В прокат выходит удивительный полнометражный дебют Инги Шепелёвой — якутская сказка о любви/ненависти русского директора к учительнице-саха, фильм с самым странным саундтреком в истории российского кино. Каверами на Ларису Мондрус, Джо Дассена и Мориса Равеля наслаждался Василий Корецкий.
Василий Корецкий
Кинокритик, старший редактор Кинопоиска
Где-то между концом 1980-х и началом 1990-х в некий якутский город, абстрактно очерченный несколькими общими открыточными планами панелек в сугробах и великой северной реки (Лена), приезжает из Москвы новый директор музучилища (Александр Кошкидько, известный читателям по роли Распутина в сериале Андрея Малюкова). Впереди — отчетные выступления учеников на концертах республиканского уровня. К ним Олег Евгеньевич должен подготовить достойную нового времени программу, спешно десоветизировав школьный репертуар. Весь свой реформаторский пыл, насколько вообще это слово применимо к темпераменту героя, похожего на замороженную рыбу под транквилизаторами, директор бросает на борьбу с джазовой аранжировкой песни Ларисы Мондрус, которую школьный хор под руководством строгой Марты Григорьевны традиционно исполняет по любому случаю — от городского праздника в день открытия судоходства до творческих смотров.
Название картины и сквозная песня выбраны Ингой Шепелёвой вовсе не случайно: белый — ключевой цвет в ее магической авторской вселенной, атрибут Верхнего мира и верховного якутского божества по имени Юрюнг Айыы Тойон. Ему была посвящена одна из короткометражных работ Шепелёвой — видеопоэтический клип «Мой белый господин» (из-за такого двусмысленного названия прыткие активисты из метрополии когда-то обвиняли режиссерку в преступлении против деколониальной повестки).
Собственно, к просмотру «Белого парохода» и нужно приступать, настроившись на особую магическую волну, войдя в него как в реку; это не нарративный аттракцион с виражами твистов и законами традиционной драмы. Один из персонажей фильма, загадочный уборщик (очевидно, выполняющий роль авторского голоса), даже дает нам подсказку, как правильно смотреть это кино: не надо искать цель, нужно наслаждаться дорогой, позволив пути длиться бесконечно. Фильм (так и хочется назвать его диафильмом) в силу своей разреженности и дико медленного темпа, с которым сменяются долгие статичные кадры, и правда тянется бесконечно, но вышеупомянутый совет находится где-то в центре этой бесконечности, и редкая птица долетит до середины этой скованной морозом реки.
Актеры делают вид, что играют в позднем фильме Киры Муратовой, только с поправкой на вечную мерзлоту: не глядя в камеру, с неохотой меланхолично зачитывают реплики (к счастью, сил на многократное повторение одних и тех же слов им уже не хватает), вечно стоят столбом, а дети в музшколе то и дело засыпают у инструментов. Каждый интерьерный кадр оформлен в несколько уже старомодной эстетике советского ностальгического фетишизма, будь то белый мраморный брутализм школьных коридоров, оживленных всякой больничной флорой в человеческий рост, или чарующий мрак югославской стенки, освещенной лампой под красным абажуром. Легкая небрежность этих инсталляций намекает на иронию, так же как и этнографический пафос речей коренных жителей, изъясняющихся многозначительными полузагадками на якутском. По ритму, интонации, экономной композиции мизансцен «Белый пароход» очень напоминает фильмы казахстанского режиссера Эмира Байгазина и вообще весь медленно-созерцательный корпус фестивального кино середины нулевых.
Но не стоит обманываться узнаваемостью визуального решения: в «Белом пароходе» проделан интересный трюк — неожиданно, в духе фильмов Годара и Горена, экспериментировавших в 1970-е с диалектикой звука и образа. Скучноватый визуальный нарратив тут, кажется, второстепенен для внутренней структуры, а центральная движущая сила — музыка, драматически эволюционирующие/ разрушающиеся мелодии и впечатляющие странные аранжировки. В сущности, фильм снят в логике музыкального клипа, привычной Шепелёвой. Неожиданным для зрителя его делает радикальное замедление визуального ряда.
Тем не менее и на уровне формального сюжета в «Пароходе» есть интересные моменты: производственная драма стремительно уплывает в сторону сказки. Ученики и вообще весь персонал школы переходят к ненасильственному сопротивлению московскому дураку: саботируют репетиции, притворяются идиотами, демонстративно спят на уроках, говорят русскому всякие гадости на неведомом ему языке, а сама музычка обращается за помощью к духам.
Она просит их заморозить чужака, однако случается нечто обратное: сраженный ледяным достоинством соперницы (в фильме используется образ каменной королевы) Олег Евгеньевич, наоборот, тает и влюбляется в Марту Григорьевну, потом символически умирает под саха-кавер на «Если б не было тебя» Дассена и воскресает уже новым человеком, чутким к национальной культуре. Но… На этом месте (уже в самом финале) в фильме возникает мысль, слишком сложная для такой простой сказочной формы, поэтому заметить ее при просмотре немного трудновато. Особенно людям, родившимся после 1991 года. Дело в том, что Лариса Мондрус, спевшая оригинальный «Белый пароход», родилась в Казахстане, после войны жила в Риге, где вышла замуж за композитора Эгила Шварца, в начале 1970-х вступила в конфликт с Минкультом, а в 1973-м эмигрировала с мужем в ФРГ. После этого ее песни стали подрывным, чуть ли не антисоветским контентом. Так что попытки влюбленного директора прогрессивно и правильно реформировать протестный репертуар хора, укомплектовав его песнями на якутском, выглядят новым витком неизлечимого столичного невежества и доброй авторской сатирой на простодушных жителей столиц, взявших курс на «деколонизацию» и когда-то выбравших своей мишенью режиссерку из Саха с «неякутской» фамилией. И нет желания взойти на борт их корабля.
Купите билеты на этот фильм на Кинопоискеatomic:embed 0
Вернем до 50% баллами Плюса за покупку билетов с Яндекс Пэй. Акция до 31.12.25, условия.
