— анатомия страха под разными флагами
Их флаги разные — красные, с серпом, с пятиконечной звездой, с портретом Че или с силуэтом Великого Вождя на фоне рисовых полей.
Их гимны звучат по-разному — где-то сурово, с маршем и медью; где-то по-партизански, с гитарой и романтикой революции.
Они говорят на корейском, испанском, китайском, русском, но всякий раз, когда они начинают строить “новый мир”, из динамиков звучит одно и то же: молчать.
Вот ты стоишь в Пхеньяне. Или в Гаване. Или в советском Ташкенте семидесятых. Воздух сухой, жаркий или ледяной — неважно. Главное — он мёртв. Он не шевелится.
Он боится.
…подумай об этом — и загляни в мой Telegram-закоулок, если не боишься мыслей: там мы иногда называем вещи своими именами.
1. У каждой диктатуры — своя маска, но один скелет
Мао говорил: «Пусть расцветают сто цветов». А потом дал команду их выдернуть с корнями.
Кастро обещал свободу и землю крестьянам — и превратил Кубу в один гигантский остров-тюрьму.
Сталин строил «светлое будущее», где свет исходил от лампы в камере Лубянки.
Разные слова, разные книги, разные афиши. Но если взять линейку и приложить к ним — шаг в шаг.
Один и тот же контур:
- Один вождь, который знает всё. Его лицо — на стенах, на значках, в школьных тетрадках. Его голос — в новостях, его образ — в снах. Он — Отец, Учитель, Вождь, даже если ты старше его. Он — не человек, он — бог местного пошиба. Только не добрый, а с глазами надзирателя.
- Одна идеология, которая объясняет всё. Нет больше «почему» — есть «так надо». От курса валют до обуви в магазинах — всё регулируется Великим Планом. Он же иногда ошибается, но это не ошибки, а испытания для верных.
- Одна партия — как протез совести. Ты не думаешь, ты следуешь. Хочешь жить — аплодируй. Хочешь карьеру — стучи. Хочешь остаться целым — отрекись. Хочешь свободу — забудь.
2. Убери портрет вождя — и увидишь те же кости
Посмотри, как работает эта машина:
Частная собственность?
Враги народа. Кулаки. Торгаши.
Отнимем, перераспределим, потом снова отнимем — уже у своих.
В Китае при Мао миллионы умерли не только от голода, но и от того, что их отучили владеть. Дом, поле, корова — всё стало общим. А общее — значит ничьё.
В СССР это называлось "коллективизация". На Кубе — "аграрная реформа". В КНДР — просто режим.
Итог? Люди начинают бояться иметь хоть что-то. Даже лишнюю картошку в подвале — опасна. Потому что за неё — срок.
Уравниловка?
В учебнике — равенство. В жизни — серость.
Ты не можешь быть лучше, потому что тогда ты — враг равенства.
Ты не можешь быть хуже — потому что тогда ты — бесполезен.
И вот все носят одинаковое, читают одинаковое, едят одинаковое (если достанется).
Мао надел на народ одинаковые куртки, Сталин — одинаковые мысли, Кастро — одинаковую нищету.
Но знаешь, что интересно?
На фоне этой уравниловки у верхушки — всё наоборот: особые пайки, закрытые магазины, золотые цепи под одеждой революционера.
Равенство — это когда все сидят в одной лодке, а капитан ест из отдельного котла.
Страх как валюта
У демократии валюта — доверие.
У диктатуры — страх.
Им не нужно, чтобы ты любил.
Им нужно, чтобы ты боялся — молча, ежедневно, изнутри.
Чтобы ты сам себя цензурировал.
Чтобы не ждал гостей, не доверял соседям, не шептал на кухне.
Донос — как чек в этой системе.
Сдал ближнего — стал чуть ближе к кормушке.
Молчишь — значит подозрителен.
И каждый становится надзирателем друг для друга.
Это не случайность. Это алгоритм.
3. Меняется язык — не меняется структура
Ты можешь убрать серп и молот, поставить Че Гевару или улыбающегося Ким Чен Ына.
Можешь говорить о "социализме с кубинской спецификой" или "идеях чучхе".
Но если ты смотришь на страну, где:
- нельзя владеть,
- нельзя говорить,
- нельзя выбирать,
- нельзя спорить,
- нельзя уехать —
то неважно, как это называется.
Это — диктатура. Даже если она улыбается с плаката.
4. Тоталитаризм — как тип вируса
Это не «русская беда». Не «восточная особенность».
Это вирус, который может принять любой облик.
Он был в Германии, в Кампучии, в Эфиопии, в Албании.
Он может прийти хоть завтра — в самой либеральной стране.
Если общество устанет от свободы и захочет "порядка".
Это соблазн — сдать себя в аренду сильной руке.
Но плата за это — вечная зима внутри.
Без разговоров. Без права думать. Без дороги назад.
Если хочется продолжения — ты знаешь, где меня найти: там, в моём Telegram-блокпосте, где мы без пафоса, но с фактами раскладываем этот спектакль по актам.
P.S.
Они могут говорить на разных языках.
Но в тюрьмах у всех один звук — скрип замка.
Один вкус — холодной похлёбки.
И один запах — страха, который впитывается в стены.
Так что не верь тем, кто зовёт в утопию.
Посмотри, кто охраняет её ворота.