Рабочий день превратился в пытку. Петр Ильич, временный управляющий, добродушный мужчина с седыми висками и вечной папиросой в углу рта (хотя курить в типографии было строжайше запрещено), завалил Макса кипами документов, отчетами, контрактами. Цифры, графики, долги «Колорита» – все это плыло перед глазами Макса, не задерживаясь в сознании. Его мысли были там, за дверью кабинета, в просторном зале с макетными столами, где Лиза – Елизавета Андреевна – делала вид, что его не существует.
Он ловил ее силуэт в стеклянной перегородке кабинета. Она говорила с дизайнером, жестикулируя уверенно, указывала на что-то в макете, подписывала бумаги. Профессиональная, собранная, красивая. И абсолютно недоступная. Каждый раз, когда их взгляды случайно встречались через стекло, она отводила глаза первая, как будто наткнулась на пустое место. Ее холодность была плотнее петербургского тумана.
Конверт в его внутреннем кармане жгла кожу. Он чувствовал его очертания каждым нервом. Она получила письмо. Прочла его. И… что? Выбросила? Сохранила? Почему оно здесь? Вопросы роились, как осенние мухи, не давая сосредоточиться.
Во время короткого перерыва, когда Петр Ильич вышел перекурить (нарушая собственные запреты), Макс не выдержал. Он встал и вышел из кабинета, направляясь к столу, где Лиза замерла над каким-то сложным графиком, нахмурив лоб.
«Елизавета Андреевна», — его голос звучал неестественно громко в тишине рабочего зала. Несколько сотрудников подняли головы. Лиза медленно оторвалась от работы, подняв на него тот самый, лишенный эмоций янтарный взгляд. «Да, господин Волков?»
Макс почувствовал, как кровь приливает к лицу. «Мне нужны… архивные документы по типографии. За последние, скажем, пять лет. И, возможно, информация о ключевых сотрудниках». Он сглотнул, понимая, что звучит неубедительно. «Чтобы лучше вникнуть в ситуацию».
Она кивнула, без тени удивления или интереса. «Архив находится в подвале. Довольно запутан. Я попрошу Олега помочь вам. Он лучше всех знает, где что лежит». Она повернулась к коренастому парню с ирокезом выгоревшего зеленого цвета, копошившемуся у изографа. «Олег! Поможешь господину Волкову найти нужные папки в архиве?»
«Без проблем, Лизавет», — бодро откликнулся Олег, вытирая руки о рваные джинсы. Его взгляд скользнул по Максу с открытым любопытством. «Чего ищем-то, шеф?»
«Историю заказов, кадровые дела», — отчеканила Лиза, уже снова погружаясь в график. Явный сигнал, что разговор окончен.
Спуск в подвал был похож на путешествие во времени. Сырость, запах старой бумаги, плесени и пыли, густой, как суп. Слабый свет лампочки едва разгонял мрак, выхватывая из тьмы бесконечные стеллажи, заваленные папками, коробками, свертками старых газет. Воздух стоял неподвижный, спертый.
«Ну, вот он, наш мавзолей бумажный», — флегматично констатировал Олег, включая еще одну лампочку где-то в глубине. «Лизавет права, тут бардак знатный. Но я шарю. Чего конкретно надо?»
Макс огляделся. Это был идеальный момент. «Сначала просто… общее представление. А потом, возможно, личные дела сотрудников. Особенно тех, кто работает давно». Он сделал паузу, стараясь звучать нейтрально. «Елизавета Андреевна, например. Она, я так понимаю, здесь ключевая фигура?»
Олег хмыкнул, протирая пыль с какой-то папки. «Лизавет? Да она тут все, можно сказать. Держится на ней «Колорит» последние года три, как минимум. Старый Волков – ваш дядя, значит? – он уже не шибко вникал, а Лизавет пахала как проклятая. Клиентов искала, проекты вытягивала, дизайнеров пинками поднимала. Умница, конечно, но…» Он замолчал, покопавшись в коробке.
«Но что?» — не удержался Макс, сердце застучало чаще.
Олег обернулся, его лицо в полумраке стало серьезным. «Ну, знаете… Строгая. Очень. Как лед. Но справедливая. Только вот… закрытая. Никто толком не знает про нее ничего. Живет одна, с работы – домой. Ни тусовок, ни парней вроде не видно». Он понизил голос, хотя вокруг никого не было. «Говорят, было у нее что-то тяжелое в прошлом. Лет десять назад. То ли парень какой подлый попался, то ли семья… Не любит она об этом. Один раз кто-то ляпнул что-то не то – так она взглянула, что мужик, вроде Сашка из печатного цеха, он не мелкий, так он потом весь день молчал как рыба. Так что лучше не лезть».
Десять лет назад. Парень. Слова Олега впивались в Макса острыми крючьями. Он был тем самым «подлым парнем»? Но он же не бросал ее по своей воле! Он писал, звонил… Он отправил то самое письмо!
«Что… что именно случилось?» — спросил Макс, едва слышно.
Олег пожал плечами. «Хрен его знает. Темное дело. Говорили, она тогда в Крыму была, в лагере каком-то, и вернулась… другая. Совсем. Будто свет в ней погас. Потом еще мать ее тяжело болела, вроде… Непросто ей было». Он вдруг спохватился. «Но это, конечно, слухи. Я вам папки по заказам принесу?»
Макс кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он чувствовал себя подлецом. Олег, сам того не ведая, обрисовал последствия его исчезновения. «Будто свет в ней погас». Его Лиза, его солнечная девочка с крымского пляжа… Он погасил этот свет.
Он бродил между стеллажами, не видя папок, видя только ее глаза – тогда, в Крыму, полные смеха и доверия, и сейчас – холодные, отстраненные. Конверт в кармане казался раскаленным. Он не выдержал. Оглянувшись, убедившись, что Олег копошится в дальнем углу, Макс достал письмо. Пожелтевшая бумага, его юношеский, торопливый почерк, полный отчаяния и наивных клятв:
«…Лиза, родная, я не виноват! Папа сказал, что переезд срочный, что у него там работа, что нельзя терять ни дня… Я не мог даже позвонить, он забрал мой телефон! Я умолял его дать мне попрощаться, но он сказал, что это глупости, что я еще маленький… Я пишу тебе, как только смог. Я не забыл! Я обязательно вернусь! Мы обязательно увидимся! Жди меня, пожалуйста! Твой Макс…»
Наивные, отчаянные слова. Он тогда верил в них сам. Но жизнь в Штатах, сложные отношения с отцом, учеба, новые заботы… Постепенно надежда угасла. Он перестал писать. Он… сдался. А она? Она получила это письмо. Одно-единственное. Письмо, полное обещаний, которые он не сдержал. Письмо, после которого – тишина. Он стал тем, кто оборвал связь. В ее глазах он был предателем, который сбежал и забыл.
В подвале стало душно. Макс прислонился к холодному стеллажу, закрыв глаза. Теперь ее холодность, ее боль обретали страшный смысл. Он не просто уехал. Он предал ее доверие, обманул надежды, оставил одну с этим письмом как жалким оправданием. А потом… потом, видимо, была болезнь матери, трудности. И она закалилась, как сталь.
«Господин Волков? Папки собрал!» — окликнул его Олег, появившись из-за стеллажа с внушительной стопкой в руках.
Макс судорожно сунул письмо обратно в карман, выпрямился. «Спасибо, Олег. Отнесем наверх».
Вечером, когда сотрудники начали расходиться, Макс снова застал Лизу одну в зале. Она выключала компьютеры, ее профиль в свете закатного неба, едва пробивавшегося сквозь пыльные окна, казался особенно хрупким и одновременно непроницаемым.
«Елизавета Андреевна», — сказал он, подходя. Она вздрогнула почти незаметно, но не обернулась. «Я хотел… извиниться. За сегодняшнее утро. За то, что назвал вас… не так».
Она медленно повернулась. В ее глазах не было смягчения, только усталость и та же ледяная глубина. «Не стоит беспокоиться, господин Волков. Все в порядке. Профессиональные отношения не требуют панибратства».
«Это не панибратство!» — вырвалось у него, громче, чем он хотел. Он увидел, как ее пальцы сжали край стола. «Лиза… Елизавета. Я знаю… Я понимаю, что вы получили мое письмо. Тогда. Из Крыма».
На ее лице не дрогнул ни один мускул, но в глазах промелькнуло что-то острое, быстрое – боль? Гнев? «Это не имеет никакого значения, господин Волков», — ее голос был ровным, но в нем появилась едва уловимая хрипотца. «Десять лет – это целая жизнь. Детские письма… они не имеют никакого веса в настоящем. Я прошу вас сосредоточиться на делах типографии. Вас ждут серьезные решения». Она взяла свою кожаную сумку. «Добрый вечер».
Он не стал ее останавливать. Смотрел, как она уходит, прямая, гордая, несущая свою боль как броню. Она была права. Детское письмо, даже полное искреннего отчаяния, было ничто перед годами молчания, перед той болью, которую он ей причинил, пусть и невольно. Перед жизнью, которая ее закалила.
Но почему тогда она хранила это письмо? Почему оно лежало на столе в кабинете? И почему в ее последних словах – «не имеет никакого веса» – прозвучала такая горечь?
Макс остался в опустевшей типографии. Запах краски и бумаги теперь казался ему запахом потерянного времени и непоправимых ошибок. Он подошел к окну, глядя на темнеющую набережную Мойки. Где-то там, в этом огромном городе, шла домой женщина, в которой жила тень девчонки, когда-то беззаветно любившей его. И он понял, что просто так она не откроется. Холодная война только начиналась. И чтобы растопить этот лед, ему нужно было не оправдываться прошлым, а доказать сейчас, что он не тот безответный мальчишка, который сбежал и забыл. Что он здесь. Навсегда. И готов принять любой ее гнев, лишь бы получить шанс.
Но первым шагом было спасти «Колорит». Потому что типография была теперь не только наследством дяди. Она была ее жизнью, ее крепостью. И ключом, возможно, к ее доверию. Он развернулся и пошел обратно к кабинету, к стопке неразобранных бумаг. Работа только начиналась. А письмо в кармане было уже не символом надежды, а тяжелым камнем вины и напоминанием: легкого прощения не будет. Если оно вообще возможно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
