Дождь сочился с неба, как грязные слезы по стеклам обшарпанных пятиэтажек. Васька, он же «Гвоздь», шагал по двору, разминая затекшие после вчерашней попойки мышцы. В кармане куртки бутылка дешевого портвейна грела бок, обещая счастья забытья. На душе было паршиво, зло и пусто – идеальный коктейль для поиска «разрядки».
Васька никого не любил, кроме своего пса.
Рядом семенил Тайфун, здоровенный, лохматый пес неведомых кровей, единственное существо во вселенной, к которому Васька испытывал что-то теплое, почти человеческое. Он пнул ногой мокрый футбольный мяч, забытый детьми – Тайфун с радостным визгом помчался за ним, снося лужи и глупо высунув язык.
И тут Васька увидел его. Старикашку Игната. Тот, сгорбившись, копошился у помойки, выискивая бутылки в перевернутом баке. Старик был тихим, безобидным, жил в подвале соседнего дома. Классический «слабак». Идеальная мишень. Васька почти облизнулся и направился к старику.
– Игнааат! – гаркнул Васька, заходя со спины. – Чего, опять сокровища ищешь? Золото Колчака нашел?
Старик вздрогнул, обернулся. Мутные глаза расширились от страха. Он попытался что-то промычать, сжимая в дрожащих руках пару пустых пластиковых бутылок.
– Молчишь? Неуважение! Не по понятиям двигаешься, внатуре. – Васька шагнул ближе, грозно нависая. Тайфун, вернувшийся с мячом, насторожился, зарычал тихо, не понимая, на кого и за что. – Ты ж тут на моей территории шныряешь! Аренду платил? Налоги? Почему не делишься с уважаемыми людьми?
– Ва-Василий… я просто… бутылочки… же... – промямлил старик, отступая к мокрой стене.
– Бутылочки! – передразнил Васька, злобно усмехаясь. Его налитое кровью от похмелья лицо исказилось гримасой презрения. – А ну-ка, отдай сюда, старый xpыч! Мои бутылки!
Он грубо вырвал бутылки из слабых рук Игната. Старик ахнул, пошатнулся и как-то по детски присел. Васька почувствовал знакомый, грязный прилив удовольствия от власти и доминирования над беззащитным. Он поднял одну бутылку, в которой на треть плескалось что-то грязно-серое.
– Смотри, Игнат, – злорадно сказал он. – Видишь, какая она мокрая? Холодная? – Он поднес бутылку к лицу старика, почти касаясь щеки. Тот зажмурился. – А теперь представь… – Васька резко опрокинул бутылку. Холодная мутная вода с остатками чего-то сладкого хлынула за воротник испуганного дедушки. – ...как она тебе за шиворот! Ха-ха!
Игнат вскрикнул, замерзший и униженный. Он съежился, пытаясь стряхнуть воду. Васька громко хохотал, наслаждаясь спектаклем. Пёс заскулил, тычась мopдой в ногу хозяина, словно прося остановиться.
– Молчи, Тайфун! – рявкнул Васька, но пнул пса несильно, скорее для порядка. – Это слабак, понял? Его можно! А теперь марш отсюда, дед! Пока не добавил!
Старик, всхлипывая и дрожа, поплелся прочь, оставляя мокрый след. Васька выпил из горла портвейна, прогнал слабую тень чего-то неприятного в груди. «Слабак. Его можно и нужно наказывать». Это был его закон улиц, его исполнение права сильного. Он бросил пустые бутылки обратно в помойку. «Подачка», – усмехнулся он про себя и уверенным шагом пошел дальше.
Но иногда жизнь меняет привычное русло.
Вечером, в своей облезлой однушке, пахнущей дешевым табаком, перегаром и псuнoй (Тайфун спал на куче тряпок в углу), Васька допивал портвейн. Настроение снова падало и почти достигло дна. Вспоминался испуганный взгляд Игната. Васька тряхнул головой: «Чего нюни распустил? Он сам виноват, старый xpыч!». Он включил громко музыку, пытаясь заглушить внутренний дискомфорт.
И тогда он услышал шепот.
Сначала он подумал, что это сквозняк в щели окна или шум из телевизора соседей (своего-то нет). Но нет. Это был тихий, множественный шепот, словно десятки детских голосов нашептывают что-то одновременно. Неразборчиво и жутко. Васька выключил музыку. Тишина. Только шум дождя за окном. Он махнул рукой: «Напился, блин».
Шепот вернулся, когда Васька шел в подъезд выносить мусор. Он доносился из темного угла возле заколоченной двери в подвал. Пёс, шедший рядом, вдруг остановился, зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Он уставился в пустоту, скаля зубы.
– Чего ты, дypaк? – буркнул Васька, но по спине пробежали мурашки. Он почувствовал холодок, исходящий от того угла. И снова шепот: «...больно...», «...не надо...», «...страшно...».
Голоса звучали по-детски, но были полны такой тоски и ужаса, что Ваське стало физически нехорошо. Он швырнул мусор в бак и почти побежал обратно, подталкивая Тайфуна. Пес не отставал, оглядываясь и рыча.
Дома лучше не стало. Шепот неотступно следовал за ним. Он слышал его из-за дивана, из темного коридора. Иногда в углу зрения мелькали тени – маленькие, быстрые, растворяющиеся в воздухе.
Васька пытался напиться, но алкоголь не помогал, лишь усиливал жуткие видения. Он видел синяки на невидимых руках, слышал тихий детский плач. Тайфун не отходил от него, скулил, прижимался всем телом, дрожал. И Васька замечал – когда он гладил пса, обнимал его теплую, живую шкуру, шепот на малое мгновение, но стихал.
Пес был его якорем в этом сходящем с ума мире.
Однажды ночью кошмар достиг пика. Васька лежал на диване, Тайфун – рядом, свернувшись калачиком. В комнате было холодно, как в склепе. И они пришли. Не тени, а почти осязаемые образы.
Дети. Мальчики и девочки в обносках, грязные, с бледными, испуганными лицами. Синяки под глазами, следы побоев. Они стояли по углам комнаты, смотрели на Ваську пустыми глазами, полными немого укора и страха. Шепот слился в единый гул страдания: «...за что...», «...помоги...», «...боюсь...».
Васька окаменел от ужаса. Он хотел крикнуть, заорать матом, прогнать их, но голос не слушался. Его сердце бешено колотилось. Он был сильным? Наглым? Трижды ха!
Здесь, перед этими тенями чужой боли, он был ничтoжecтвом, жалкой тряпкой, парализованной страхом, и право сильного было лишь пустым звуком. Закон «сильный/слабый» рухнул. Здесь нечего было бояться физически, но этот леденящий душу ужас был в тысячу раз хуже любой драки.
– Отстаньте! – хрипло выдохнул он наконец. – Я вам ничего не сделал! Я вас не знаю!
Призраки не отвечали.
Они просто смотрели. Один мальчик, лет семи, с огромным синяком на щеке и пустыми глазами, медленно поднял руку и указал пальцем... не на Ваську, а на Тайфуна.
Пес проснулся. Увидев призраков, он вскочил, залился истерическим, визгливым лаем, которого Васька никогда раньше не слышал. Тайфун бросился вперед, как бы защищая хозяина, но вдруг... замер.
Словно невидимая стена остановила его. Пес затрясся всем телом, его глаза закатились, изо рта потекла желтоватая пена. Он упал на бок, начал биться в странных, неестественных конвульсиях, скуля жалобно и прерывисто. Казалось, сама жизнь вытягивается из него ледяными щупальцами.
В этот миг что-то в Ваське надломилось. Не страх за себя – животный, парализующий, который он испытывал еще мгновение назад. А всепоглощающий, чистейший ужас за своего единственного друга, за свою собаку. За единственное живое существо, которое любил. За того, кто никогда не предавал, не боялся его, буйного и вечно пьяного гопника, кто грел его пьяные ночи.
– НЕТ! – заорал Васька, и в его голосе не было привычной злобы, только отчаяние и мольба. Он бросился к псу, накрыл его своим телом, отгораживая от призраков. – Оставьте его! Пожалуйста! Делайте со мной что хотите, но его... его не троньте! Он ни в чем не виноват! Прошу вас!
Слезы – настоящие, горячие – хлынули из его глаз. Он не плакал с детства, с того самого момента, когда отец избил его и маму. С того самого момента, когда Васька дал сам себе обещание больше не быть слабым.
Он прижимал к себе бьющееся в конвульсиях тело Тайфуна, гладил его, шептал бессвязные слова утешения, мольбы, раскаяния – не за призраков, а за пса. За то, что втянул его в этот ужас.
И призраки... отступили.
Они не исчезли сразу. Но их образы стали чуть менее плотными, чуть менее враждебными. Ледяной холодок ослаб. Шепот стих, превратившись в тихий, печальный вздох, пронесшийся по комнате. Мальчик, указывавший на Тайфуна, опустил руку. В его пустых глазах мелькнуло что-то... непонимание? Любопытство? Жалость?
Конвульсии пса постепенно прекратились. Он лежал, тяжело дыша, слабо тычась носом в руку хозяина. Жизнь возвращалась в его тело.
Васька сидел на полу, обняв пса и дрожа всем телом. Ужас не прошел. Но к нему примешалось что-то новое. Огромное, давящее чувство вины. Он вдруг понял.
Эти дети... они были такими же «слабаками», как старик Игнат. Как те, кого он бил, унижал, оскорблял. Их боль, их страх были реальными, даже после смерти. И они видели в нем – Ваське-Гвозде – того, кто причиняет такую боль. Еще одного обидчика, очередного слабака, самоутверждающегося за счет еще более слабых.
«Я... я не хотел...» – прошептал он в пустоту, но это была ложь. Он именно что хотел. Хотел почувствовать себя сильным за счет чужой слабости. И теперь эта слабость, умноженная на трагедию и вину, пришла к нему домой.
Призраки ушли, оставив пса и хозяина.
Утром Васька был трезв. Впервые за долгие годы. Он налил Тайфуну свежей воды, дал лучший кусок колбасы, который нашел. Пес ел вяло, но вилял хвостом, лизал руку. Жизнь теплилась в нем.
Васька вышел из дома. Он не знал, как «исправить» прошлое этих детей. Но он знал, что должен что-то сделать. Не ради них, может быть. Ради себя. Ради Тайфуна. Чтобы этот ужас не вернулся.
Он пошел к дому старика Игната. Старик испуганно выглянул из своего подвальчика, увидев грозного соседа.
– Игнат... – начал Васька, запинаясь. Слова давались тяжело, горло перехватывало. – Вчера... это я... – Он вынул из кармана смятую тысячу рублей (огромная сумма для него). – На... купи себе чего... теплого. И это... слышь... Не обессудь, че.
Он сунул деньги в руку ошарашенного старика и быстро ушел, не глядя ему в глаза. На душе было паршиво, но... легче. Чуть-чуть легче.
Потом он пошел к заброшенному детдому на окраине, который когда-то был поместьем знатного купца. Месту, где он однажды устроил погром с дружками, где, возможно, и подцепил эту «призрачную зapaзу». Он не заходил внутрь – не хватило духу. Но он купил в ближайшем магазине пару дешевых игрушек и коробку конфет. Положил это у запертых, покосившихся ворот. Просто положил. Без слов. Без насмешек.
– Я не знаю, кто вы... – прошептал он в сторону мрачного здания. – И не знаю, как вам помочь. Но... я больше не буду таким. Обещаю.
Призраки не исчезли сразу.
Иногда, особенно в тишине, Васька слышал далекий шепот или чувствовал холодок. Пёс иногда настораживался и тихо рычал. Но призраки больше не приходили в его квартиру. Не трогали Тайфуна.
Васька-Гвоздь не стал святым. Он все еще мог нагрубить, мог сорваться или ударить. Но он пил меньше. Гораздо меньше. Он перестал искать «слабых» для самоутверждения. Иногда он даже покупал пару лишних сосисок для бродячих собак во дворе – Тайфун одобрительно вилял хвостом. А старику Игнату он бывало незаметно подкидывал упаковку дешевого печенья или пачку чая в дверь подвала.
Он не забыл ужаса. Он знал, что тени забытых детей все еще там, в своем призрачном мире боли. Но теперь он знал и другое: его собственная жестокость и равнодушие питали этот ужас.
И только отказавшись от них, только попытавшись быть хоть чуточку лучше, он смог защитить то немногое, что было для него по-настоящему дорого. Он спас Тайфуна. И, возможно, начал спасать самого себя.