— Где тебя носит?! — голос в трубке был резким, будто удар.
Рада вздрогнула, инстинктивно убавила громкость на руле. Её "Киа" стояла в длинной очереди перед светофором. Зелёный уже горел, но кто-то впереди медлил, не двигаясь. Она машинально надавила на клаксон, хотя мысли были совсем в другом месте.
— Ты вообще слышишь меня? Я сказал, заедут ребята, а тут ни жратвы, ни закуски! — продолжал голос.
Она выдохнула. Сдержанно, с паузой, чтобы не дрожать:
— Я только закончила смену, Сева. Еду домой. Буду минут через двадцать.
— Ты что, издеваешься?! — раздражение в голосе мужа усилилось. — Мне что, самому в магазин идти, как какой-нибудь холостяк?
Рада ничего не ответила. Он не ждал ответа. Он просто выговаривал, сбрасывая раздражение как грязь с ботинок. Она это знала.
— Я всё тащу на себе, а ты даже на шаг не можешь подумать наперёд! Что, трудно было с утра что-то приготовить? Ты же знала, что я собирался друзей позвать!
"Нет, не знала", — мысленно ответила она, сжав зубы.
— Ладно, — буркнул он наконец. — Хоть пивка нормального купи, не то пойло, что в прошлый раз.
Сигнал оборвался. Тишина в салоне казалась почти физической. Только двигатель тихо урчал. А внутри — будто кто-то открыл кран. Не вода, нет. Опустошение.
Сева — её муж. Вроде бы. Когда-то был. Теперь он — словно радио на сломанной частоте: шумит, требует, вещает — и не слышит в ответ.
Рада смотрела в окно на машины, на уставших людей, на летний дождь, который начинал капать по стеклу. Никто не знал, что в этот момент в её груди происходило маленькое землетрясение.
И никто, даже она сама, не подозревала, что этой ночью оно обрушит целую эпоху её жизни.
За стеклянной дверью
Когда она открыла дверь, в прихожей пахло сигаретами, пивом и жареными чипсами. Муж сидел на диване с троими приятелями. Один — рыжий, с дурацким смехом, — рылся в её декоративных полках, разглядывая какие-то рамки с фотографиями.
— А вот и хозяйка! — весело крикнул он. — Мы уж подумали, что ты сбежала!
Сева даже не повернул голову:
— Не нарезала ничего? Я же сказал — мы заедем!
— Я была на работе, — ответила Рада. Она даже не повысила голос.
— С утра можно было приготовить! — возразил другой.
Она не ответила. Поставила сумку у порога, прошла на кухню. Там — пустота. Только кастрюля с остатками супа, который она ела накануне наспех, между двумя заказами.
На автомате достала сыр, колбасу, хлеб. Быстро, без выражения, нарезала. Выложила на поднос. Поставила в центр стола.
— Приятного, — произнесла она, не глядя на них.
Муж что-то буркнул. Кто-то рассмеялся. Никто не поблагодарил.
Она прошла в спальню. Тихо прикрыла за собой дверь. Села на край кровати.
Пальцы дрожали. Не от страха — от внутреннего напряжения. Как будто что-то в ней вибрировало, как трансформатор под нагрузкой. С каждым таким вечером эта вибрация становилась сильнее.
В зеркале напротив она увидела своё лицо. Усталое. Бледное. Чужое.
Стук за дверью, мужской смех, бубнение телевизора — всё это казалось далёким. Она сидела в тишине. И вдруг поняла: она исчезает. По частям. По капле. Каждый день она становится меньше. Тише. Прозрачнее.
Но что-то в ней ещё шевелилось. Едва заметная искра.
Она ещё не знала, что это — начало возвращения к себе.
Линия напряжения
Утро было как всегда. Сева ушёл рано, не попрощавшись. На кухонном столе — грязная чашка, пустая пачка сигарет и обрывок бумажки с надписью:
Купи корм коту. И не забудь про ЖКХ.
Кота у них не было. Это он так её называл — "кот", "киса", когда был в хорошем настроении. Последние месяцы — всё реже. Бумажка лежала как насмешка.
Рада стояла у окна, медленно допивая холодный кофе. На улице — всё то же. Люди, машины, жара. Внутри — странное ощущение: как будто день не начался. Как будто что-то должно было произойти, но задержалось. И она вместе с этим — замерла.
Телефон мигал сообщением от подруги:
Ты где пропала?
Она набрала короткий ответ:
Дома.
Удалила. Написала заново:
Позже наберу.
И тоже удалила.
Она не могла писать "всё хорошо", потому что это было ложью. Не могла и писать правду — потому что боялась, что подруга её услышит. Настоящую. Слабую. Уставшую. Ту, которой стыдно признаться, что её жизнь — это не жизнь, а служба.
Каждый день как по графику: работа — дом — упрёки — молчание — сон. И снова. Замкнутая линия, как электросхема, по которой течёт напряжение. И это напряжение копилось.
Внезапно раздался звонок. Номер был незнаком. Она колебалась, но ответила.
— Здравствуйте, это доставка. У вас заказ на сегодня, правильно?
— Какой заказ? — растерялась она.
— Цветы. Белые лилии.
Она замолчала.
— Подъехать?
— Да… — сказала она автоматически. — Подъезжайте.
"Кто это? Ошибка? Шутка? Или кто-то всё же видит её?"
Через пятнадцать минут она стояла у двери, держа в руках высокий букет. Осторожный аромат лилий напоминал о чём-то далёком — о свободе? О жизни до?
В букете не было открытки. Только те слова от курьера.
Впервые за долгое время Рада почувствовала, как по спине прошёл холодок. Не от страха — от пробуждения.
Стекло
Рада убиралась в шкафу, как в трансе. Каждое платье, каждый свитер она брала в руки, как воспоминание. Некоторые пахли старыми духами, другие — химчисткой, третьи — ничем. Она складывала их в коробки. Без цели. Без плана. Просто складывала.
На дне шкафа лежала старая папка. Забытая. С её дипломом, сертификатами с прежней работы, грамотой за участие в конференции. Когда-то это значило что-то. Когда-то она мечтала преподавать.
Теперь — просто бумага. Бумага, которую никто не смотрит.
Сквозь приоткрытое окно доносились детские голоса. Соседские дети играли во дворе. Кричали, смеялись, строили воображаемые миры. Они ещё верили, что всё возможно.
А Рада смотрела на них и не понимала, когда и как перестала верить сама.
Её взгляд остановился на зеркале.
Собственное отражение. Без макияжа, с кругами под глазами. Волосы собраны в неряшливый пучок. Одежда домашняя, выцветшая.
— Это не я, — тихо прошептала она.
Она подошла ближе. Коснулась зеркала пальцами.
— Это... не может быть.
Но это была она. Та, которая годами исчезала за чужими словами, чужими требованиями, чужим голосом в трубке. Она, которая уступала, сглаживала, терпела. Становилась незаметной.
Зеркало дрогнуло — не от ветра. От того, что впервые за долгое время кто-то в него посмотрел по-настоящему.
В глубине её глаз, под усталостью, что-то шевельнулось.
Словно впервые за долгое время внутри неё кто-то проснулся. Кто-то, кто давно молчал.
И этот кто-то больше не хотел прятаться за стеклом.
Трещина
Когда Сева вернулся вечером, он был в духе. Из тех, что называют "нормальным" — не кричал, не ворчал, не упрекал. С порога махнул рукой:
— О, порядок навела. Молодец. А то, как в бабьем царстве было.
Она промолчала. Просто кивнула.
Он уселся на диван, включил спортивный канал, закинул ногу на ногу, открыл банку пива. Всё по сценарию. Всё привычно. А внутри у Рады — как будто что-то едва слышно хрустнуло.
— Ты чего молчишь-то? — спросил он, не отрываясь от экрана. — День был дерьмовый. Все тупые, начальник козёл. Дай пульт, киса.
Она подала пульт. Механически.
— А ты чего в шкафу рылась? — добавил он, бросив взгляд в сторону спальни. — Опять перебираешь своё барахло?
Она пожала плечами.
— Просто освободить место решила.
— Место? Для чего? Ты что, беременна? — усмехнулся он, но без радости.
— Нет.
— Тогда зачем?
— Для себя.
Он на секунду отвлёкся от экрана. Посмотрел на неё. Словно впервые что-то в её голосе ему показалось странным.
— Что значит — для себя?
Она подняла взгляд. Не агрессивно. Не вызывающе. Просто ровно. Устало, но с каким-то новым оттенком.
— Я просто больше не хочу, чтобы в доме всё напоминало, что я здесь чужая.
Он замер. Секунда. Две. Потом хмыкнул, отвернулся:
— Опять началось. Чего ты выдумываешь?
— Я не выдумываю, — спокойно ответила она.
— Чего?
— Ничего, — тихо сказала она.
Он снова отвернулся. А она прошла мимо него, не обернувшись. Зашла в ванную, включила воду. Громко. Пусть шум скроет дрожь в её голосе. Она впервые сказала вслух хоть кусочек правды.
И это была первая трещина в стене, которую он годами возводил вокруг неё.
Под кожей
Ночью ей не спалось. Ветер гнал редкие облака по небу, и их тени скользили по потолку спальни, как медленные привидения. Она лежала с открытыми глазами, чувствуя, как гул мыслей будто вибрирует под кожей.
В голове крутились фразы. Обрывки. Воспоминания. Чужие и свои.
"Ты что, беременна?" — сказал он. Словно это была угроза. Словно возможность новой жизни — это повод для сарказма.
Она вспомнила, как в начале их отношений он умел говорить ласково. Редко, но умел. Тогда она ловила каждое слово, как глоток воздуха. А потом слова стали тяжелеть. Звенеть металлом. Ранить.
Сначала он просто требовал. Потом ждал. Потом — стал считать её обязанности само собой разумеющимися. А когда она уставала, он говорил:
"Что ты вообще делаешь? Домой приходишь — и отдыхаешь!"
Она тогда не отвечала. Не спорила. Улыбалась. Сглаживала.
Теперь эти улыбки будто въелись под кожу. Как татуировки чужими руками.
Она встала. Тихо, чтобы не разбудить. Пошла на кухню. Открыла ноутбук.
В поиск она ввела:
Аренда квартиры на месяц. Без посредников.
Пальцы дрожали. Но она нажала Enter.
Окно браузера заполнилось строками. Цены. Адреса. Фото. Некоторые — убогие, другие — слишком дорогие. Но главное — они были. Возможности.
И в этой возможности — воздух.
Она не знала, как. Не знала, когда. Но знала одно: больше она не хочет спать в тени страха. Не хочет жить под потолком, который давит.
Этой ночью она впервые разрешила себе помечтать. Не о чуде. Не о принце. Не о том, чтобы он изменился.
А о том, чтобы уйти.
И это было гораздо реальнее, чем все мечты, которые ей когда-либо продавали.
Это только одна история. Остальные — не менее захватывающие. Переходите и читайте!