Посёлок Мотыгино. Глухой угол Красноярского края. Вокруг — сотни километров тайги, старые заброшенные шахты и посеревшие бараки леспромхоза. Здесь по ночам исчезают люди, а на бывшей ферме давно делают то, чего никто не решается проверять.
******************
Я стоял посреди картины, которая больше напоминала кошмар, чем реальность. Дом Веры превратился в развалины. Воздух был густой, пахло дымом, кровью и мокрым деревом. По полу тянулись рваные полосы крови, стекали в трещины старых половиц. На стенах отверстия от пуль. Осколки стекла шуршали под ногами, когда я шагал, стараясь не смотреть на мёртвые тела.
Господи, кто бы мог подумать, что я когда-то увижу такое. Когда я ехал сюда, в эту глушь, в тайгу, я надеялся только на одно — забыться, скрыться от людей, от долгов, от воспоминаний. А теперь стою здесь, среди трупов, с пистолетом в руке, и даже не знаю, как дальше дышать.
В комнате всё было разнесено. Разбиты окна, подоконник весь в щепках, пол под ногами вязкий от крови. Сломанный стол, перевёрнутые стулья. На обгорелой стене — бурое пятно, где в кого-то попала очередь. Повсюду лежали тела бойцов с фермы. Серые костюмы, раскинутые руки, безжизненные лица. Все мертвы. И никакая радиостанция уже не ответит на их доклады.
Но самое страшное было не это.
Моя Вера, ради которой я так рвался защитить хоть кого-то, распласталась на полу, в широкой тёмной луже крови. Её волосы — длинные, цвета мокрой пшеницы — раскинулись вокруг, намокая и темнея, как морская трава. Она стонала, едва слышно, и пыталась приподняться, хватаясь пальцами за скользкие доски. Глаза у неё были мутные, губы бледные.
Я бросился к ней.
— Вера… Верочка… Погоди. Сейчас… сейчас что-нибудь придумаем.
Мои руки дрожали, когда я разорвал ткань её ночнушки, оголив живот. Белая кожа, тонкая, как пергамент, была вся в кровавых подтёках. Чёрная, рваная рана в боку смотрелась так, что меня подташнило. Она была достаточно худой, и этот глубокий прокол ножом выглядел особенно страшно. Прямо под рёбрами. Как они вообще посмели её тронуть. Эти ублюдки. Эти твари, что всё портят, всё ломают, к чему прикасаются.
А я? Молодец. Сначала разрушил свою семью. Потом увяз в чужой войне. И теперь — подставил её.
Я выскочил во двор. Дождь хлестал по лицу, стекал за воротник, леденил кожу. Но мне уже было всё равно. У порога стоял уазик, на котором эти мрази приехали. Дверца была распахнута, салон залит дождём.
Я рванулся к кабине, распахнул дверцу, нащупал ключи в зажигании. Они уже были вставлены — видно, кто-то оставил их наготове. Сердце бухало в горле, когда я повернул их. Двигатель сперва чихнул и заглох, потом снова рыкнул, натужно заурчал. Руки мои дрожали, мокрые от крови и дождя.
Снова побежал к дому. Вера лежала там, глаза её стекленели, губы посинели. Я сдёрнул со спинки кресла старую тряпку, одной рукой придерживал ткань, другой обхватил её за плечи, чтобы она не заваливалась на бок.
— Вера! — голос у меня сорвался. — Держи, слышишь? Прижимай как можно сильнее!
Она медленно подняла руки, с трудом послушалась. Пальцы её дрожали, соскальзывали с раны, но всё равно она сжимала тряпку, пытаясь удержать жизнь в себе.
Я подхватил её на руки. Она почти не весила. Только была горячая и мокрая. На пороге я оступился, поскользнулся на жиже из грязи и крови, рухнул на колени прямо у двери машины. Тело её прижалось ко мне, она коротко вскрикнула.
— Чёрт! — я выругался, сжав зубы так, что хрустнули челюсти. — Чёрт, чёрт, чёрт…
Я поднялся, прижал её к груди, словно боялся, что если отпущу — она исчезнет. Запах крови, дождя, её волос. Никогда не забуду.
Мы втиснулись в машину. Я осторожно положил её на сиденье, ещё раз проверил, как она держит тряпку. Она смотрела на меня, глаза её были мутные, будто она уже начинала уплывать куда-то далеко.
— Потерпи… пожалуйста… — я шептал ей, поворачивая ключ. — Сейчас…
Двигатель взревел. Уазик дёрнулся с места. Снаружи всё сливалось в одно серое месиво — ливень, грязь, серые стены. Я гнал по просёлку, выруливая к единственной дороге, что вела из деревни. Мимо фермы, мимо тех ангаров, где всё это началось.
Справа оставалось чёрное, заброшенное поле, залитое водой. Слева громоздились корпуса фермы, их тусклые окна светились неровным, мёртвым светом. Силуэты ангаров нависали над дорогой, как кладбищенские склепы. Я огибал ферму широкой дугой и в голове безостановочно молился — чтобы никто не вышел за нами следом, чтобы эти серые не догнали, чтобы Вера дожила хотя бы до утра.
В кабине пахло её кровью и сыростью, и я чувствовал, как мои руки снова начинают дрожать. Но я сжимал руль, будто это было единственное, что ещё удерживает меня от окончательного безумия.
************************************
В тот момент, когда я стал заворачивать на мост через овраг, мне показалось, что время остановилось. Сердце бухало в горле, мокрая от крови ладонь соскальзывала с руля, а взгляд всё время метался от дороги к зеркалу. И тут в зеркале блеснули два пучка света — фары.
С фермы за нами выехал ПАЗик. Старый, жёлтый, с облупленными боками. И следом за ним — белая «Нива». Та самая, что всегда стояла припаркованная у офисного здания.
Вот это очень плохо.
— Вера… — выдохнул я, не узнавая своего голоса. — Ты как там? Держишься? Держись, солнце… ещё чуть-чуть…
Ответа не было, только её дыхание — частое, хриплое.
Я вдавил педаль в пол. УАЗ взревел, словно обиженный зверь, дёрнулся и понёсся через мост. Под колёсами застучали доски настила, мост заходил ходуном, дождь лил сверху без всякого милосердия. Мы выскочили на другой берег, где начиналась глубокая колея, уходящая по низине. Машина села в неё всеми четырьмя колёсами и пошла, как трамвай по рельсам. Ни свернуть, ни остановиться — только вперёд.
В зеркале фар становилось всё больше. ПАЗик и «Нива» сокращали расстояние. Свет отражался в лужах, блестел на мокрой траве, резал глаза.
Я только подумал, что дальше уже некуда, как вдруг что-то звякнуло, и заднее стекло разлетелось на сотню мелких осколков. Ветер хлынул в кабину, вместе с дождём и холодом.
— Пуля… — сказал я вслух, словно для себя. Стреляли с «Нивы».
Я резко дёрнул руль вправо. На очередном ухабе машина подбросила так, что Вера тихо вскрикнула. УАЗ плюхнулся в грязь, пробил стену высокой травы и вынес нас на залитое ливнем поле.
Трава хлестала по капоту длинными зелёными плетьми, забивала обзор. Стекло было мокрое, грязное, всё в разводах от комьев земли, что летели из-под колёс. Между слипшимися стеблями прилипали кусочки жёлтой пыльцы, клочья сорванных листьев. Щётки метались туда-сюда, но не справлялись.
Я вдавливал газ, как только мог, почти не думая, куда мы едем. Главное — не дать им догнать. Слева мелькали серые силуэты кустов, справа — полоса леса.
За спиной, на границе поля, я видел, как фары всё ближе. ПАЗик, тяжело переваливаясь, мчался следом. Его кузов шёл на излом, задние колёса буксовали. «Нива» держалась чуть позади, но не отставала ни на метр.
Через два холма нас вынесло к реке. Там вода вилась среди камней и уходила в темноту тайги. Машина тряслась так, что казалось, вот-вот развалится к чёртовой матери на куски.
Я уже не чувствовал лица от ветра и дождя, только стрелку бензина видел, как сквозь мутную пелену. Она медленно, но верно сползала к нулю. Жёлтая лампочка в углу приборной панели горела упрямым светом, говоря одно: скоро всё кончится.
Мы махнули через какой-то брод — низкий, каменистый. Вода забила по днищу с глухим грохотом. Позади ПАЗик, что плёлся первым, вдруг накренился. Я даже через шум мотора услышал треск ломающегося кузова. Он завалился на бок и стал медленно тонуть, зарываясь передними колёсами в яму под водой.
Но «Нива» не остановилась. Она обошла ПАЗик по кромке воды, фары яростно метнулись за нами. Я видел сквозь заляпанное стекло, как в кабине кто-то наклонился вперёд. Лицо, будто высеченное из камня, с зубами жёлтыми от табака. Он скрипел ими, как зверь, в азартном бешенстве погони.
Я зажал руль так, что побелели пальцы. Где-то позади оставался дом Веры, мёртвые, всё это проклятое место. А впереди была только тайга и темнота. Но сейчас, в этот миг, другого пути у меня не было.
**********************
По нам стреляли. Очередь секла по кабине так близко, что казалось — пули задевают воздух возле ушей. Машина тряслась, будто на последнем издыхании. Дорога впереди завивалась узлом, уходя влево и почти сразу обрываясь вниз в овраг. Справа начинались кусты, тонкие берёзы, мокрая трава, а дальше был обрыв и чёрное болото внизу, куда нас с лёгкостью могло стащить.
Я пытался выровнять руль, но колёса то и дело проваливались в колею, и машина шла почти боком, скользя на грязи. С каждым метром я чувствовал, как УАЗ сдаётся — он не ехал, его медленно тащило, как мешок, который кто-то тянет за угол.
В зеркало я видел «Ниву». Их тоже кидало. Сквозь мутное зеркало я видел, как водитель стиснул зубы, вывернул руль влево, но машину всё равно сносило в сторону оврага. Казалось, вся эта промокшая земля под нами вот-вот обвалится и утянет обе машины в чёрную жижу.
Но мы всё ещё ползли вперёд, пробиваясь в глухую тайгу. Ветер бил в лицо сквозь выбитое стекло, в кабине пахло мокрой тканью, кровью и выгоревшим маслом мотора. Я уже не чувствовал пальцев — так сильно сжимал руль.
Тут, сквозь густую завесу дождя и пыли, я увидел метрах в ста впереди поваленное дерево. Тяжёлый темный ствол лежал поперёк колеи, одна крона опиралась на скос оврага, другая — на вязкий, размытый склон. Это значило одно: остановка.
А если остановиться — значит, смерть. Из «Нивы» били из автомата без перерыва. Пули впечатывались в кузов, простреливали багажник, одна очередь разбила остатки заднего фонаря. Правое заднее колесо, похоже, давно пробито — машину всё больше косило набок.
Я понял, что больше тянуть нельзя. Счёт шёл на секунды.
Я сделал единственное, что оставалось. Резко дёрнул руль вправо и отпустил педаль. Машина мотнула, завалилась на бок, подмяла кусты, и нас вместе с грязевым потоком стало медленно сносить в овраг.
Я успел увидеть, как «Нива» остановилась у верхней кромки. Их кузов дёргался, задние колёса вращались, пытаясь зацепиться за размокший склон, но машину тоже медленно тащило следом. Казалось, она вот-вот опрокинется.
Но мне было уже всё равно.
Впереди в темноте расплывались два тонких ствола берёз, вырастающих из склона. Мы летели прямо на них, не имея больше ни скорости, ни воли остановиться.
Я зачем-то протянул руку назад, к Вере, лежавшей на заднем сиденье, как будто мог чем-то её защитить. Пальцы сжались на холодном металле каркаса сиденья. Я успел чуть пригнуться, вдохнуть холодный воздух.
Удар.
Всё пропало в одно мгновение.
Темнота разлилась в голове густо и беззвучно. Где-то далеко плыли обрывочные образы — свет фар, мокрые волосы Веры, лужи крови на полу, лица тех, кого я когда-то знал. Всё мешалось в кашу.
И больше ничего.
********************************
Господи… Голова болит так, что будто раскололась.
Я не знал, сколько времени прошло. Сутки? Двое? Глаза я открыл не сразу — сперва только понял, что лежу на боку, головой упёршись в дверную раму, а рукой зацепился за рваную обивку сиденья. Тело ломило, будто меня переехали колесами.
Через пару секунд в нос ударил запах. Тяжёлый, густой… мертвечина. От него всё в голове прояснилось, как от пощёчины. Глухая усталость и мутное оцепенение будто сдуло.
Я резко распахнул глаза. Салон заливал тусклый косой свет. Машину перекосило вперёд, передок почти зарылся в землю. Вера лежала на задних сиденьях, вся перекрученная, словно её бросало по салону. Волосы растрепались по грязной обивке. Лицо… Я не хотел смотреть, но всё равно посмотрел.
Она была мертва.
И по её виду я понял: я пролежал тут не меньше суток, а может, и больше. Время ушло. Всё ушло.
Я медленно подтянул ноги, сел, прижавшись спиной к двери. Щёку саднило — по-видимому, стекло рассекло. Ладонь дрожала, когда я её поднял и провёл по лицу. Кожа была липкая, холодная.
Через разбитое окно в салон летел жар. Солнце било в крышу так, что металл раскалился. Запах от машины стоял тошнотворный, будто всё внутри гнило.
Я долго не мог решиться. Потом всё-таки повернулся к Вере и шепнул — просто чтобы что-то сказать:
— Прости…
Она молчала.
Я опёрся на руки, подтянулся и кое-как вывалился через дверной проём, где раньше было стекло. Ноги ступили в сухую грязь. За эти дни поток воды сошёл, всё вокруг застыло. На солнце земля растрескалась, твёрдая, как кирпич.
Я встал. Голова снова закружилась, но уже не так, как раньше. Я медленно обошёл машину. В десяти метрах по склону, чуть ниже, лежала белая «Нива». Кузов сплющило, как консервную банку. Она наполовину намоталась на толстую сосну, передок всмятку.
Запах там был ещё хуже. Прямо удушающий, сладкий, от которого слипалось горло.
Я осторожно спустился. Глянул в разбитое окно. В салоне вповалку лежали трое в серых костюмах. Мертвецы. У одного голова раскрошена — кровь высохла, оставив тёмные разводы на сиденье и двери. Второго зажало рулём, согнуло пополам, он так и застыл, с вытаращенными глазами. Третий валялся поодаль, на корнях сосны, вытянутый, будто просто лёг отдохнуть. Его выбросило через лобовое стекло.
Я нашёл у них АКСУ. Пыльный, в крови. Два магазина патронов лежали в грязи, рядом с запачканной разгрузкой. Я не стал раздумывать. Забрал автомат, проверил затвор, сунул рожки за ремень.
Пистолета моего не было. Наверное, вывалился где-то там, в перевёрнутом салоне. Искать не хотелось. Не было уже сил.
Я поднял глаза вверх по склону. Там, над обрывом, кто-то кричал. Сначала неразборчиво, потом всё чётче:
— Да вот он! Ага! Ну точно! Всем хана!
Голос был мужской, хриплый. Может, это те с фермы наконец нашли нас. А может, случайные люди, грибники или рыбак. Мне уже было всё равно. Проверять я не собирался.
Я развернулся и пошёл прямо в лес. В глухую чащу, туда, где мокрые стволы ели стояли рядами, а земля пахла сыростью и старым мхом. Шёл, не оглядываясь, не думая, сколько пройду и дойду ли вообще.
Только одно было ясно: всё, что осталось позади, умерло вместе с Верой. А впереди — только тайга.
*******************************
Я брёл сначала торопливо. Шёл так, будто за мной вот-вот погонятся — с собаками, с автоматами. Потом шаги стали короче, дыхание сбилось, в груди зашумело. Я понял, что всё — больше не могу бежать. Перешёл на вялую походку, еле переставляя ноги по местами еще мокрой в подлеске, вязкой земле.
В конце концов силы совсем ушли. И пришлось завалится прямо на землю, где толстым слоем лежала хвоя. Она пружинила подо мной, мягко вжималась в ладони. Запах мокрой ели бил в нос резкостью, но в то же время был каким-то тёплым, спокойным. Под рукой оказался трухлявый пень, весь в рыжем мху и белесых разводах гнили.
Слева начинался овражек, узкий, заросший берёзами и бурьяном. Тёмные корни берёз внизу переплетались, словно пытались удержать обвалившуюся землю. Справа поднимались сосны. Одна, толстая, корявая, с расколотым стволом, росла под странным углом, будто собиралась вот-вот рухнуть.
Ветер шумел где-то высоко, в кронах. Время от времени он срывал сухие хвойные иголки, бросал их на лицо и в шею. Где-то неподалёку в стеблях травы стрекотали кузнечики. Чуть поодаль дробно стучал дятел, будто крошил ветку на куски.
Я уснул. Не помню, как. Просто провалился в пустоту, где не было больше ни Веры, ни фермы, ни этого гниющего мира.
Когда проснулся, солнце уже клонилось к закату. Лучи пробивались сквозь верхушки сосен косыми, грязно-жёлтыми полосами.
Что-то шуршало неподалёку. Сначала я подумал, что это снова люди. Рука сама потянулась к боку, но там уже не было пистолета.
Шуршание стало ближе. Я приподнялся, с трудом перевёл дыхание. В траве показался еж. Маленький, серый, с тонкими лапками. Он шёл прямо ко мне, будто чувствовал, что я не представляю угрозы. Или, может, просто приманился запахом крови на моей штанине.
Я взял его в руки, осторожно. Он тут же свернулся в тугой колючий комок. Сидел так, не шевелясь. Потом понемногу раскрылся, высунул тёмный влажный нос, стал оглядываться своими чёрными глазками-бусинами. Молодой ещё, совсем дурачок.
Я повертел его в ладонях, вздохнул и опустил на землю. Еж немного помедлил, а потом — словно решил, что теперь мы друзья — снова поплёлся ко мне.
— Да что ж ты за напасть-то такая, — сказал я вслух и сам удивился, каким хриплым стал мой голос.
Я посадил ежа на пень, погладил его по спинке и встал.
Шёл дальше, не думая особо, куда и зачем. Только мысли крутились, тяжёлые и липкие.
У меня было два варианта.
Первый — убраться отсюда как можно дальше. Сменить область. Может, уехать в город. Или наоборот — найти другую такую же забытую деревню, где никто меня не знает и никогда не услышит про ферму.
Второй — остаться. Но тогда что? Либо разбираться с культистами, что звучало как нелепая затея. Меня ведь просто убьют. Либо уходить в лес, прятаться тут. Тоже не вариант. Из меня таёжник — как из говна пуля.
Хотя… что-то я всё же умел. Бывало, приходилось ночевать в лесу на учениях. Бывало, неделю не видеть ни огня, ни тепла. Может, хватит на время.
Я остановился под сосной. Алеющее солнце било в глаза сквозь жёсткие иглы. Смешно: хотелось просто лечь и не вставать больше. Но внутри что-то ещё держало. Чёртов инстинкт. Может, именно он и есть последняя иллюзия, что во мне осталась.
****************
Голос раздался у меня за спиной. Сиплый, чуть дрожащий, но с таким хриплым нажимом, что в нём слышалось больше силы, чем старости.
Я едва успел обернуться на половину шага, как в затылок уткнулся холодный металл.
Что-то уж очень часто мне в последнее время целятся в спину, подумал я.
– Чего это ты тут делаешь? – голос старика звучал так странно, словно он много лет разговаривал с деревьями и зверьём, а теперь вдруг заговорил с человеком.
– Да это… – я сглотнул, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Бать, я из деревни.
– Аааа сектант что ли, мать твою, чертов?! – старик хрипел, словно старый двигатель, но в голосе была злость, живая и простая. – А ну скидывай автомат.
– Да нет, бать, я не…
– Сказал – сымай, – перебил он и толкнул меня чем-то тяжёлым в лопатку так, что я чуть не рухнул мордой в траву. – И на землю бросай автомат свой. Чёртовы сектанты… Я же говорил – не шастать сюда. Тут лес под моим ведомом.
Я осторожно скинул автомат с плеча и медленно развернулся, стараясь не делать резких движений.
Передо мной стоял старик. Не сухонький и не кривой. Огромный, в тяжёлом меховом полушубке, хотя жара стояла такая, что от земли поднимался маревом запах мокрого мха.
На голове – меховая шапка с длинными ушами, белёсая от пыли и лет. Борода густая, как у лесного идола. Глаза тёмные, прищуренные. Брови топорщились густыми космами.
Только теперь я понял, что то, что я принял за ствол ружья, было топором. Он держал его одной рукой, и мне даже в голову не пришло усомниться, что при случае этим топором он может вышибить мне мозги одним махом.
Старик не спешил опустить оружие. Он поднял бровь, медленно перевёл взгляд с моего лица на автомат, потом снова на меня.
Господи, да это был настоящий житель тайги.
В голове вертелось только одно слово, упорно, навязчиво, будто кто-то его прошептал: лесной отец. Ни как иначе.
– Бать, здорово, – я поднял руки, показывая, что не собираюсь хвататься за что-то. – Я не плохой человек. Я сам от сатанистов с фермы бежал…
Старик медленно почесал бороду рукавом и снова всмотрелся в меня, будто хотел разглядеть, вру ли я или правду говорю.
— Ага… — хрипло протянул он, всё так же не сводя с меня глаз. — Все вы, шустрики, язык подвешен, а в душонке чего? Мутная вода. Туда-сюда вас носит… От сатанистов он, ишь ты. А сам с железкой по лесу шляется.
Он поудобнее перехватил топор за топорище, будто и не весил он ничего. Автомат у него уже висел через плечо, привешенный ремнём, и от этого старик казался ещё более нелепым и грозным одновременно — как древний дед с картин, у которого одна половина века в прошлом, а другая в наше время.
— Ну, — он снова шумно втянул воздух сквозь усы, — коли правду молвишь, отчего один по лесу? Где твои напарнички-сектанты? Аль всех перебил сам, как кабанов?
Я сглотнул. Сухо стало во рту. Хотелось объяснить, но слова выходили обрывисто, будто язык не слушался.
— Нет у меня больше никого… Я… машину в овраге оставил. Там они и лежат теперь. Я сам еле выбрался…
Старик молча слушал, только борода у него чуть шевелилась от медленного дыхания. Потом он наклонил голову набок, всё так же не убирая топора.
Я отвернулся. Солнце било в глаза, и от этого они заслезились. Хоть и не хотелось при нём сдаваться, но голос предательски дрогнул:
— Там же… Верка моя… — я махнул рукой куда-то за спину. — Там осталась. Не спас я её…
— Эх, — сказал старик, и в этом “эх” было столько усталости, что у меня внутри что-то сжалось. — Так и знал я, что худо будет. Ежели человек с железкой бежит да в леса ныряет, он или кого зарезал, али сам по грани ходит.
Он помолчал, кивнул сам себе и уже тише добавил:
— Ладно. Руки не дёргай. Видишь ли, я тут живу. И не люблю, коли в мои дебри черти всякие таскаются. А ты не черт ли?
— Не… — выдохнул я. — Я просто… устал. Жить вот так устал.
— Это мы все, — буркнул он, — только кто устал, тот в петлю лезет, а кто не устал — топором машет. Ты вот, похоже, посередке. Ни жить, ни умирать как следует не умеешь.
Он почесал затылок, зацепил шапку, поправил её. Потом снова уставился мне прямо в глаза:
— Скажи-ка, бродяга… Коли я тебя нынче не приберу, куда подашься? Опять на ферму к своим сатанистам? Али в посёлок побежишь, народ пугать?
— Не пойду я туда, — тихо сказал я. — Я просто уйду. Подальше. В лес. Хоть сдохнуть там.
Старик кивнул медленно. Его губы под густыми усами чуть шевельнулись, будто он что-то про себя бормотал.
— Ну, — сказал он наконец, — у меня харчей лишних нету. И тепла нету. А ежели солгать вздумаешь — рука у меня крепкая. Ухайдаю, как зайца, и глазом не моргну. Понял?
— Понял, — ответил я, глядя, как он держит топор.
Старик посмотрел в сторону леса, потом снова на меня. Вздохнул тяжело, будто собирался с решением.
— Идти можешь? Али в ногах слабость? — спросил он уже чуть мягче.
— Могу, — кивнул я.
— Ну, тады пошли. За мной не отставай. Стоит как пень , мать его етить..
Он развернулся, бросил на меня последний, долгий взгляд, и медленно зашагал по тропе, где среди мха и травы виднелась старая утоптанная дорожка.
*********************
Через полчаса ходу мы добрались до густой лесной чащи. Солнце совсем ушло за верхушки деревьев, и в лесу стало по-настоящему темно. Ветер стих, только где-то высоко в кронах тихо шелестело, а под ногами скрипели сухие еловые ветки.
Чуть поодаль, меж ельника, я заметил громадный дуб. Ствол его был такой толщины, что двое людей едва обхватили бы его руками. В коре темнели выбоины, а у корней торчали жерди и рваные остатки лесного наста — вроде кто-то когда-то пытался собрать здесь шалаш.
— Щас, погоди, — сказал старик и, не став объяснять, подошёл к дубу.
Он опёрся ладонью о шершавую кору, другой рукой ухватил что-то внутри. Я присмотрелся — в стволе было широкое дупло, скрытое с дороги длинной веткой. Старик пошарил там, вытащил из темноты старый целлофановый пакет.
— У меня тут запас на всякий случай. Немного, но тебе должно помочь, — буркнул он.
Он развернул пакет. Внутри оказалась автомобильная аптечка, старая, в белом футляре с треснувшей крышкой. Когда он раскрыл её, я увидел свёрнутый бинт, пузырёк с зелёнкой, несколько пластырей и смятую инструкцию.
— На, вот, держи, — старик подал мне бинт и бутылочку. — До дома дойдём — обработаешься как человек. У тебя, глянь, и бочина вся сбита, и локоть в крови. Да и башка… Ты сам видел?
Я только сейчас провёл рукой по затылку. На пальцах осталась тягучая тёмная корка. Кожа под ней саднила. Оказалось, всё это время я шёл с рассечённой головой.
Мы двинулись дальше. Старик шёл медленно, но уверенно, обходя коряги и болотные кочки. Наконец в просвете меж деревьев показался дом.
Это был бревенчатый сруб, низкий, будто вросший в землю. С одной стороны он почти полностью уходил в земляной холм, так что крыша с той стороны сливалась с откосом оврага. На ней даже трава росла — редкая, с порослью от берез.
Старик ничего не говорил. Просто откинул тяжёлый засов на двери и толкнул её плечом.
— Проходь, — буркнул он.
Я вошёл.
Внутри было неожиданно тихо и почти уютно. Пол скрипел под ногами, но не гнилой, а крепкий. Пахло здесь, как в бане на второй день после помывки — не дымом, не гарью, а этим особым запахом досок, сухих трав и чего-то ещё. Что-то прелое, но не гнилое, а скорее терпкое, как старая листва.
В глубине тускло светила керосиновая лампа. Я заметил, что от передней комнаты уходил узкий проход вглубь холма, где, должно быть, было ещё несколько комнат. Бревенчатые стены там местами проросли корнями. Толстые, будто жилы, они шли сверху вниз по стенам и прятались в щели пола.
Я стоял, глядя на всё это, и впервые за долгое время почувствовал, что здесь хотя бы можно перевести дух. Хоть ненадолго.
************************************
Я осторожно сел на деревянную лавку, стараясь не опираться на локоть и повреждённый бок. Старик присел напротив, тяжело дыша и разглядывая меня задумчивым, неспешным взглядом. В его тёмных глазах мелькал тусклый огонёк лампы, и от этого казалось, что в них теплится жизнь каких-то прошлых времён.
Я открыл аптечку, достал бинт и пузырёк с зелёнкой. Пальцы были неуклюжие, дрожали, но я сумел кое-как обмотать раны на локте и на боку, предварительно осторожно промыв и смазав их зелёнкой. Когда стал обрабатывать рассечённый затылок, боль ударила так резко, что я невольно зашипел сквозь зубы.
— Ты, мил человек, терпи. Ссадина-то глубокая, заживать долго будет, — хрипло заметил старик, кивая в мою сторону бородой. — А то воспалится ещё, совсем тогда худо станет.
— Да я уж понял, бать… — пробормотал я, стараясь не охать и не морщиться.
Старик помолчал, потом, наклонившись ко мне и чуть прищурившись, проговорил:
— Вот я смотрю на тебя и диву даюсь. Ведь молодой ещё, а уж столько страданий на себя навалил. Весь избитый, крови вытекло больше, чем с зайца стреляного… Что ж ты за жизнь такую выбрал?
Я тихо вздохнул, опустив глаза на пол.
— Да не выбирал я, бать. Сама она, видать, ко мне приклеилась. Раньше думал, легче будет от людей подальше убраться, а оно вон как вышло.
Старик медленно погладил свою густую седую бороду и кивнул, задумчиво глядя в сторону тёмного угла комнаты.
— Оно так всегда, парень. Я тоже в своё время всё думал, от людей спрячусь — и легче будет. А оно и не стало. — Он медленно кивнул себе, будто соглашаясь с какими-то старыми мыслями. — Я, понимаешь, в советские времена охотой занимался. Медведей бил, шкуры сдавал. Хорошо платили тогда. А потом всё покатилось куда-то под откос. Брата моего родного сослали на забой в шахту, он туда и уехал. Так и сгиб там, родимый. Ни косточки, ни могилки от него не осталось…
Я молчал, не решаясь прерывать его. Голос у старика был тихий, задумчивый, будто он разговаривал сам с собой.
— Вот я и пошёл тогда за его женой, всё хотел ей опорой быть. Душа ведь женская слабая, подумал — не выдержит одна. Да только и она, горемычная, долго не протянула. Уехала в тайгу и сгинула там, как в воду канула. Сколько её искал — так и не нашёл… А потом и вовсе здесь поселился. Ну а чего? Лес принял, зверьё своё — оно не предаст. Белки да лисицы ко мне как свои ходят. Лосиха вон ходила недавно, так и вовсе из рук ела.
Он замолчал, будто что-то вспомнил, потом глянул на меня снова и покачал головой:
— А сектанты эти проклятущие давно тут ходить начали. Всё к пещере той, что за болотом, лезут. Я туда, парень, и не хожу вовсе. Нет там добра никакого, тёмное место. Кормят они там кого-то. Машину два раза видел, мясо туда завозили — да только какое мясо, если оно кровью людской пахнет?
Старик посмотрел на меня тяжёлым, уставшим взглядом. Я понял, что он ждёт ответа, и тихо начал рассказывать. Я не стал ему врать, всё объяснил, как было — и про ферму, и про Веру, и про то, как оказался здесь, в этом лесу, уже без надежды и сил.
Он слушал молча, не перебивая. Только кивал иногда, будто всё понимал заранее.
— Вот и выходит, парень, что нет от людей покоя, — вздохнул он наконец, когда я закончил. — Куда ни сбеги, всюду тебя эта чертовщина настигнет. Лес — он хоть и живой, а от людских грехов не спасает. Только душу немножко залечит, да и всё…
Он снова хотел что-то сказать, но тут его перебил громкий, резкий стук в дверь. Я невольно вздрогнул, старик тоже резко обернулся к двери.
— Эй! Старик, — донеслось с улицы грубое, хриплое. — Ты мужика залётного не видал тут?
Старик медленно поднялся, тяжело опираясь на лавку, поправил меховую шапку и вполголоса произнёс мне:
— Ты, мил человек, сиди-ка тихо, не шевелись и не дыши даже. Я сам потолкую с ними. Авось и уберутся восвояси…
С этими словами он направился к двери, шумно вздохнув и сжав в руке свой топор.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ <<<<ЖМИ СЮДА
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/channel/23967815/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/terriblehorrors
📢 У меня новый закрытый канал — только для своих! https://t.me/Labadabudabda_bot <<<Жми сюда
Здесь — эксклюзивные истории, которые не выйдут нигде больше. Мрачные, сильные, откровенные — то, что не пройдёт цензуру и не попадёт в свободный доступ.
Подписчики получают:
— 🔒 доступ к уникальному контенту
— 🕯 новые главы и рассказы раньше всех
— 💬 закулисье, инсайты и голос автора
🎟 Вступай — если хочешь слушать то, что пишется не для всех, а для тебя