Вдохновленный чтением Агутагава, думал прочитать за неделю четыре оставшихся романа Абэ Кобо, которые не успел охватить до сих пор. Задел получился лишь наполовину: два романа за пять дней. Как бы не хотелось провести ощутимую параллель к «В стране водяных», но у Акутагава все дозировано, у Абэ же переходит все немногие границы логики, что еще остались. В этом отношении более отмороженная «Тетрадь кенгуру» лучше, ибо в ней есть хотя бы юмор, смягчающий эффект от читаемого абсурда, а вот в «Человеке-ящике», где как и в «Чужом лице», автор пытается совместить кафкианско-беккетовскую поэтику с психологическим реализмом, все куда хуже. Наверное, лучше читать раннего или позднего Абэ, где либо абсурда почти нет, либо он окончательно порывает с реализмом, чем его компромиссные романы 1970-х: в первых, например, в «Женщине в песках» все на своих местах, во вторых, например, в той же «Тетради кенгуру» ,логика окончательно преодолена, чтобы дать волю писательской манере.
Стоит ли упоминать, что в этих романах у героев Абэ как всегда нет имен, нет и диалогов, текст построен на вивисекции внутреннего состояния очень странного рассказчика. Конечно, можно вспомнить не только Кафку, Беккета и Ионеско, но и «Записки из подполья», на которые автор ориентировался, когда писал «Чужое лицо», но и в «Человеке-ящике» это влияние ощутимо. Абэ всегда выбирает какую-то одну метафору и начинает ее всеми возможными и невозможными, логичными и абсурдными смыслами (оксюморон, но это именно так). В этом отношении, когда он пускается вразнос, как в «Тетради кенгуру», не пытаясь, что-либо объяснять, у него получается куда лучше. Видимо, он сам понимал, написать еще раз «Женщину в песках» не выйдет, а эксперименты с правдоподобием нелогичных ситуаций уже не получаются (вернее получаются занудно), и стоит пустить логику окончательно врасход. Даже в «Женщине в песках» кафкианская ситуация преображена чисто национальным восточным мироощущением, там есть сюжет, хоть и причудливо преломленный, ни в «Чужом лице», ни в «Человеке-ящике», ни даже в несколько детективной «Сожженной карте» нарратива фактически нет.
Кстати в «Тетради кенгуру» он есть, но уже нелинейный, ветвящийся в причудливых вариациях фантазии автора. Из переведенного на русский в большой форме мне осталось одолеть у Абэ лишь «Тайное свидание» и «Вошедшие в ковчег», но прервусь пока, надо переварить эти два (на «Человека-ящика ушло четыре дня, на «Тетрадь кенгуру» полтора, романы совсем короткие, поэтому такое их чтение о многом говорит). Интересно, было бы почитать что-нибудь из пьес Абэ, но, думаю, это будет чем-то совсем уж подражательным в духе Беккета и Ионеско. Сам не знаю, зачем столько читать Абэ, когда все было понятно уже после первых его романов: Кафка в отличие от него предельно прозрачен стилистически и никогда не блуждает в дебрях психологического анализа нелогичных ситуаций, герои же Абэ пытаются объяснить то, что заведомо объяснению не поддается. В результате получается, как будто бы Йозеф К. начал строить теории, как Раскольников.
Герои Абэ – те же маленькие люди, но с разухабистой способностью к рефлексии, что ощутимо утяжеляет текст, делая все эти экзистенциальные дебри фактически не читаемыми (что видно уже по «Чужому лицу», в «Человеке-ящике» это достигает предела). Возможных выходов для автора здесь два: либо уменьши абсурд, как в «Женщине в песках», используя лишь одно фантастическое допущение, либо откажись от реализма вообще, как в «Тетради кенгуру». Как видно, в обоих случаях у Абэ получалось писать так, что трудно оторваться, в противных случаях читать его просто невозможно и занудно.