С самого начала между нами всё было неправильно.
Максим впервые привёл меня к родителям в конце нашей первой зимы вместе. Я волновалась, хотела произвести хорошее впечатление. Надела платье, туфли на каблуках, даже прихватила торт. Мама меня обняла сразу, папа — отец Максима — стоял чуть поодаль, сухой, как будто не рад гостям. Он пожал мне руку и коротко сказал:
— Ну что, новая жертва?
Все рассмеялись. Все, кроме меня.
Этот момент определил всё, что будет дальше.
Десять лет я встречала с ними праздники. Старалась говорить мало, улыбаться, соглашаться. Всегда чувствовала, что он наблюдает за мной, словно судит. Даже когда молчал, его молчание давило. Иногда казалось, что он ждёт, когда я допущу ошибку, сделаю что-то глупое, чтобы сказать своё знаменитое:
— Вот о чём я и говорил.
Он никогда не говорил прямо, но всегда находил способ показать, что я не та, кого достоин его сын. Что я недостаточно умная, недостаточно женственная, слишком эмоциональная, слишком много работаю, слишком мало забочусь о доме. И каждый раз, после каждого его замечания, я возвращалась домой и плакала, думая: «Почему он меня ненавидит?»
Максим старался быть между нами миром. Но его «он просто такой» не помогали. Потому что это было не просто. Это было больно.
Когда мы начали строить свой дом, свёкр буквально выгнал нас из своей квартиры, где мы временно жили.
— У вас уже двое детей, пора перестать жить за мой счёт, — сказал он тогда.
Но в его глазах я прочла другое: "Ты чужая".
И вот, спустя десять лет, в день похорон его жены — моей свекрови — он подошёл ко мне. Мы были одни в комнате, остальные вышли покурить. Он медленно опустился на стул рядом со мной, вздохнул, потер лоб.
— Я был к тебе жесток, — сказал он тихо.
Я не ответила. Не поверила своим ушам.
— Ты… Что ты сказал?
Он посмотрел на меня. Впервые не сверху вниз, а прямо. Глаза его были красные, уставшие.
— Я был жесток. Не потому, что ты плохая. А потому что она была хорошей.
Я замерла.
— Кто? — прошептала.
— Моя жена. Твоя свекровь. Она была светом. А я… Я был её тенью. Когда ты появилась, я подумал — ты не сможешь быть ей заменой. Я не хотел тебя принимать. Я боялся, что, если признаю, что ты хороша, это будет предательство для неё.
Его голос дрогнул. Он закрыл лицо руками.
— Я был жесток. Прости меня.
Я не знала, что сказать. Хотела заплакать, но слёзы почему-то не шли. Только внутри всё переворачивалось. Боль, обида, страх, долгие годы неуверенности — всё это вдруг обрело смысл. Не оправдание, но причину.
— Почему ты говоришь это сейчас? — спросила я, с трудом сдерживая голос.
— Потому что она попросила меня перед смертью. Сказала: «Прими её. Она не я. Но она любит нашего сына. И она нужна ему».
Он взял меня за руку.
— Я понял только теперь. После её смерти. Без неё я один. А ты была рядом всё это время. Ты ходила с ней к врачам, готовила еду, укладывала её спать. Я видел это. Но делал вид, что не замечаю.
Он снова замолчал. Я тоже.
Потом он протянул мне маленькую коробочку.
— Это принадлежало ей. Она просила передать тебе. Сказала, что ты должна носить это.
Внутри была серебряная булавка в виде цветка. Та самая, которую я часто видела у неё на платье.
— Она говорила, что ты — её продолжение. Что ты — наша семья.
Я наконец заплакала. Но уже не от боли, а от облегчения. От осознания, что не всё было напрасно. Что кто-то всё это видел. И помнил.
— Прости меня, — повторил он.
На этот раз я смогла ответить:
— Я прощаю. Но это заняло десять лет.
Он кивнул.
— Я знаю.
Мы долго сидели молча. За окном шел дождь. Слышен был смех детей на улице. Жизнь продолжалась. Как бы странно это ни звучало — впервые я почувствовала, что мы стоим на одном берегу. Наконец-то.
После того дня он стал другим. Не идеальным, конечно. Ему было сложно меняться. Но он начал здороваться первым, спрашивать о детях, иногда даже помогал на даче. А я перестала бояться его взгляда.
Иногда, когда я надеваю эту булавку, я вспоминаю их обоих. Его слова, её тепло. И понимаю, что прощение — не значит забыть. Оно значит — отпустить. Дать себе жить дальше, без этой тяжести.
А ещё я поняла одну вещь: люди могут быть жестокими не из зла. Иногда они просто не умеют быть другими. Пока кто-то не скажет им правду. Или умрёт, чтобы эта правда наконец прозвучала.
