Две недели назад я потерял всё, что у меня когда-либо было. Углубляться в детали, думаю, нет смысла, но я оказался в положении, которое всегда считал невозможным. В положении, к которому относился, как и многие, с мыслью: «Со мной такого не случится». Но из-за череды ужасной неудачи и не менее ужасных решений — случилось.
Ища жильё, новую работу и безрезультатно надеясь получить последний спорный оклад, ставший финальным ударом по разваливающейся прежней жизни, я оказался ночующим под перегруженным машинным гулом мостом. В компании с десятком других бездомных. Даже тогда я считал себя особенным среди тех, с кем делил ночлег. Не лучше. Просто другим. Я знал, что выберусь. Это — временно. Я не мог смириться с тем, что сравниваю себя с Эдом, который просыпался под этим бетонным небом уже шестнадцать лет. Или с Лизой, для которой таких лет прошло тридцать — её лицо было свидетельством этой печальной истины. Или с остальными, с кем я так и не заговорил, но по ним было видно: они слишком давно в этом.
Эта мысль стала моей мантрой. Я повторял её, пока переходил из одной кофейни в другую в поисках работы. Повторял, когда пытался заснуть, гонимый тревогой, сожалением и нескончаемыми раздражителями, к которым ещё не успел привыкнуть.
«Я встану на ноги».
И как только всё понемногу начало налаживаться, появился он. Постоянный шум машин сверху и разговоры у костров в холодном ноябре заглушили звук его тяжёлой трости по бетону — до тех пор, пока он не подошёл совсем близко. Он был одет странно: верх — рваный, грязный пиджак с галстуком, низ — идеально выглаженные брюки и начищенные туфли. Он собрал внимание всех под мостом одной фразой, произнесённой с каким-то восторженным предвкушением:
— Билеты к Спасению, доступны каждому за скромную цену — все ваши мирские вещи!
Головы поднялись, взгляды метнулись в стороны. Возникло волнение, но главным чувствовалось недоумение. «Что такое Билет к Спасению?» — спросил пожилой мужчина, имя которого я так и не узнал. Незнакомец просто повторил свою фразу. Он повторял её на каждый вопрос, будто был заевшей пластинкой, сулящей непонятное.
И вскоре нашёлся первый отчаявшийся, кто согласился на сделку. Это был Эд. Один из немногих, с кем я общался дольше пары слов. Наши первые дни на улице были поразительно похожи — он видел во мне свою прежнюю версию. Он часто говорил мне, что это ещё не дно. Что может быть хуже. Что нельзя позволять себе принять всё как есть, как бы долго ни продолжались попытки вернуть утраченное. Жаль, что я не мог ответить ему тем же. Ни мудростью, ни хоть каким-то утешением.
Мужчина подскочил к нему, едва Эд вымолвил: «Я возьму один». Его взгляд упал на истёртый, грязный матрас и разбросанные на нём пожитки. Он передал Эду клочок бумаги и начал волочить матрас за собой. Я попросил Эда показать билет, но он замкнулся и отказался. А тот человек продолжал своё — шаг за шагом, обещая спасение тем же голосом.
И один за другим все остальные под мостом отдали ему свои пожитки в обмен на этот обрывок. Я тоже попытался. На том этапе я был готов попробовать что угодно. Но он впервые — и в последний раз — произнёс нечто иное:
— Прошу прощения, сэр, но вы ещё не готовы.
И с этими словами, прежде чем я успел что-то ответить, он и все остальные исчезли. Растворились на ветру у меня на глазах. Их последние лица — сперва с лёгкой улыбкой, затем искажённые беззвучным криком — исчезли туда, куда мне неведом путь. Места, где они стояли, где жили — вдруг опустели, будто никого там и не было. Я больше их никогда не видел.
Я пошёл в полицию, в СМИ, к любому, кто готов был слушать. Но мои рассказы были рассказами человека, которому больше нечего терять. У меня не было доказательств, что они вообще существовали. Я знал только их имена. Я даже не знал, откуда большинство из них родом.
Но знаю одно.
Никто не приходит спасать тех, кого уже забыли.