Всё началось с того, что моя соседка Нина Петровна решила выбросить старый шкаф. Обычное дело, казалось бы. Но шкаф был монументальный, из тех советских гарнитуров, что переживут и ядерную войну, и второе пришествие. Нина Петровна, женщина героическая, но хрупкая, позвала меня на помощь.
— Зинаида Васильевна, голубушка, — прощебетала она в телефонную трубку. — Выручайте! Шкаф надо на помойку снести, а я одна не справлюсь.
Я, конечно, тоже не грузчик, но отказать соседке не могла. Мы дружим уже лет двадцать, с тех пор как я переехала в этот дом после развода с Петей. Петя, кстати, был моим третьим мужем и самым непутёвым из всех. Но это совсем другая история.
Прихожу к Нине Петровне, а она мечется по квартире, как курица с отрубленной головой. Волосы растрёпаны, фартук в пыли, а на лице такое выражение, будто она клад нашла.
— Зина, ты не поверишь! — восклицает она, хватая меня за руку. — Я шкаф разбирать начала и нашла письмо. Представляешь?
— Письмо? — переспрашиваю я, снимая пальто. — И что в нём такого особенного?
— Оно не моё! — шепчет Нина Петровна так, словно сообщает государственную тайну. — Оно от какой-то Лидии к какому-то Анатолию. И судя по всему, это любовное послание!
Надо сказать, что Нина Петровна — женщина исключительно порядочная. Даже в молодости, когда мы с подругами обсуждали любовные похождения, она краснела и отводила глаза. А тут — на тебе! Держит чужое письмо, глаза горят, как у кота перед миской сметаны.
— И что там написано? — спрашиваю я, сгорая от любопытства.
— Не знаю, — вздыхает Нина Петровна. — Не решилась прочитать. Неудобно как-то.
Мы стоим и смотрим на пожелтевший конверт, лежащий на журнальном столике. Конверт обычный, без марки, с выцветшими от времени чернилами. «Анатолию Сергеевичу» — выведено аккуратным почерком.
— Ниночка, — говорю я, — а откуда у тебя этот шкаф вообще?
— Да от прежних хозяев остался. Когда я квартиру покупала пятнадцать лет назад, они сказали, что шкаф слишком тяжёлый, чтобы его вывозить. Предложили мне в нагрузку. А я и согласилась — шкаф-то добротный.
Мы переглядываемся и понимаем: письмо пролежало в тайнике этого шкафа как минимум пятнадцать лет. А может, и все тридцать.
— Слушай, — говорю я, — а давай всё-таки прочитаем? Вдруг там что-то важное? Может, человек всю жизнь ждал этого письма, а оно здесь застряло.
Нина Петровна колеблется, но любопытство берёт верх. Она аккуратно вскрывает конверт, достаёт сложенный вчетверо листок и начинает читать вслух:
«Дорогой Анатолий Сергеевич!
Я долго думала, стоит ли писать это письмо. Наверное, не стоит. Но я не могу больше молчать. Каждый раз, когда мы встречаемся в подъезде, моё сердце готово выпрыгнуть из груди. Вы, конечно, этого не замечаете. Да и с чего бы Вам замечать немолодую уже женщину с пятого этажа?
Я знаю, что Вы недавно овдовели. И, наверное, неприлично писать такое письмо человеку, который ещё не оправился от потери. Но жизнь так коротка, Анатолий Сергеевич. Я поняла это, когда похоронила своего Николая пять лет назад.
Я не прошу ничего особенного. Может быть, просто чашку чая вместе выпить? Поговорить? В нашем возрасте так не хватает простого человеческого тепла.
Если Вы не ответите, я пойму. И никогда больше не потревожу Вас своими чувствами.
Искренне Ваша, Лидия Аркадьевна, кв. 57».
Мы с Ниной Петровной молчим. В комнате так тихо, что слышно, как на кухне капает вода из крана.
— Ох ты ж господи, — наконец выдыхает Нина Петровна. — Это же про Лидию Аркадьевну с пятого этажа! Помнишь её? Она ещё такая маленькая была, в очках, всегда с авоськами.
— Помню, конечно, — киваю я. — Она умерла три года назад. А Анатолий Сергеевич... это тот, что из двенадцатой квартиры? Высокий такой, с палочкой ходил?
— Он самый! — подтверждает Нина Петровна. — Он тоже умер. Прошлой зимой. А его квартиру внук продал. Наверное, этот шкаф как раз из его квартиры и был.
Мы снова замолкаем, переваривая информацию. Получается, Лидия Аркадьевна написала письмо Анатолию Сергеевичу, спрятала его в шкафу, который потом каким-то образом оказался у Нины Петровны... Стоп.
— Подожди, — говорю я, — что-то не сходится. Если письмо было для Анатолия Сергеевича, почему оно оказалось в шкафу, который стоял у тебя?
Нина Петровна задумывается, а потом её осеняет:
— Так ведь шкаф-то мне достался от Лидии Аркадьевны! Теперь вспомнила! Это когда её квартиру после смерти расчищали, родственники распродавали мебель. А я как раз ремонт затеяла, вот и купила по дешёвке.
— Так значит... — начинаю я.
— Значит, она написала это письмо, — подхватывает Нина Петровна, — спрятала в шкафу и... не решилась отправить.
Мы обе представляем, как Лидия Аркадьевна, эта тихая женщина в очках, которую мы едва замечали при жизни, сидит за столом, выводит буквы, вкладывая в них всю душу, а потом... прячет письмо и никогда не отдаёт адресату.
— А знаешь, что самое грустное? — говорит Нина Петровна. — Я ведь помню, как Анатолий Сергеевич после смерти жены сильно сдал. Ходил такой потерянный. А когда Лидия Аркадьевна умерла, он на похоронах был. Стоял в сторонке, никто и не заметил. Я случайно увидела, как он украдкой слезу вытирал.
Я вдруг вспоминаю, как иногда встречала их в магазине. Они стояли в очереди на кассу, каждый сам по себе, но почему-то всегда оказывались рядом. И никогда не разговаривали — только кивали друг другу.
— Может, он тоже письмо написал? — предполагаю я. — И тоже не решился отдать?
— Кто знает, — вздыхает Нина Петровна. — Два одиноких человека, которые могли бы скрасить друг другу старость...
Мы сидим и смотрим на письмо. Мне становится невыносимо грустно от мысли, что два человека, живущие в одном доме, так и не решились сделать шаг навстречу друг другу. А ведь им было нечего терять, кроме своего одиночества.
— Ладно, — говорю я, вставая. — Давай всё-таки займёмся шкафом. А то мы тут расфилософствовались, а дело стоит.
Мы с Ниной Петровной принимаемся разбирать шкаф. Он не поддаётся, скрипит и словно сопротивляется. В какой-то момент я дёргаю заднюю стенку, и оттуда вываливается ещё один конверт.
— Нина! — кричу я. — Смотри!
На конверте знакомым уже почерком выведено: «Лидии Аркадьевне».
Мы замираем, не веря своим глазам. Нина Петровна трясущимися руками вскрывает конверт и читает:
«Дорогая Лидия Аркадьевна!
Спасибо за Ваше письмо. Я много раз хотел подойти к Вам, но всё не находил смелости. Мы, мужчины, иногда бываем удивительно робкими.
Я с радостью приглашаю Вас на чай. Или, может быть, в парк? Там сейчас так красиво цветёт сирень.
С уважением, Анатолий Сергеевич».
— Ничего не понимаю, — говорю я, глядя на письмо. — Как оно здесь оказалось?
Нина Петровна вдруг начинает смеяться. Смеётся она так заразительно, что я невольно присоединяюсь, хотя и не понимаю причины веселья.
— Зина, ты не понимаешь? — говорит она сквозь смех. — Они же играли в почту! Как дети! Она написала письмо, спрятала в шкафу. Он нашёл, прочитал и оставил ответ там же. Это был их тайник, понимаешь?
И тут до меня доходит. Эти два пожилых человека придумали себе игру. Романтическую переписку, спрятанную от посторонних глаз. Возможно, они встречались, гуляли в парке, пили чай, но никто из соседей ничего не заметил. А потом она умерла, и он остался один со своим горем, которое никто не понимал. Потому что никто не знал об их тихой любви.
— Смотри, тут ещё что-то есть, — говорит Нина Петровна, заглядывая в конверт.
Она достаёт маленькую фотографию. На ней — Лидия Аркадьевна и Анатолий Сергеевич. Они сидят на скамейке в парке, держатся за руки и улыбаются. Они выглядят счастливыми.
— А мы-то думали... — начинаю я и не могу закончить фразу.
— Да, — кивает Нина Петровна. — Мы думали, что знаем своих соседей. А оказывается, за дверями квартир происходит целая жизнь, о которой мы не имеем ни малейшего представления.
Мы аккуратно складываем письма и фотографию обратно в конверт. Решаем, что шкаф выбрасывать не будем. Пусть стоит. Как памятник любви, которая нашла способ расцвести даже в сумерках жизни.
Вечером, вернувшись домой, я достаю из ящика стола чистый лист бумаги и начинаю писать: «Дорогой Виктор Андреевич! Вы, наверное, удивитесь, получив это письмо от соседки со второго этажа...»
В конце концов, мне уже шестьдесят пять. Но кто сказал, что в нашем возрасте нельзя начать всё сначала?