Представим, что у студентов Мурманского арктического университета появилась возможность путешествовать во времени. В какие годы они бы отправились, чтобы получить профессию? Спросим у журналистов-второкурсников!
Виктория Кондратьева
Если бы мне довелось выбрать эпоху для изучения журналистики, я без колебаний остановилась бы на времени, когда слово становилось оружием, а газетные строки — траншеями в войне за будущее — на годах революции семнадцатого и гражданской войны. Не в тиши библиотек, а в гуще петроградских митингов, где воздух содрогался от возгласов «власть — советам!», в дыму типографий, где печатались приказы и воззвания новой эпохи, в редакциях «Правды» или «Известий», где рождался язык новой власти — советской.
В том вихре газетная строка перестала быть буквами на бумаге — она стала либо штыком в живот контрреволюции, либо кирпичом в фундамент советов. Корреспонденты не просто фиксировали события — они вгрызались в историю зубами, выплёвывая на бумагу не слова, а снаряды. Они не писали — они взрывали сознание, выковывали новую религию с лозунгами вместо молитв. Пальцы в чернилах, глаза горят, в ушах звенит от выстрелов с улиц — вы не пишете, а приказываете, не убеждаете, а расстреливаете сжатыми в кулак строчками. Идёт не мобилизация масс, а вбивание красных гвоздей в голову. Каждый заголовок — залп; каждая статья — декрет. Необходимо распалить в читателе революционное пламя, превратив растерянного крестьянина в красноармейца, а уставшего рабочего — в строителя нового мира. Здесь становишься не просто журналистом, а инженером человеческих душ; редакция превращается в поле боя, где строки заменяют патроны.
Разумеется, учиться тогда — значило не корпеть над учебниками, а нырять в пекло с головой, чувствуя, как раскалённый свинец реальности прожигает страницы заметок. Цензура? Скорее, железная дисциплина революционной мысли, исключительно пламенная чистота рядов, отсекающая всё колеблющееся. Пропаганда? Нет, это кислород, без которого задыхается любое великое дело.
И хотя сегодня мы знаем, чем обернулась та эпоха, я выбрала бы её, чтобы почувствовать, как текст может не отражать мир, а менять его. Газеты тогда были не просто сводками новостей — они становились боевыми знамёнами. Буквенные сплетения складывались не просто в статьи, а в патронные ленты для нового времени. Правду тогда искали не в архивах — её выбивали молотом революции на раскалённой наковальне гражданской войны, где каждое слово должно было либо убивать, либо рождать.
Существовавшая тогда журналистика достойна называться оружием — каждый абзац был расстрельным списком, а каждая передовица — последним словом перед казнью старого мира.
Диана Лобова
Учеба на факультете журналистики в начале 1920-х годов привлекла бы меня возможностью стать свидетелем перелома в истории нашей страны. Именно в этот период страна переживала колоссальные перемены: завершалась Гражданская война, устанавливалось новое государство, формировались идеи социалистического строительства и новая культура.
Этот период примечателен своей революционной атмосферой и огромным потенциалом новаторства. Пресса тогда отражала идеологию молодого советского государства, боролась с неграмотностью, внедряла принципы агитации и пропаганды. Появлялись первые массовые издания, такие как “Правда”, “Известия”, “Крестьянская газета” для абсолютно разных слоев населения.
Журналистика ведь всегда играла огромную роль, особенно в данный период: она была голосом народа, рупором идей и главным двигателем общественного мнения. Газеты вдохновляли людей, влияли на сознание и взращивали поколения. Пусть и образование тогда страдало, а нехватка журналистов остро ощущалась, всего через несколько лет это будет уже не такой проблемой благодаря улучшению образования.
Это был период ознаменован рождением новых жанров, стиля письма и поиска новых способов для подачи точной информации даже при условиях жесткой цензуры и шаткого будущего.
Эдуард Мунтян
Если бы мне довелось выбирать! Я бы без раздумий прыгнул в 1920-е — в этот безумный, дышащий свободой и творческим хаосом мир. Не в наши стерильные времена, где журналистика всё чаще становится конвейером, а туда, где каждое слово могло изменить ход истории!
Берлин. 1923 год. Гиперинфляция, люди везут деньги на тачках, а в кафе сидят гении. Вот он, Тухольский, строчит очередную ядовитую колонку, а в углу пьёт кофе молодой Ремарк, записывая в блокнот обрывки будущего "На Западном фронте без перемен". Я бы ворвался в эту бурлящую тусовку, ловил каждое слово, учился у них писать так, чтобы текст обжигал, как коньяк в горле. Редакции тогда были не офисами, а полевыми штабами, где рождалась правда.
Альтернатива? Париж! Улицы Монпарнаса, где Хемингуэй спорит с Фицджеральдом о смысле литературы, а русские эмигранты обсуждают судьбу родины. Здесь журналистика была не профессией — а способом существования. Писать о ночных клубах и новых течениях в искусстве, сидя за столиком "Ротонды" с блокнотом и стаканом вина — да это же не работа, это поэзия!
Эх, эти времена, когда газеты дрожали от страсти, а не от оглядки на рейтинги... Вот где я хотел бы учиться — не в классах, а в этом вихре жизни, где каждая строчка была поступком.
_____
Студенты-авторы являются членами Арктического медиаклуба >>