— Лида, тебя к телефону, — соседка по палате аккуратно трогает её за плечо. — Говорят, дочка звонит.
Лидия Петровна медленно, аккуратно поднимается с кровати. Третий уже день в больнице, а всё никак не может привыкнуть к этой официальной, казённой обстановке… Тёплые тапки шаркают по холодному линолеуму — идти к дежурному посту неприятно, но надо.
— Мама? — там, в трубке, голос Кати звучит тревожно, какой-то особенно родной. — Как ты себя чувствуешь?
— Да нормально, доча. Врачи говорят — завтра выпишут, анализы хорошие.
— Слава богу… Я уж всё переживала. Знаешь, хотела приехать, но у Лёши температура, а Машка с контрольными возится…
Лидия узнаёт эти интонации — в Кате и горечь, и неловкие оправдания. Всё, как всегда.
— Катюш, не думай даже волноваться. Всё хорошо. Ты дома-то справляешься?
— Да, мам. Только… знаешь, приходила тётя Зина. Твоя сестра. Говорит, хочет тебя увидеть. Мол, что-то важное.
У Лидии внутри что-то скручивается… Зина. Младшая сестра, с которой они не разговаривают… сколько уже? Восемь лет? С тех самых пор, когда делили мамино наследство. Вернее — не поделили, а… поругались. Совсем. Словно навсегда.
— А что она сказала?
— Да, знаешь, ничего особенного. Просто… мама, она очень грустной показалась. И, как будто, постарела. Седая так…
После этого разговора Лидия долго-долго сидит на краю больничной кровати. Зина… Маленькая Зинка, которую она когда-то носила на руках, заплетала ей косички. Которая за её юбку пряталась от соседских мальчишек.
— Всё получилось из-за этой дачи… — думает Лидия. — Мамина дача, смешная, крохотная, шесть соток и домик покосившийся. После похорон собрались у нотариуса, и… Зина говорит: дача должна быть её — ведь она за мамой в последние годы ухаживала. А я спорила: завещание — поровну, значит поровну…
«Всего-то делов — продать дачу, деньги поровну… А мы стали чужими».
Утром — выписка. Катя встречает у больницы: нервная, взволнованная, с авоськой домашней еды.
— Мам, как же хорошо, что всё хорошо! — обнимает крепко, прямо не отпускает. — Я так испугалась, когда скорая приехала…
Дома — всё, как прежде: привычные стены, фотографии на комоде, ленивый кот Васька, развалившийся на подоконнике. Только в воздухе что-то висит тяжёлое… Лидия никак не может отогнать мысли о Зине.
— Катюш… тётя Зина… А как она выглядела-то?
— Мам, ну… уставшая, что ли. Худая какая-то. Говорила, сильно переживала, когда услышала, что ты в больнице.
— А откуда она узнала?
— От тёти Веры. Ты же помнишь, мамина соседка… Она ей позвонила, всё рассказала.
Лидия кивает. Вера Ивановна… Мамина подруга, до сих пор живёт в том же доме. Наверняка помнит, как сёстры в детстве были не разлей вода…
Вечером, когда Катя уходит домой, Лидия долго сидит у окна. На улице — первый снег. Крупные хлопья медленно падают, устилая всё белым, будто заново. И вдруг ей вспоминается: такой же снег был на маминых похоронах. Зина — по другую сторону могилы, плакала навзрыд… А потом — рассорились так крепко, что больше не виделись.
— Восемь лет… — считает Лидия про себя. — Восемь лет без сестры…
Ночью ей снится мама. Молодая, как в детстве: возится на кухне, печёт блины; они с Зиной крутятся вокруг, просят самый румяный.
— Девочки мои, — улыбается мама во сне, — ну что же вы так? Я ведь совсем другого хотела…
Просыпается Лидия — на глазах слёзы.
Утром набирает номер Веры Ивановны.
— Тётя Вера? Это Лида. Катя сказала, Зина приходила…
— Лидочка, солнышко! Как ты, как здоровье, доченька?
— Уже лучше, тётя Вера… А вы скажите… с Зиной что? Как она?
Долгая, тяжёлая пауза.
— Лида… Ты не знала? У Зины муж умер. Володя. Месяц назад. Рак…
Мир вдруг переворачивается. Вот так — в одно мгновение. Володя… муж Зины. Тот самый тихий, добрый человек, который всегда улыбался при встрече, спрашивал: – Ну что, Лидия Петровна, как ваше здоровье? И которого Лидия не видела долгие восемь лет из-за… ну, сами понимаете из-за чего.
— Как… как она? — Лидия едва слышно спрашивает.
— Плохо, Лид. Совсем одна теперь. Детей ведь у них не было… Володя долго болел, а Зина все время была рядом — днем и ночью, не отходила. А теперь… Слушай, она очень хотела тебе позвонить, когда узнала, что ты в больнице, — тихо говорит тётя Вера, — но побоялась. Говорит — вдруг Лида трубку не возьмёт…
Лидия зажмуривается. Зина боялась. Сестра родная… единственная. Страшно…
***
Проходит час — всего какой-то час — и вот она уже у знакомого подъезда. Всё тот же дом, где когда-то жили их родители. Где Зина осталась после свадьбы в маминой квартире. Лидия просто растворяется в этих воспоминаниях — тут каждый угол знаком, каждая трещина на облупленных стенах, каждый куст.
Лифт не работает — да и ладно. Поднимается на третий этаж пешком. Дверь та же — коричневая, с медной табличкой. Вот только звонок трясёт пальцы: Лидия стоит в нерешительности целую вечность, прежде чем нажать.
За дверью — шаги. Чуть осторожный голос:
— Кто там?
— Зина… это я. Лида.
Тишина. Потом щёлкает замок.
Дверь открывается, и Лидия стоит перед лицом сестры. Катя сказала правду: Зина постарела, похудела, волосы все серебром, лицо осунувшееся — но глаза… те самые, как в детстве. Только в этих глазах сейчас и боль, и страх, и одиночество.
— Лида? — Зина будто не верит. — Ты… это правда?
— Можно войти?
Зина молча отходит, пропуская. Квартира знакомая до боли, но будто стала пустой — фотографии на стенах остались, а вот жизнь куда-то схлынула, выветрилась.
— Садись, — суетится Зина, сдирает с дивана газеты. — Может, чаю?
— Зинуль… — Лидия не выдерживает, — мне так жаль… Володя…
Зина цепенеет, медленно садится в кресло, колени обхватив руками.
— Он долго болел. Два года. Я… я думала — справлюсь. Думала, он поправится… А он всё: — Зина, позови Лиду. Хочу попрощаться… А я не решилась. Боялась, что ты не придёшь.
Слова срываются из Зины — рвутся, как поток из плотины:
— Он всё повторял: — Жизнь короткая. Чего вы спорите из-за пустяков? А я опять: — Не пустяки, Володя! Она меня обидела… несправедливо. А он только машет рукой: — Да какая разница теперь? Вы же сёстры…
Лидия молчит, плачет. Тихо, словно не позволяет себе рыдать в голос.
— Зина, прости меня. За всё прости. За то, что к Володе не приехала… За то, что восемь лет мы не разговаривали, из-за этой дурацкой дачи стали чужими…
— Нет, я виновата, — качает головой Зина. — Тогда я была не права. Дача… да плевать на неё. Я… думала, что ты меня не любишь. Что для тебя деньги — важнее сестры.
— Ты глупая! — Лидия пересаживается рядом, обнимает крепко. — Конечно, люблю. Всегда любила! Ты же у меня одна такая…
И они сидят, обнявшись, обе плачут. За всё — за годы без друг друга, за слова, что не были сказаны, за Володю, который так и не дождался их примирения.
— Знаешь, — шепчет Зина, — когда тётя Вера позвонила… Сказала, что ты в больнице — я испугалась. Думала: не дай бог что случится, а мы так и не помиримся… Я хотела прийти, но боялась, что выставишь.
— Глупости! — Лидия качает головой. — Никогда бы не выгнала. Мы только дуры… Из-за чего так поссорились-то?
— Из-за гордости. Из-за боли. Мне казалось, ты меня не понимаешь… что думаешь: я за мамой через наследство ухаживала.
— А мне казалось, что ты меня выставляешь плохой дочерью — будто я маму бросила. Я приезжала только по выходным… Ну, работа, семья, вечная суета.
Обе замолкают. У каждой свои воспоминания — тяжелые, невысказанные.
— Зина… а ты правда считала, что я к маме мало ездила?
— Нет… — кивает Зина. — Просто одной тяжело было. Просить помощи… гордость не позволяла. Вот так и накопилось…
Некоторое время молчат.
— Знаешь, — шепчет Лидия, — мама ведь так радовалась, когда мы вдвоём на кухне. Точно бы расстроилась, если бы узнала, как мы…
— …сорвались, — добавляет Зина, и обе тихо улыбаются сквозь слёзы.
— Ещё как расстроилась бы, — Зина грустно улыбается, взгляд уходит куда-то в прошлое. — Помнишь, мама всегда говорила нам: «Вы друг у друга одни. Берегите это».
Лидия молча кивает. Да, как забыть? Мама повторяла эти слова раз за разом… А они не сберегли. Взяли — и выронили. Восемь лет ушло.
— Зинуля, а что теперь с дачей? Она, наверно, там совсем заброшена?
— Да… зарастает потихоньку. Хотела было продать — руки так и не дошли. И потом, знаешь… там ведь всё наше детство. Помнишь, как вместе грядки копали? А как по вечерам на крыльце сидели, звёзды считали?
— Ну конечно помню! — Лидия даже светлеет лицом. — А как мама блины на костре жарила! И в лес уходили за ягодами — вот это были времена…
— И как ты меня от осы спасала! Помнишь? Я тогда орала на весь посёлок, а ты вокруг меня с полотенцем бегала…
Они обе смеются сквозь слёзы. Вдруг становится легко: столько лет не говорили, а сейчас будто снова маленькие девочки, лето, мамины блины…
— Знаешь что, Лида, — серьёзнеет Зина, — давай не будем эту дачу продавать. А? Вернём её к жизни. Вместе. Как раньше.
— Давай, — ловит её на слове Лидия. — Весной съездим, уберёмся там, подправим всё, забор покрасим… может, даже огород посадим.
— А по вечерам будем на крыльце чай пить. И болтать до ночи.
— О чём угодно… Только честно, ладно? — с улыбкой подхватывает Лидия. — Без недомолвок. Всё как есть.
Зина вдруг крепко-накрепко сжимает её руку.
— Лида, не верится даже, что ты пришла… так рада, что всё между нами хорошо… Теперь уж никогда не поссоримся?
— Никогда… Обещаю, — и Лидия уверена: на этот раз — всерьёз.
Они сидят до темноты, разговаривают, вспоминают, делятся новостями. Говорят о всяком — о детях Лиды, о работе, о жизни. И в первый раз за все эти долгие годы Лидия чувствует себя снова полной: не просто мамой, не просто бабушкой… а и чьей-то сестрой. Старшей сестрой. Это счастье.
Перед уходом она долго обнимает Зину, не отпускает.
— Завтра приду опять. Помогу с вещами Володиными — разберём, что надо.
— Спасибо, — глухо шепчет Зина. — За всё спасибо, Лида.
***
Уже дома, накинув халат, Лидия тут же звонит Кате:
— Катюш, знаешь, я сегодня с тётей Зиной помирилась.
— Мам, да ну! — в голосе дочери столько радости. — Я-то всё ждала, когда вы наконец поговорите по-настоящему!
— Ты думала об этом?
— Конечно! Я же помню — тётя Зина меня таскала на руках, ты всегда с ней смеялась. А потом вдруг… Всё перестали друг другу говорить. Мне так грустно было, честно.
Когда разговор заканчивается, Лидия ещё долго сидит у окна. А за окном — всё тот же снег. Крупный, тихий, будто укрывает и город, и сердце тишиной и покоем. И наконец-то ей хорошо. По-настоящему.
«Сколько лет потеряли… — думает она. — А ведь всё могло бы кончиться по-другому. Могла ведь я из больницы не выйти… или Зина… И не поговорили бы больше никогда».
Жизнь и правда короткая. Глупо терять родных — особенно из-за ерунды.
И снова в голову приходят слова мамы — та самая бесконечная мудрость про «друг у друга одни». Как же она была права. Как бы расстроилась, доведись ей узнать об их ссоре…
«Теперь-то всё будет хорошо, мамочка, — Лидия говорит это про себя, чуть слышно. — Мы поняли. Пусть поздно, но поняли, чему ты учила».
А снег всё идёт… идёт, как в детстве. В доме — тепло и безопасно. Завтра она обязательно вернётся к сестре. Будет помогать, говорить, слушать. Просто — рядом.
Как и должна быть. Между родными людьми.