Телефон зазвенел так резко, что Анна почти подскочила — она только-только начинала проваливаться в сон после этого нескончаемого, изматывающего дня в школе. Восьмиклассники сегодня были словно взбесившиеся котята: шум, гам, никаких уроков — одно безумие. А тут ещё директор с очередной грозой насчёт успеваемости... Мечта — просто провалиться сквозь подушку и ничего не помнить.
— Анна Петровна? — совершенно незнакомый мужской голос, сухой и официальный, но в интонациях — неуверенность, даже тревога. — Вы... были женой Сергея Николаевича Волкова?
У Анны что-то оборвалось внутри. Сергей. Её бывший муж, с которым она не обменялась ни словом вот уже четыре года. После развода он словно исчез: переехал, сменил работу, исчез из общей орбиты. Иногда в разговорах с бывшими знакомыми мелькала его фамилия, но каждый раз тут же аккуратно сворачивали тему, будто бы Сергей — серая тень, которую лучше лишний раз не тревожить.
— Была, — осторожно выдохнула она. — А что случилось?
— Участковый Петров. Сергей Николаевич... попал в аварию. Сейчас госпитализирован, состояние тяжёлое. Ваш номер значится у него как «экстренный контакт». Другие родные пока не обнаружены...
Анна села на кровати, вцепившись в трубку. «Экстренный контакт» — это как? После всего... после всех их скандалов, после развода?!
— Как... как это произошло?
— Поздно вечером возвращался с работы, дорога скользкая, машину вынесло в кювет... — голос полицейского зазвучал мягче, человечнее. — Анна Петровна, если есть возможность, приезжайте. Врачи говорят, ситуация критическая.
В больнице её встретил молодой доктор с уставшим взглядом — по глазам видно, ночь выдалась не из лёгких.
— Вы — жена Волкова?
— Уже нет, — поправила она почти автоматически. — Как он?
— Состояние тяжёлое: черепно-мозговая травма, переломы; пока в коме, но иногда приходит в сознание — ненадолго. Интересно, он всё время повторяет одно имя: «Анечка». Это ведь вы?
Анечка. Только Сергей так называл её — и только тогда, когда всё было по-настоящему, когда они были вместе, когда ещё не разучились разговаривать без обид и крика...
— Можно к нему?
— Конечно. Палата двенадцать.
Сергей лежал, скорее под аппаратами, чем сам по себе: неподвижный, лицо разбито, рука в гипсе, повязка на голове… Анна села у кровати и вдруг ощутила себя потерянной. Четыре года назад она хлопнула дверью и решила, что больше никогда не увидит этого человека — и вот теперь сидит рядом с его больничной койкой ночью.
— Серёжа... — очень тихо. — Это я. Аня.
Он лежал без движения. Только ровный, чуть удушливый писк мониторов напоминал: сердце Сергея всё еще бьется.
— Помнишь, ты говорил, будто я не умею прощать? — Анна сама не поняла, зачем говорит это вслух. — Наверное, ты был прав... Я злилась на тебя эти четыре года. За то, что ты пил, за то, что для тебя всегда всё было важнее семьи… За то, что мы были как посторонние в последние месяцы…
Она смотрела на его побитое, когда-то такое родное лицо — и вспоминала, с чего всё началось. Как поссорились тогда, из-за пустяка, а потом эта ссора росла и росла... Как он тогда бросил: «Ты меня не понимаешь, Аня!» А она — в ответ: «И понимать не хочу!» И теперь эти слова отозвались в ней ледяной пустотой...
— Серёжа... — тихонько.
Едва заметно дрогнули его веки.
— Анечка?.. — почти неслышно, хрипло, сквозь сон. — Ты... здесь?
— Здесь, Серёжа. Я здесь, — она сжала его здоровую ладонь обеими руками.
— Думал, не придёшь... — голос слабый, рвётся, теряется. — После всего... что между нами...
— Молчи, — Анна почти приказала — не выдержала. — Просто отдохни.
— Нет, подожди... Вдруг это — в последний раз... Прости меня, Анечка.
— За что, Серёж?
— За всё… За то, что пил. За то, что не слышал тебя, не слушал… За то, что не мог купить тот идиотский дом мечты... — его голос стихает, вот-вот исчезнет совсем. — После развода я пытался всё исправить: бросил пить, нашёл нормальную работу... Только было поздно уже...
Где-то глубоко поднимается волна боли. Бросил пить? Устроился? Почему она ничего не знала?..
— Серёжа, почему мой номер у тебя остался экстренным контактом?..
— Потому что... — он слабо, почти незаметно сжал её пальцы. — Потому что ты — единственная, кто меня по-настоящему знал. Даже если… даже если уже не любишь. Ты всё равно помнишь, каким я был. Тем счастливым, настоящим… — Сергей запнулся, тяжело выдохнул, — когда у нас всё ещё было впереди…
Слёзы сами собой покатились у неё по щекам — потихоньку, неслышно. Надо же… Она ведь и правда почти забыла, каким он был в самом начале. Как часто смеялся, как баловал её мелочами и заботой, как загорался мечтами. Они вместе фантазировали о семье, доме с верандой, о поездке к морю. И как Сергей работал на износ, тащил сразу две смены, чтобы всё получилось. Каждый вечер пятницы — обязательно цветы. Пусть даже самые простые…
— Я тоже ошибалась, — сказала вдруг Анна, почти шёпотом. — Я совсем не хотела думать, как тебе было сложно. Когда ты работу потерял, я ведь только упрекала… Мне бы поддержать…
— Аня, не надо… — он попытался повернуться, резко поморщился от боли. — Ты была права во многом. Я ведь правда стал безнадёжно пить и становиться чужим…
— Но это неправильно — просто уйти, Серёж… Мы же были семьёй. Надо было оставаться, бороться…
В палате стало тихо-тихо. Только мерный писк аппаратуры, да где-то вдали шорохи ночного коридора. Всё замерло.
— Хочешь знать? — прошептал вдруг Сергей, — я каждый день о тебе думал. Руку на телефон тянул, но… не решался. Боялся, что ты меня ненавидишь…
— Нет, Серёжа. Я не ненавидела. Просто… это слишком больно было.
— Мне… мне тоже. Очень.
Он опять закрыл глаза. Дыхание стало спокойней. Анна подумала — заснул. Но через несколько минут тишину нарушил его едва слышный голос:
— А если я выживу… Можно иногда тебе звонить? Не для того, чтобы… всё вернуть обратно. Просто… хотя бы знать, что я могу услышать твой голос, если захочу…
— Конечно можно, — Анна погладила его по руке. — Конечно… Серёжа.
Когда рассвело, врач вышел в коридор и впервые сказал, что острота кризиса прошла. Сергей шёл на поправку, хотя реабилитация обещала быть долгой. Анна оставила свой номер сестре на всякий случай — вдруг что случится, пусть звонят.
А через неделю, когда она уже почти перестала ждать, позвонил Сергей. Голос хриплый, слабый, но удивительно спокойный.
— Аня, я хотел… сказать спасибо. Что пришла тогда ночью…
— Глупости, Серёжа, не за что благодарить.
— Ещё как за что… Могла ведь и не приехать. После всего, что я…
Она замолчала на секунду — а потом вдруг тихо сказала:
— Серёжа. Мы оба ошибались. И оба виноваты. Может, стоит отпустить это из прошлого?
— Простить друг друга? — пробормотал он удивлённо.
— Ну да. Вот именно, Серёж. Просто простить.
— Знаешь… я так хочу этого, Аня.
Времена не вернулись. Они не стали снова парой — слишком много всего было сказано и пережито. Но иногда созванивались — просто так, без истерик, без выяснений. Говорили о школе, об учениках, о Сергеевых успехах на новой работе, о курьёзах. Обычные разговоры — Север и Юг одной старой, большой жизни.
И только теперь Анна поймала себя на мысли, что впервые за очень долгое время ей стало по-настоящему легко. Больше ничего не давит — всё забыто, всё прощено. Они больше не муж с женой. Но стали кем-то гораздо ближе, чем чужие люди с тяжёлым прошлым: стали просто теми, кто умеет прощать — и кого простили.
Порой Анна думала: если бы не было той ночи, звонка, аварии — так бы и тянули свою боль по разным углам большого города? Наверное, да. Но жизнь распорядилась иначе — и за это она была благодарна.
Потому что прощение — это не то, что стирает прошлое. Оно — освобождает настоящее. И ничего в этом дороже быть не может.