На следующее утро мы с Андреем пошли разбирать то, что осталось от бани. Почти всё дерево выгорело дотла. Мы методично расчищали обугленные обломки до самого фундамента. Осталась лишь бетонная платформа, на которой стояла печь, и сама печь — покорёженная, но упрямо державшаяся на месте, будто отказываясь исчезнуть вместе с остальным.
Андрей будто оживился. В его движениях появилась прежняя энергия, знакомая мне по первым дням — та, что отличала его от замкнутого, потерянного человека, каким он стал после исчезновения Сергея. В нём снова проснулся тот самый трудолюбивый деревенский мужик. Словно вместе с баней сгорела и часть его вины, и с пеплом ушло нечто зловещее.
Разбирая остатки, мы разговорились — о том, как правильно утилизировать сгоревшее, о возможной новой постройке, о планах на лето. И вдруг Андрей, как бы между делом, сказал:
— Знаешь, я бы тоже это сделал.
Я посмотрел на него, замедлив движение.
— Я про баню. Тоже бы сжёг её. Слишком много людей ушли из жизни именно в ней. Какая-то она... нехорошая.
— Почему ты решил, что это я её поджёг?
Он хмыкнул и пожал плечами.
— Да все этого хотели. Просто никто не решался. Я думал разобрать по-тихому. Ты пошёл коротким путём. Рискованно, конечно… но эффективно.
— Я... я не...
— Будешь помогать строить, — перебил он с кривой усмешкой. — Ладно. Пошли обедать, отдохнём немного.
Ольга встретила нас прохладной окрошкой. Она была особенно вкусной после тяжёлой работы. Мы ели молча, как будто все слова уже были сказаны среди золы. После обеда разошлись по комнатам отдыхать.
Я вернулся в спальню, где мы раньше ночевали с Сергеем. Сел на кровать и открыл тумбочку. Там лежал амулет. Он больше не был ледяным, как раньше. Теперь он был просто тёплый — живой, будто в нём действительно кто-то присутствовал.
Я взял его в руки и сел, сжимая в ладонях, пытаясь сосредоточиться. Что-то подсказывало: если связь есть, она проявится. И в этот момент — слабый, едва уловимый голос прозвучал у меня в голове:
— Мар... ты м... слы...
Я застыл. Сердце ухнуло вниз, потом ударило в грудь.
— Сергей? Ты здесь? Как ты?
— Марк... что пр... де я?
Голос прерывался, будто звучал сквозь толстое стекло или под водой. Я напрягся, вытянул спину, сосредоточился:
— Я слышу тебя, но плохо! С тобой всё в порядке?
— Да... слыш... тебя хорошо...
Амулет нагревался всё сильнее. Его тепло было странным — не от тела, а изнутри, как будто он дышал.
— Что-то происходит? Ты здесь? Я так рад тебя слышать!
Слова стали звучать яснее. Меньше пауз, меньше искажений. Я сжал амулет крепче.
— Ты… где ты? — спросил я, озираясь по сторонам.
— Я здесь. В комнате. Смотрю на тебя.
Его голос звучал ясно, почти как при жизни – но с легким металлическим отзвуком, будто доносился через воду.
— Ты меня видишь?
— Вижу. Все. Как раньше.
Пауза.
— Ты сидишь на кровати, в нашей спальне. В руках держишь амулет. Но я не могу… коснуться чего-то. Прохожу сквозь вещи. Как будто я призрак, а мир – настоящий. Я оказался тут, но мгновением назад я был..
— Где ты был?
— Я был…
Его голос дрогнул.
— Я видел тебя как тень, а мир вокруг – искаженный, как в дурном сне. Но когда я подошел ближе… будто перешагнул через порог. И теперь я здесь.
Я почувствовал, как мурашки побежали по спине.
— Тебе… страшно?
Долгая пауза.
— Да. Но не так, как ранее. Там где я только что был… там темно. Представь мир, где всё знакомо — и в то же время все другое. Ты узнаёшь дом, лес, реку... но они будто сломаны, перевёрнуты, перекручены временем. Дом — наш дом — здесь стоит пустой. Окна разбиты. В углах — тени, которые будто шевелятся, если не смотреть на них прямо. Людей нет. Вернее, они есть — но не настоящие, я вижу их как тени. Иногда я вижу тени, которые ходят по своим делам и не видят меня. Мне кажется, будто я видел тебя и дядю Андрея, вы будто разбирали баню, но она стояла все такая же, но вся в плесени и ржавчине. У тебя на шее свет. Мне кажется, этот свет оберегает меня в этом мире, он горит, как маленькое солнце... Я не совсем понимаю, как это работает. Время тоже другое. Иногда часы тянутся как дни, а иногда дни пролетают за мгновение. Это место странное.
— Это просто жесть, Сергей! А сейчас? Как ты сейчас, браток?
— Сейчас…
Его голос приблизился, будто он сел рядом на кровать.
— Сейчас все привычное, как обычно, но я ничего не могу потрогать. И еще ты смотришь не на меня. Это не привычно.
— Я только слышу тебя. Ты будто рядом со мной.
— Я и так рядом. Вот рядом сижу.
Амулет грелся.
— Ты можешь остаться тут?
— Не знаю. Чувствую, что тяжело… Я постоянно пытаюсь оставаться тут, но тяжело. И становиться все тяжелее, я изо всех сил пытаюсь остаться тут, но мир будто превращается в то темное место. Стены становятся серее, обои грязнеют и покрываются плесенью.
Его голос начал терять четкость, слова стали растягиваться, как замедленная запись.
— Марк… я попробую снова. Когда… когда отдохну… Не переживай, со мной все хорошо. И...
Он будто сделал вдох.
— Прости, Марк. Я… Я так облажался.
В этих словах было всё: вина, стыд, боль, раскаяние. Я закрыл глаза и сжал амулет крепче.
— Это ты меня прости… Я был рядом, но будто в другом мире. Закрыт от тебя, от того, что ты переживал. А ведь должен был быть рядом — старший брат, черт побери…
— Марк, все становится мрачным, ты становишься мутнее, как тень. У меня дикая слабость. Мне нужно отдохнуть...
Сергей замолчал. Амулет стал остывать. Голос стих, растворился, как затухающая волна. Его энергия медленно затихала — не исчезая, а затаиваясь.
Я остался сидеть в комнате, с амулетом в руке и пустотой в груди. Но впервые за долгое время эта пустота не была безысходной. В ней теплилось что-то живое.
***
Вторую половину дня до самого вечера я провёл с Андреем, разбирая остатки бани. Мы вывезли почти всё — обугленные доски, искорёженные гвозди, мусор и пепел, который въелся даже в землю. Остался только залитый бетонный пол, на котором когда-то стояла парилка, и старая печь — немного перекошенная, с копотью по краям, но по-прежнему крепкая. Она смотрелась здесь не как пережиток, а как монумент. Памятник всему тому, что мы пережили.
Андрей отряхнул руки, посмотрел на фундамент и сказал, что баню всё равно придётся строить заново — и, пожалуй, даже лучше, чем было. Просторнее. Современнее. «Руки давно чесались,» — добавил он, и впервые за много дней в его голосе появилось что-то живое, простое. Как будто сгоревшая баня действительно забрала с собой нечто тяжёлое и не дающее покоя.
Амулет всё это время висел у меня на шее — ни горячий, ни холодный. Сергей молчал. Я был чертовски рад его слышать, что он в порядке.
Занятый разбором, в суете, в работе, я местами забывал, что вообще произошло. Если бы не он, этот весомый знак у меня под рубашкой, я бы мог подумать, что всё — суета воспалённого сознания. Сумасшествие. Но стоило замереть, прислушаться к себе, как всё возвращалось: суккуб, Зыбун, амулет… брат.
Вечером я снова пытался поговорить с Сергеем, но он молчал. Надеюсь, он наберется сил и мы пообщаемся снова.
После ужина я не стал отказываться от рюмки вишнёвки — на этот раз, пожалуй, даже настоял. Мы с дядей расправились с половиной бутылки, и когда вечер окончательно лёг на деревню, я вышел на улицу покурить. Солнце уходило за горизонт, оставляя в небе золото и уголь. Я закурил, чувствуя, как первая затяжка прогоняет усталость и холодок воспоминаний. И вдруг за спиной:
— Дай и мне, что ли, одну, — раздался голос Андрея.
Я удивлённо повернулся. Он взял сигарету, уверенно закурил, как человек, у которого за плечами не один десяток лет с этим делом. Только потом вспомнил, что в юности он действительно курил, хоть я и не видел этого ни разу.
— Сейчас сигареты легче, чем раньше, — сказал он, выпуская дым. Сделал паузу. — Тоскуешь по Сергею, Марк?
Я снова замер. Вопрос был простой, но под ним что-то дрожало. Он ведь не знал, что происходило со мной за последние дни. Не знал, что Сергей здесь, рядом, просто… в иной форме.
— Да, конечно, — ответил я, и это было правдой. Он кивнул, будто ожидал именно этого ответа.
— Надо жить дальше.
Я взглянул на него и тихо сказал:
— Рад это слышать от тебя.
Он едва заметно улыбнулся, но в улыбке было больше усталости, чем радости.
— Я не представляю, каково сейчас твоему отцу. На северах, говорят, болота оттаяли — не может вырваться на похороны. Да и никто не дозвонился до Нади... Она будто пропала.
— С отцом я недавно говорил, — ответил я. — Ему тяжело, но он старается всё воспринимать рационально. Понимает, что вернуться невозможно. Просто... живёт с этим.
Андрей кивнул, не спрашивая больше. Мы докурили молча, и он первым прервал тишину:
— Вишнёвка меня что-то разморила. Пойду, прилягу.
Он ушёл в дом. Я остался. Ещё немного постоял, вглядываясь в темнеющее небо, в последнюю искру заката, и вдруг понял: нужно снова навестить Зыбуна. В этот момент я понял, что нужно действовать, что я не могу просто сидеть и ждать, когда Сергей снова объявится. Я знал, что спросить у него. Он должен рассказать подробнее о том, где находится Сергей, что можно сделать. Я не знал только, что могу отдать взамен. Какое воспоминание? Как выбрать? Как отпустить хоть что-то? Прощаться с памятью, даже с той, что приносит боль — почти невыносимо. Но я должен был узнать, как дальше жить. Для себя. Для Сергея. Для всех нас.
Я направился в кладовку — ту самую, со старой печью, где прежде беседовал с Зыбуном. Шёл с твёрдым намерением, несмотря на легкую дрожь внутри. Вопросов становилось всё больше, и каждый день без ответов давил на меня, как глыба. Где находится Сергей? Это Навь? Или нечто иное, ещё неведомое? Можно ли вытащить его оттуда, и что для этого придётся отдать?
Мысли сбивались, сливались в поток, как мутная вода после дождя. Я почти не замечал, как прошёл через дровник, привычно подхватив охапку сухих поленьев. Солнце уже спряталось, но сумерки были ещё светлы, воздух — неподвижен, будто сам вечер затаился, зная, куда я иду.
Кладовка встретила меня прежним запахом пыли, дерева, старого железа и времени. Всё казалось нетронутым с тех пор, как я покидал её в прошлый раз, будто само пространство решило оставить след от встречи с тем, кто в ней обитает.
Я подошёл к печи. Без лишних движений заложил дрова, прикрыл дверцу, зажёг зажигалку и начал чиркать. Огонь не сразу, но поддался. Он заплясал в глубине топки, как будто пробуждаясь от долгого сна. Я опустился на корточки, грея руки, вглядываясь в пламя с той смесью тревоги и нетерпения, которая появляется у человека перед встречей с кем-то, кто знает больше, чем ты готов услышать.
Пламя постепенно крепло, набирало силу. Деревяшки трещали, пламя изгибалось и билось внутри печи. И вдруг — я почувствовал знакомое. Не звук, не движение — присутствие.
Из огня, будто выдыхаясь с жаром, выскользнула серая тень. Она завилась, закружилась, и в следующую секунду на кирпичах снова сидел он — Зыбун.
Полупрозрачный, с пепельной шерстью, что мерцала искрами. Глаза — два раскалённых угля, в которых, если вглядеться, можно было увидеть чужие лица. Его хвост неторопливо колыхался, дымился, как труба над крышей.
Он медленно повернул голову ко мне.
— Опять огонь, — протрещал он, голосом, в котором шелестел жар. — И снова ты. Значит, есть вопрос. Или беда.
Я сглотнул, взгляд не отрывался от этих глаз, что будто знали слишком многое.
— Зыбун… Я должен знать. Где сейчас Сергей? Что с ним?
Он слегка склонил голову, шерсть на его загривке зашевелилась, будто ветер прошёлся по нему изнутри.
— Не тревожься за него, — протрещал Зыбун, не двигаясь с места, словно его голос раздавался сразу из всех углов кладовки. — Хочешь ответов? Знаешь цену.
Я чуть наклонился вперёд, голос мой был твёрдым, но внутри всё сжималось:
— Сергей сказал, что он… не в нашем мире. Он в Нави? С ним всё в порядке?
Глаза Зыбуна сверкнули, как угли в горне. Он замер, затем хрипло выдохнул:
— Эмоции плещутся в тебе… Разум — в саже, мысли — в пепле. Не суетись. Пусть сам расскажет.
Он медленно перевёл взгляд куда-то мне за плечо.
Я обернулся.
Полупрозрачный силуэт Сергея стоял рядом со мной — не призрак, не видение, а нечто… третье. Он был как отблеск в стекле, как отражение в воде, едва заметный, но до дрожи знакомый.
— Сергей… — выдохнул я. — Ты… в порядке?
Он кивнул, его голос прозвучал прямо в моей голове, но чётко:
— Да, Марк. Не переживай. Всё... странно, но я держусь.
Он посмотрел в сторону печи. В сторону Зыбуна.
— Я видел тебя там. В Нави. Ты был вдали. Смотрел на меня.
— Наблюдал, — протянул Зыбун. Он не отвернулся, не пошевелился, только хвост его лениво описал полукруг, дымясь. — Рассказывай, — добавил он.
Сергей опустил глаза, словно пытаясь найти нужные слова. Его очертания слегка мерцали, как пламя от ветра. Он выглядел не испуганным, но… погружённым. Будто его разум всё ещё блуждает между мирами.
— Это было… как сон. Только я не спал. Там… всё другое. Вроде и наш мир, но… облупленный, выцветший. Как старая фотография, покрытая плесенью. Я был в нашей комнате. Но стены — треснутые, покрытые ржавчиной. Кровать была, но проваливалась сквозь пол. Шторы не колыхались. Я слышал, как ты, Марк, зовёшь, но голос — будто из-под воды…
Он замолчал на секунду.
— И в этом мире светит только амулет у тебя на шее. Я вижу тебя как тень, как проекцию. Вдали будто кто-то ходит, но не может подойти - свет от амулета отпугивает. И я видел тебя. Зыбун, верно?
Кот медленно кивнул, как будто вся сцена — не более чем будничный эпизод.
Зыбун устроился у печи, точно древний идол, окружённый трепещущим пламенем. Он выжидал. В его взгляде — ничего человеческого, лишь интерес и голод. Вся кладовка, казалось, затаила дыхание вместе со мной.
— Ты знаешь цену, — наконец заговорил он. — И я вижу в тебе новые дары, Марк. Но сейчас... сейчас меня интересует другое.
Он перевёл взгляд на Сергея. В его глазах промелькнула искра — не ярость, не доброта, а голод к знанию, к опыту, к пережитому.
— Грезы, что подарила тебе она… Суккуб, — протрещал Зыбун. — Их вкус тонкий, насыщенный. Как дым от душистых трав. Они не из Яви, не из Нави. Их суть — ложь, но ложь сладкая. И она… останется с тобой, будет капать в разум, как влага сквозь треснувшую крышу. Если не выбросишь их — они прорастут.
Сергей вздрогнул. Он стоял рядом, его очертания мерцали, как тень на воде. Он опустил глаза, губы шевельнулись едва заметно.
— Я… помню их, — сказал он медленно. — Там было тепло. Слишком тепло. Очень хорошо.
Я вглядывался в брата, и, впервые с тех пор как он появился, увидел, как на нём лежит настоящая тяжесть — не тела, а того, что могло бы быть, но не было.
Зыбун выпрямился, его шерсть заколыхалась, словно дым потянулся к потолку.
— Тогда отдай, волхвенок. И забудь. А я — сохраню. Мне — в радость, тебе — в пользу.
Сергей кивнул, подошёл ближе к огню. Его руки слегка дрожали, и вдруг из его груди, будто из самой глубины, вытянулся светлый туман — густой, переливающийся оттенками янтаря, точно настоянный на осеннем солнце. Это были воспоминания. Грезы. Они окутали пространство перед печью, и в их свете я увидел:
Сергей — взрослый. Спокойный, уверенный. Рядом — женщина, чертовски похожая на суккуба, но в образе человека. Она смеётся, обнимает детей. Дом. Солнце в окне. Запах выпечки, доносящийся из кухни. И в этих образах — всё то, что он когда-то хотел. Всё то, что ему подсунули.
Зыбун вытянул лапу, почти не касаясь — и туман сам втянулся в него. Его шерсть вспыхнула искрами, в глазах промелькнул блеск неописуемого удовольствия.
— М-мм… Вот это... вот это вкусно. Тёплое. Полное. Не горечь, не страх… а надежда. Потерянная.
Он мурлыкнул — низко, с дымком, как печь, в которой только что начали прогорать угли.
Сергей отступил на шаг, словно освободился от тяжёлого плаща. Его лицо стало чуть спокойнее. Чище.
— Спасибо, — выдохнул он. — Я не знал, что это так тянет. Только теперь… чувствую себя легче.
Я наблюдал и теперь еще больше понял, что Сергею не хватало. Мне стало грустно от того, что он теперь стал еще более одиноким, без возможности приобрести что-то подобное. Зыбун откинулся назад, улёгся, подмяв под себя дымчатый хвост.
— Тогда слушайте. Я поведаю вам.
Зыбун не шевелился. Его глаза-угли медленно моргнули, и тень от огня отразилась на стенах кладовки.
— Он теперь не отсюда, — протрещал он, указывая хвостом на Сергея. — Он — из Нави. А ты, Марк, держишь его здесь, как свечу в ночи. Амулет — его вратарь. Его якорь.
Сергей стоял рядом со мной — полупрозрачный, будто сотканный из дыма, но я ощущал его присутствие всей кожей.
— Я... вижу всё. Но как будто через стекло. Грязное, кривое. Комната та же… но всё будто в плесени. В углах ржавчина, как на заброшенных фотоаппаратах, — тихо сказал он. — Явь для меня… словно просачивается фрагментами.
— Потому что ты в Нави, — кивнул Зыбун. — Она отражает Явь, но гниёт быстрее. И то, что ты видишь — уже не живое. А то, что в Яви — не видит тебя.
Он повернул голову ко мне.
— Марк, ты мог бы видеть то же. Души. Тени. Те, кто прячется между дыханием и мыслью. Но… теперь нет. Свою кровь ты отдал — и с ней ушло чутье. Дар врождённый. Вернуть можно. Сложно. Но можно.
Я сжал кулак. Эта цена… она ощущалась сильнее с каждым днём.
— А я? — спросил Сергей. — Почему мне тяжело быть здесь?
— Потому что ты не умеешь. Ты тень, вырванная из корня. Явь для тебя другая, густая как глина, ты тратишь силы находясь тут. Пока ты рядом с амулетом — он держит тебя, питает. Но если перегнешь — перегреется. И он, и ты.
Я посмотрел на амулет у себя на груди. Он и вправду стал теплее.
— А если… он перегреется? — спросил я, сжав его ладонью.
— Тогда выбросит, — резко сказал Зыбун. — Сергей вывалится обратно в Навь. Не исчезнет, не распадётся. Но вернётся туда, откуда пришёл. Пока амулет не остынет, не залечится — его не пустит обратно.
Сергей нахмурился.
— И что… там я снова один?
— Не совсем, — Зыбун слегка хлестнул хвостом. — Амулет всё равно тянет. Связь не рвётся. Но ты будешь снова глух, снова вне. И там будет ждать то, что Навь тебе готовила до встречи с братом. Будешь сильным - будешь равным в Нави.
Я почувствовал, как внутри кольнуло.
— Тогда мне нужно учиться… держаться. Быть тут. Не ломать амулет, — проговорил Сергей сжав зубы. — Я не хочу назад. Там слишком… пусто.
— Мудро, — одобрил Зыбун. — Воля — как мускул. Тренируй. Тогда ты сможешь держаться дольше. Ближе. Быть здесь не как тень — а как голос. Как память. Как защита.
Я взглянул на Сергея. Он был бледнее обычного, но в его лице появилась сосредоточенность. Как будто он принимал новое условие игры — и не собирался в ней проигрывать.
Сергей слушал, нахмурившись, будто пытался удержать в себе сразу два мира. Его глаза чуть поблёскивали от напряжения — будто он видел что-то за моей спиной, но не решался сказать.
Зыбун встал и потянулся, как любой уважающий себя кот. Его силуэт дрогнул в пламени.
— Слабое пламя не держится на ветру, — сказал он. — Тебе нужна тренировка. Не обычная, не как в школе. А старая, как уголь. Хочешь держаться в Яви — учись плавать в Нави.
Сергей насторожился.
— Как?
— Я научу. Но ты будешь страдать, — спокойно ответил Зыбун, поворачивая голову. — Не болью телесной — а тенями. Своими. Придётся ходить по местам, где ты потерял себя. Смотреть на то, что хочет схватить тебя назад. Учиться быть ясным, когда мир — муть.
Он прошёл по кирпичам, хвост тянулся за ним дымной полосой.
— Буду показывать трещины. А ты — дыши сквозь них. Не сбивайся. Тогда сможешь удерживать себя в Яви дольше. И быть не голосом, а отголоском настоящим. Помощником. А может и... больше.
— Это займёт время? — спросил Сергей, голос его дрогнул.
— Да. Но ты ведь не торопишься умереть во второй раз? — хищно прищурился кот.
Мы переглянулись. Я видел в глазах брата страх, но он сдерживал его — впервые не как ребёнок, а как равный.
— Я готов, — произнёс он твёрдо.
Зыбун кивнул. Он сидел, как всегда, спокойно и важно, будто у печи не было ни времени, ни чужаков. Он шевельнул усом, лениво взглянув на нас.
— Многое вам ещё предстоит пройти, — сказал он. — История ваша… вкусна. Сочная. Я буду рядом. Я буду ловить её вместе с вами.
Он провёл хвостом по кирпичам, будто запоминая этот момент.
— Помогаю — не из жалости. Я питаюсь событиями. Эмоциями. И вы, Марк..., Сергей… ваша история видится яркой..
Сергей стоял чуть позади меня, почти вплотную. Его очертания были чуть дрожащими, но уверенными. Он слушал Зыбуна с вниманием, которое редко видишь даже у живых.
— В Нави я буду своим, — продолжил кот. — Не бойся, волхвенок. Я — не свет и не тьма. Нигде нет черного и белого, ни в Нави, ни в Яви, ни даже в Прави...
И тут он внезапно замолк. Повернул голову вбок, как кошка, уловившая невидимый звук. Сергей тоже замер. Я почувствовал, как в нём что-то сжалось. Он посмотрел сквозь стену.
— Кто-то идёт, — прошептал он.
Я напрягся, вслушался. И правда — шаги. Медленные, осторожные. Кто-то приближался к кладовке. Скрип двери. На пороге появилась Ольга. В руках у неё был пластиковый ведёрко с кормом. Она оглядела тёмную кладовку, уставилась на меня — испуганно.
— А, это ты, Марк?.. Я уж думала… — она выдохнула, заметно успокаиваясь. — Пошла кур кормить, смотрю — дымок из трубы… испугалась. Что ты тут делаешь?
Она смотрела прямо на меня. Ни единого взгляда в сторону Сергея. Ни единой реакции на пепельного кота, свернувшегося на печи. Как будто их не существовало вовсе.
Я замешкался, быстро соображая, что ответить.
— Да так… — сказал я, откашлявшись. — Решил разобрать немного завалов тут. Проверить печь, пригодна ли. Может, Андрею пригодится для новой бани. Да и… мне спокойнее тут.
Она кивнула, в её лице промелькнуло облегчение. Смена тревоги на бытовую усталость.
— Только не спали тут всё к чертям, ладно? — хмыкнула она.
— Постараюсь, Оль.
Она ещё раз огляделась и, ничего не сказав, пошла прочь. Шаги удалялись. Я медленно обернулся.
Сергей стоял недвижно, будто задержал дыхание. Зыбун, по-прежнему лениво сидя на кирпичах, фыркнул.
— Этому тоже придётся учиться. Видимость, маска, граница между. В Яви вы — тень на зеркале. Привыкай.
Он встал, потянулся и посмотрел на Сергея.
— А теперь мне пора. Сергей, идём. Пламя ещё держит дорогу.
Сергей бросил на меня последний взгляд. В его лице — страх и любопытство, боль и решимость. Он кивнул.
— До встречи, Марк.
— До связи, Сергей. Пока, Зыбун.
Кот не ответил. Просто шагнул в огонь. Пламя вспыхнуло выше, окутало его — и схлопнулось, оставив за собой лишь шлейф дыма.
Сергей побледнел, его образ затуманился, как растворяющееся отражение. Он пошёл вслед за Зыбуном — и исчез, не оставив ни следа.
Я остался один. Печь потрескивала тихо, будто ничего не произошло. Я взглянул на амулет — он был прохладным. Наверное, из-за близости к вратам или к самому Зыбуну. Я ещё не знал всех законов. Пока.
Но знал одно — теперь я не один. И у нас впереди дорога.
Я затушил огонь, закрыл дверцу, выдохнул и вышел на улицу. Ночь уже опустилась. Воздух был сырой, но чистый. Я взглянул на небо и пошёл обратно в дом.