Нина Николаевна медленно поднялась с лавочки. Снова день прошёл на кладбище — она приходила сюда каждый день, пока муж был на работе. Пётр Андреевич ругался, конечно. Говорил, что так нельзя, что можно с ума сойти. И она понимала — нельзя. Но ничего не могла с собой поделать. Здесь была её доченька, её кровиночка, за которую она готова была жизнь отдать, но не смогла... Не смогла даже удержать от того страшного шага.
До сих пор ни Нина, ни Пётр Андреевич не могли понять, как так вышло. Как их Лизочка, едва ей исполнилось семнадцать, сбежала из дома? Они видели, что дочка изменилась, что связалась с какой-то дурной компанией. Пытались разговаривать, пытались хоть как-то на неё воздействовать...
Несколько раз Лиза являлась домой в таком состоянии, что приходилось вызывать скорую. И только благодаря тому, что Пётр Андреевич — уважаемый в городе врач, удавалось избежать огласки. В конце концов они решили посадить дочь под домашний арест. Девушка плакала, кричала, ругалась, а Пётр Андреевич лихорадочно искал место в клинике. Он понимал: дочь нужно лечить. И не от спиртного — от чего-то гораздо хуже.
Лиза сбежала ночью. Они не спали, не досмотрели, не заперли дверь в её комнате. А зачем запирать? Дочь уже пару дней вела себя спокойно... Искали, конечно. Но город огромный — если кто-то захочет спрятаться, то спрячется.
Лизу нашли спустя восемь лет. Умерла под забором. Вскрытие показало столько всего, что доктор лишь развёл руками. Скорее всего, бомжевала, при этом употребляла всё, что только можно...
Нина ночами кричала во сне. Она не понимала — даже во сне не понимала — почему у непьющих, некурящих родителей дочка стала такой.
Прошёл год с тех пор, как похоронили Лизу, а Нина до сих пор плакала. Она выполняла работу по дому — и плакала. Спала — и плакала. Пётр Андреевич с тяжёлым сердцем уходил на работу, всегда просил соседку заглядывать к жене и сам ей частенько звонил. Нина всё понимала, но смириться никак не могла.
Пётр Андреевич почти закончил смену. Сегодня было спокойно, и он уже двинулся к своему кабинету — попьёт кофе, посмотрит истории болезни, и можно собираться домой. Нужно позвонить Нине, узнать, как она там...
Он вздохнул. Ему тоже было очень тяжело, но Нина переживала настолько глубоко, что иногда Пётр опасался за её рассудок.
Только взялся за ручку двери — увидел бегущую по коридору медсестру. Ну, похоже, кофе отменяется.
— Пётр Андреевич! — к нему подскочила Лена. — Там... там женщину привезли молодую. Она... в общем, бомжиха. А наш Кощей не хочет её принимать, а у неё там что-то страшное!
Кощей — это был врач, которого в больнице, мягко говоря, не любили. В глаза ему, конечно, никто ничего не говорил, потому что его привёл главврач. Доктор был посредственный и, честно сказать, для их заведения не подходил. Команда в этой больнице была сильная, готовая работать с любыми случаями.
Когда Пётр, который довольно близко общался с главным, напрямую спросил у начальника, что это значит, тот вздохнул:
— Петя, всё понимаю, всё знаю. Ты же сам в курсе, что я никогда бы не взял такого на работу. Но понимаешь — это родной племянник Ани. У нас и так отношения не очень в последнее время, а если бы я его не взял... ну, ты понимаешь. Ни на какие серьёзные случаи его, конечно, не ставлю. Дежурит только в паре с кем-то или в приёмной. И я очень хорошо знаю тебя, знаю, что ты меня понял. Но если этот племянничек чего-то там о себе подумает или куда-то полезет, куда не надо — без сомнения, сразу ко мне пойдёт. И отсюда он. Перед женой долг выполнил, а что он тут... короче, я бессилен.
— Понял тебя, Сергей Васильевич. Специально гнобить не буду, но если что — не обессудь.
Пётр вздохнул. Не любил он скандалов, но сейчас, похоже, будет не обойтись.
Он двинулся быстрым шагом в приёмный покой. Голос Кощея — вернее, Константина Васильевича — был слышен издалека:
— Я даже осматривать её не буду! Она воняет, как...
Дальше последовало крепкое словечко. Пётр поморщился. Он вообще не применял таких слов даже вне работы, а тут просто ни в какие рамки не лезет.
Он открыл дверь:
— Что происходит?
На правах заведующего отделением Пётр вполне мог бы спросить и построже, но дал шанс Кощею. Всего один.
— Вот, полюбуйтесь! Скоро к нам из всех подвалов будут конченых привозить!
Пётр подошёл к женщине. Совсем молодая — лет тридцати с небольшим. Сильный жар, живот вздут, зрачки реагировали слабо. Он негромко отдал распоряжение медсестре: какие анализы сделать, что уколоть, сразу одежду снять, и пока анализы будут готовы, по возможности обтереть её хотя бы.
— Ладно, сделаем.
Константин Васильевич смотрел на него в изумлении:
— С ума сошли! Зачем занимать место такими? Вы же видите — явно бомжиха! Её в палату к нормальным положите?
— Константин Васильевич, выйдем.
Доктор фыркнул недовольно, но последовал за Петром Андреевичем. Он не собирался спорить, а уж тем более слушать нотации из-за какой-то бомжихи. О чём сразу за дверью и сказал зав. отделением.
Пётр медленно повернулся к нему:
— Послушайте, вы кто по профессии? В смысле — врач?
Константин хмыкнул:
— И не нужны мне ваши нотации! Я останусь при своём мнении!
— Меня ваше мнение интересует меньше всего на свете. Мнение как человека — как мнение доктора вообще не рассматриваю, потому что врач вы никудышный! Единственное, что у вас есть от врача — это диплом. Кстати, нужно ещё покопаться, как он получен.
— Вы что себе позволяете?!
Пётр Андреевич усмехнулся:
— Да ничего особенного. Главное, что я не прошёл мимо и не бросил умирать.
— Вы сравниваете несравнимое! Кто я и кто она?
— Да. И кто же вы, Константин Васильевич?
Тот сощурил глаза:
— Зря вы так в себе уверены. Вы же понимаете — я сюда не сам пришёл. И поговорить с близким родственником о том, чтобы вас поставили на место, мне не составит труда.
Пётр усмехнулся:
— Пожалуйста. Идите в кабинет и займитесь составлением прошения. Не отвлекайтесь, не торопитесь, а то вдруг придётся кого-то лечить, а вы не знаете как.
Пётр Андреевич с удовлетворением увидел выражение лица Кощея и развернулся.
В приёмном покое его ждала пациентка.
— Ой, Пётр Андреевич, тут целый букет! Замершая беременность, воспаления, почки, похоже, язва...
Пётр просматривал результаты анализов, а в голове билось одно: почти всё то же самое, что было у Лизы. Кроме беременности.
— Готовим операционную. Лена, позвони тем, кто ближе живёт, скажи, что нужна помощь. Желательно и из гинекологии кого-нибудь пригласить.
Через двадцать минут рядом с ним встал главный.
Пётр Андреевич посмотрел на него, усмехнулся:
— Не ожидал тебя, Сергей Васильевич, тут увидеть. Или племяшка позвонил?
Тот улыбнулся:
— А как же! Позвонил. Только не мне — жене моей драгоценной. И я понял, что в отделении что-то не так. А привезли кого-то тяжёлого... Но что у нас тут?
Из операционной они вышли только через три часа. Вышли на улицу, присели на лавочку.
— Эх, жаль, что не курю! После такой операции не грех затянуться.
— Да уж... Я даже боялся, что крови не хватит. Это ж надо — столько всего в одном человеке! Ну ты, Пётр, молодец. На волоске, за ниточку вытянул её с того света. Если после этого она не станет жить нормально — ну, я не знаю...
— Да уж... Сам пару раз думал, что всё. Крови-то заказал, а то...
— Только не каркай! Ты заказал, конечно. Ладно, пойду с племенником разбираться. Ты идёшь?
— Не... посижу немного. Нине хотя... нет, звонить не буду. Спит, наверное.
— Как она?
— Да плохо, Серёг. Боюсь за неё.
— Да... женщины переживают сильнее. Тяжело им — дети же в них зарождаются... Эх, туда же...
Главврач скрылся за дверью, а Пётр прикрыл глаза и подставил лицо лёгкому ветерку.
— Эй! Слышишь!
Пётр Андреевич дёрнулся и открыл глаза. Рядом с ним стояла девочка лет шести, не больше. Худенькая, нечёсаная, плохо одетая. Она смотрела на него недетским, серьёзным взглядом.
— Купите мою кровушку, а то нам с бабусей кушать нечего.
Пётр растерялся:
— Э-э... детскую кровь покупать нельзя.
Девочка разочарованно вздохнула, присела к нему на лавочку:
— И что теперь делать? Бабушка совсем разболелась, даже в магазин не может сходить. Там тётя Клава иногда записывает ей в долг до пенсии, а дома-то уже совсем ничего нет.
Пётр лихорадочно соображал:
— Погоди... ты далеко живёшь? Я же доктор, могу помочь бабушке.
— Правда? Было бы здорово! Ну, нет, недалеко. Вон там, за большим домом.
Пётр вспомнил, что за этим домом начинался частный сектор, откуда частенько привозили битых и резаных.
Он быстро сходил за чемоданчиком, в двух словах объяснил главному, куда он идёт.
— Санитара-то возьми с собой. Мало ли, помочь нужно будет.
Бабушка и правда была больна. Причём Пётр сразу понял, что шансов выкарабкаться у неё маловато.
— В больницу вас отвезём. Где документы?
Всё в доме дышало бедностью и безысходностью.
— А Маша? Как же Машенька?
— Не переживайте, на улице её не оставим.
Девочка внимательно наблюдала за всем и только когда бабушку поместили в палату, как будто расслабилась.
Пётр посмотрел на неё:
— Ну что, Маш, поедешь ко мне в гости?
— А кто у вас дома?
— Нина, моя жена. И всё. Да, она добрая, очень добрая.
Он тихонечко открыл дверь, надеясь, что жена спит. Но Нина тут же вышла в прихожую.
— Петя, что-то на работе?
— Да, Нин, сегодня смена весёленькая была. Я не один — тут у нас гость.
Пётр отступил, чтобы Нина увидела спрятавшуюся за него девочку. Нина улыбнулась, потом резко побледнела и стала сползать по стене.
— Нин! Нин, ты чего?!
Пётр подскочил к ней, но женщина смотрела только на Машу.
— Подожди... всё в порядке.
Нина взяла себя в руки:
— Солнышко, меня Нина зовут. А тебя?
— Маша. И очень хочется кушать.
Нина улыбнулась, засуетилась.
Когда Маша, поджав под себя ноги, во всю уплетала суп, Нина тихонько спросила:
— Петь, ты где её взял?
— Сама пришла. Кровь свою продать хотела, потому что им с бабушкой есть нечего.
— Петь... ты ничего не замечаешь?
Он с удивлением посмотрел на жену:
— Что я должен был заметить?
— Она тебе что, никого не напоминает?
Петя хмыкнул:
— Слушай... а точно! Я на неё смотрел и думал, что что-то не так. Она похожа на кого-то...
Нина вышла и вернулась с фотографией:
— Смотри.
На фото была их Лиза, когда ей только-только исполнилось семь. Пётр помнил, как они её фотографировали — как раз вернулись с рынка, Лизка дурачилась, примеряя всё, что они купили.
Сейчас он понял: девочка и их Лиза на фото — одно и то же лицо.
— Но как это может быть?
— Петя, я не знаю. Нужно поговорить с той бабушкой. И сделать это нужно завтра утром, потому что можно не успеть. Я сама поеду в больницу.
— Но, Петя, я сама должна с ней поговорить. Маша будет спать, и ты отдыхай.
Пётр давно не видел жену такой собранной и такой решительной.
— Хорошо.
Маша уже спала, положив голову на стол и крепко зажав в руке кусок колбасы, который она ела вместо хлеба с супом.
Пётр ходил из угла в угол. Они с Машей уже и чай попили, и мультики посмотрели, а Нины всё не было.
Наконец хлопнула дверь. Нина прошла прямо в обуви в комнату и села.
— Ну, как там бабуля?
— Её больше нет. Но мы успели поговорить. Петя... наша Лиза жила с её внуком. Она несколько раз порывалась вернуться, а он уговаривал её остаться. Потом забеременела, родила... и всё. Этот внук постоянно тащил её куда-то, а если она не хотела — грозился прибить Машу. Они пропадали по неделям, по месяцам... Один раз он вернулся один, сказал, что тут ему делать больше нечего, и уехал. Больше бабушка его не видела. Она боялась сообщать о Маше, потому что знала — её сразу заберут. Искала нас, но кроме имени ничего не знала... Петя, Маша — наша внучка.
Он медленно сел. В голове колотили сто больших молотков. Быть такого не может! Такого даже в кино не бывает, не говоря уже об обычной жизни!
Как оказалось, доказать, что ребёнок — твой, когда его в принципе «нет», не так уж и просто. Если бы не подключился главврач да некоторые бывшие пациенты, процедура могла бы растянуться на годы. А так — тест, заявление, рассмотрение, пара вызовов, потом какие-то люди приезжали к ним — и всё.
С каждым днём Пётр всё больше впускал Машу в сердце и с каждым днём находил всё больше доказательств тому, что она им родная. Благодарил Кощея за то, что он сам не стал заниматься той девушкой, которая, кстати, взялась за ум. Благодарил судьбу, что в больнице были скудные запасы крови...
И видел, что его жена начала жить заново. И сам он жил вместе с ней.
Если история вам понравилась, буду благодарен за вашу поддержку. Всего доброго!