Дверь щёлкнула, и я вздрогнула от звука ключа в замке. Время — почти полночь. Я выключила звук на телевизоре, задержала дыхание и стала прислушиваться. Скрипнули половицы в коридоре, кто-то снял обувь и прошёл на кухню. Потом снова шаги. Уже не один человек. Два. Женский голос засмеялся, а потом прозвучал знакомый хрипловатый:
— Тсс, не шуми. Она может спать…
Это была она. Вера Аркадьевна. Мать моего мужа.
Я встала, включила свет в гостиной и вышла в коридор. У меня дрожали руки — не от страха, от возмущения. Я устала считать, какой это раз.
— Вы снова привели кого-то переночевать? Постороннего?— спросила я, глядя на свекровь, стоящую в полумраке с пухлой сумкой через плечо. Рядом — женщина лет пятидесяти с алыми ногтями и париком, съехавшим набок.
— Ну что ты начинаешь, Аня… Это Нина. Мы с ней вместе в больнице лежали. У неё беда — ремонт в квартире, краска воняет, дышать нечем. Я же не могла её оставить!
Я стиснула зубы. Я больше не могла. Не хотела быть “той самой невесткой”, что постоянно ворчит. Но всё внутри сжалось от унижения.
— Вера Аркадьевна, я вас просила… Это моя квартира.
— Я помню! — свекровь вскинула подбородок. — Но я ведь твоя мать. Ну, почти. Мать твоего мужа. У нас же семья!
Я открыла рот, но закрыла. “Семья”. Красивое слово. Только вот странное у нас семейство. Муж вечно на работе или в гараже. Слово «разберитесь сами» он сделал девизом брака. А она — как тень, всегда в доме. Переехала “временно” после операции два года назад. И осталась. Потом ещё кто-то “переночевать”, потом “я ж ненадолго” — и так каждую неделю.
А я просто жила. Между их “тут подожди” и “ну не ругайся”.
— Ладно, пусть только на одну ночь, — сказала я с натянутой улыбкой. — Последний раз.
Но внутри уже росла решимость. Я больше не хотела быть удобной. У меня тоже была жизнь, границы, чувства. А эту квартиру я купила на наследство от деда и свои сбережения. А не для того, чтобы она устраивала ночлежку.
Наутро, зайдя на кухню, я увидела, как Нина разогревает борщ, а Вера Аркадьевна роется в моём ящике с чаем.
— Доброе утро, — протянула я.
— У нас тут такая бессонная ночь была! — всплеснула руками свекровь. — Мы столько всего вспомнили! Слушай, у Нины такая судьба! Её сын, между прочим, в полиции, может, и тебе поможет потом, если что!
— С чем — “если что”? — не поняла я.
— Мало ли… На районе столько криминала. А у тебя сын будет. Надо налаживать связи!
Я чуть не задохнулась от иронии. Ребёнка у нас не было. И, судя по поведению мужа, не предвиделось. А у Веры Аркадьевны были на меня планы — роди, вари, убирай, принимай её подруг и живи “как положено”.
Когда вечером “гостья” не ушла, я поняла — она останется ещё. На следующий день тоже. А потом принесли ещё собаку. Маленькая, злая, с отвратительной привычкой писать у двери на коврик.
— Он почти не шумит, — оправдывалась Вера Аркадьевна. — Сама понимаешь, у неё сердце. Она без него не может. Он как её ребенок.
Я смотрела, как по моей спальне бегает чужая собака, как по кухне разносится запах чужих сигарет, и в какой-то момент… просто вышла из дома. Пошла в кафе. Посидела. Вернулась.
Она ничего не поняла, когда через неделю я попросила её показать документы на временное проживание.
— А зачем? Ты же знаешь я в деревне прописана, — удивилась она. — Я ж своя. К чему эти формальности.
— Вот именно, вы гостья, а забываетесь, — сказала я. — А в этой квартире живут только те, кто уважает её хозяйку.
Она рассмеялась. Подумала, что я шучу. А я уже не шутила.
— Я серьёзно, Вера Аркадьевна. С сегодняшнего дня я жду, что в квартире не будет посторонних без моего согласия. И вас, кстати, тоже. Я не выгоняю — пока. Но мы с вами проговорим условия.
— Ты это… что, с ума сошла? — она выпрямилась, глаза налились обидой. — Я мать твоего мужа! Мне теперь по расписанию ходить?
— Нет. Просто не жить здесь. Мы договаривались — временно. Прошло два года.
— А что сын твой скажет? — прищурилась она. — Это и его дом!
— Нет, — я посмотрела ей в глаза. — Квартира куплена до брака. Оформлена на меня. И он сам это прекрасно знает. Только вот предпочитает молчать.
Она молча встала, пошла в комнату. Я слышала, как звонит мужу, как шипит в трубку: «Да она совсем!..», «Ты слышал, что она…», «Выставляет меня!»
Саша пришёл поздно. Как всегда. Разулся у порога, глянул на меня усталым взглядом.
— Ты сегодня перегнула, — сказал, не поднимая глаз. — Мама вся в слезах.
— Она опять кого-то привела. С собакой. У меня терпения не осталось.
— Но ведь ненадолго...
— У тебя всегда "ненадолго"! — не выдержала я. — Я живу в собственном доме, а каждый вечер гадаю, кого встречу на кухне. Мне сорок квадратов — а ощущение, что я гость. Я устала.
Он молчал. Потом пожал плечами:
— Ладно, поговорим завтра.
Но завтра не наступило. Вера Аркадьевна исчезла на два дня. На третий вернулась — молча, с укоризной в каждом шаге. Нина ушла, собаку тоже увезли. Наступило затишье. Я почти поверила — поняла. Приняла.
А через неделю я пришла с работы и увидела в коридоре три пары тапок. Три.
Новая “гостья” оказалась племянницей. “Приехала в институт поступать, останется на пару дней, ну что тебе жалко, что ли?”
— Покажите документы, что-то я не припоминаю такой родственницы, — говорю спокойно. — Кто она вообще?
— Она как дочь мне! — возмутилась свекровь. — Я её с детства воспитывала! Что за жестокость? Вот её родители, хорошие люди, мои соседи.
Я не закричала. Я просто достала документы, показала кто тут зарегистрирован, кто хозяйка квартиры. Объяснила, что только я имею право распоряжаться здесь и решать кого заселять. Свекровь стояла на своем, говорила что нужно помогать людям, а я черствая. Я вызвала участкового.
Он приехал через час. Молодой, растерянный, но с документами в руках.
— По закону всё верно. Без регистрации находиться в квартире больше трёх суток — нарушение. Тем более, если собственник против.
Свекровь бледнела на глазах. Гостья собрала вещи.
— Ты правда на меня ментов натравила?! — прошипела Вера Аркадьевна.
— Я защищаю свою границу. Сколько можно?!
Муж был в ярости. Он пришёл через полчаса, как узнал.
— Ты сумасшедшая, да? Полицию домой?!
— Домой? — я вздохнула. — Это мой дом. Твой тоже, если ты хочешь быть частью. Но я больше не позволю, чтобы здесь командовал кто-то другой.
— Это моя мать!
— А я — твоя жена! И я терпела два года. Ни один твой друг не ночевал тут, ни одна моя подруга не осталась без спроса. Только она. Всегда она. И ты — всегда молчал.
Он сжал губы, прошёл на кухню. Хлопнула дверь.
Я знала, чем всё закончится. Это не скандал на раз. Это — развилка.
Ночью я не спала. Думала, вспоминала, взвешивала. Нашу первую встречу. Первую влюблённость. Как он смеялся, как мы снимали первую квартирку. Как он переехал к ней, тогда казалось, что всё будет иначе.
А потом пришла она. С больничным, со слезами, с “ты же не против?”. А он не был. Он “не был против” всего. Он просто отстранялся.
А я — принимала. Была “разумной”, “терпеливой”, “понимающей”. Но всё имеет предел.
Утром я нашла на кухне записку:
“Ушёл к другу. Мне нужно подумать. С мамой ты перегнула.”
Я посмотрела на записку. Потом на тарелку, на которой ещё вчера лежали бутерброды для него. И улыбнулась. Тихо. Горько. Свободно.
Я не знала, вернётся он или нет. Но знала одно: если вернётся — то только с уважением. Ко мне. К нашему дому. К моим словам.
Первые три дня я не чувствовала ничего. Ни боли, ни тревоги. Только странное, глухое спокойствие. Я просыпалась, шла на работу, пила кофе, разбирала документы в ателье — и как будто всё было в норме. Но в тишине квартиры, когда выключалась плита и гас свет, в животе начинало холодеть.
Я не скучала по нему. Скучала по идее, что мы — семья. Но с каждым днём становилось яснее: это была иллюзия. Я одна тянула быт, терпела посторонних, сглаживала конфликты. А он просто не мешал. А иногда и не замечал.
На четвёртый день пришёл звонок от свекрови. Номер был неизвестный, но голос — узнаваемый.
— Анечка, ну ты же не злишься? Мы с Сашей решили пока пожить у его друга. Там, правда, однушка, но мы справимся. Ты подумай, остынь.
— Мы? — уточнила я.
— Ну да. Сын рядом с матерью. Как и положено.
Я не ответила. Повесила трубку.
Они — вместе. Не удивительно. Он всегда выбирал сторону тишины. А тишина жила в ней. Я была бурей.
Через неделю я решила поменять замки. Не из обиды — из заботы о себе. А ещё я занялась ремонтом спальни. Переклеила обои, переставила кровать, выбросила старый комод. Убрала из квартиры всё, что напоминало о нём.
Подруги говорили разное: “Подожди, одумается”, “Надо прощать”, “Он не самый плохой”. Но я впервые слушала не их, а себя. И впервые мне не было страшно быть одной.
Через месяц пришёл он.
Без звонка, без предупреждения. Стоял в дверях с букетом и виноватым взглядом.
— Привет, — сказал. — Можно?
Я молча посторонилась. Он вошёл, осмотрелся. Увидел, что мебель другая. Что обувь стоит парами, и ни одной мужской пары среди них.
— Изменилась ты, — выдохнул он.
— Да. Наконец-то, — кивнула я.
Он поставил букет на стол.
— Я думал. Долго. О нас. О тебе. О маме. Всё запуталось. Я вырос в этом. Она всегда была рядом, командовала, вмешивалась. Я не замечал, что ты всё время отступаешь.
— Замечал, — перебила я. — Просто делал вид, что не видишь.
Он опустил голову. Потом поднял.
— Я ушёл от неё. Снял жильё. Сейчас один. Без неё. Без... без твоей тишины. Я хочу попробовать всё заново. Слушать. Уважать. Быть настоящим мужем, а не сторонним наблюдателем.
Я смотрела на него и понимала: он не лжёт. Он правда растерян. И, возможно, впервые по-настоящему один.
— Я не знаю, получится ли, — честно сказала я. — Мне хорошо одной. И спокойно. Я снова слышу себя. А с тобой — долгое время было ощущение, что я на кухне для всех. А сама — лишняя в собственной жизни.
— Я не прошу сразу. Просто... позволь доказать, что я понял. Что мне не всё равно.
Я подумала. Долго.
— Хорошо, — кивнула. — Только без мамы. Без гостей. Без “всё равно”. И запомни: в этой квартире живут только те, кто уважает её хозяйку.
Он кивнул.
Прошло полгода.
Мы не стали сразу жить вместе. Начали встречаться — как вначале. Он приходил в гости. Уходил вовремя. Не навязывал. Слушал. Спрашивал. Иногда готовил ужин — и молча ждал, как я отреагирую.
Я не узнавала его. Не влюблялась заново — нет. Просто видела мужчину, который впервые начал учиться быть взрослым.
Свекровь звонила. Просила. Давила. Жалела себя. Говорила, что привыкла к городской жизни, не хочет жить в деревне. Но он не поддавался. Не жил с ней. Не водил её ко мне. И впервые за всё время сам сказал ей: “Мама, это не твой дом. Аня — моя семья. И я не позволю тебе разрушить это снова. .”
Мне не нужно было, чтобы он ссорился с ней. Мне нужно было, чтобы он выбрал — и взял на себя ответственность. Когда я поняла, что мне с ним не страшно — я предложила вернуться. Но с договором. Настоящим. Не бумажным — человеческим. Об обязанностях. О границах. О равенстве.
Он подписал — в прямом смысле, чтобы не забыть.
Теперь у нас в коридоре нет лишней пары тапок. А в сердце — нет страха, что кто-то вновь вторгнется без спроса. Теперь здесь живут только те, кто уважает хозяйку. И хозяйка — уважает себя.