«Трудно составить Всероссийскую этнографическую выставку полнее Комиссии 1767 г.» — писал В.О. Ключевский. Но что стояло за этой яркой метафорой?
Когда в 1767 году Екатерина II собирала Уложенную комиссию, на которую были вызваны представители почти всех сословий и народов огромной империи, речь шла вовсе не о красочном карнавале имперской многонациональности. Государыня стремилась не к украшению трона «народной мозаикой», а к получению сведений о насущных нуждах своих подданных. Средством для этого стали депутатские наказы — письменные инструкции избранным депутатам о том, с чем именно они должны были явиться в Москву, в комиссию.
Но какова была реальная ценность этих документов — для Екатерины, для истории и для историков? А главное: как менялось восприятие этой сокровищницы мнений народа в разные эпохи? Особенно в советское время, когда в науке доминировала теория исторического материализма и классовый подход.
Уложенная комиссия: что это было и зачем?
Комиссия по составлению нового Уложения — амбициозный проект Екатерины II, призванный обновить и систематизировать законы государства. Но более интересным оказался процесс подготовки: от всех сословий и территорий России требовались наказы — тексты, отражающие пожелания населения.
Сама идея собрать столь широкий спектр мнений была беспрецедентной. Но еще более удивительным оказалось содержание этих текстов — разноречивое, противоречивое, а иногда и откровенно смелое.
Советская историография: новый взгляд на старые документы
К XX веку внимание историков к этим текстам стало не просто академическим. С приходом советской власти все исторические источники стали рассматриваться через призму классовой борьбы и генезиса капитализма. Истмат — исторический материализм — диктовал подход: история не могла быть нейтральной. Она должна была показывать, как угнетённые массы боролись за освобождение.
Именно так наказы стали восприниматься не как пестрая коллекция частных жалоб, а как зеркало социально-экономических отношений XVIII века.
От феодального «завещания» до буржуазной программы
Одним из ведущих представителей советской школы, Н.М. Дружинин, видел в наказах прежде всего отражение интересов сословий. Он соглашался с дореволюционными коллегами в том, что Уложенная комиссия стала ареной закрепления узкосословных интересов, но интерпретировал это иначе — в контексте классового антагонизма.
Историк В.И. Недосекин описывал наказы как «завещание феодального порядка», но одновременно и как «программу буржуазии в зачатке». Противоречие? Нет — скорее отражение той самой переходной эпохи, в которой феодализм уже трещал по швам, а капитализм только набирал силу.
Дворянские наказы: идеология господства
Советские историки особенно пристально изучали наказы дворянства. Их анализ демонстрировал, что даже в просьбах о налоговых послаблениях и улучшении образования просвечивала одна цель — укрепление положения сословия.
С.М. Троицкий указывал, что финансовые предложения дворянства имели цель не общего блага, а уменьшения налоговой нагрузки на помещиков. М.Д. Курмачева, анализируя требования по вопросам образования, видела в них стремление закрепить феодальные привилегии в новых формах.
Но были и более тонкие наблюдения. Например, В.В. Посконин отмечал двойственность позиции дворянства: с одной стороны, они хотели стабильности, с другой — понимали, что старые порядки рушатся.
Крестьянские наказы: между протестом и робостью
Самыми ценными с точки зрения истмата, разумеется, были наказы крестьян. Именно в них советские историки искали антифеодальный протест. И они его находили.
Г.П. Макогоненко называл эти документы первым публичным выражением народных чаяний, а М.Т. Белявский видел в них «обвинение крепостническому государству». Хотя и оговаривался, что протест был «робким и приглушённым».
Возможно, потому что открытая жалоба могла привести к наказанию. Ведь, как писал сам Белявский, крестьяне, осмелившиеся жаловаться, часто попадали под обвинение в клевете. Тем не менее, именно в этих текстах исследователи видели первые зачатки классового самосознания.
Крестьяне требовали не абстрактной справедливости, а вполне конкретных буржуазных прав: свободы торговли, отхода, найма рабочих, свободного землепользования.
Городские наказы: тени будущей буржуазии
Если с крестьянскими наказами всё было более-менее понятно, то с городскими — нет. Кто был этот «городской житель»? Купец, ремесленник, мастер, работник?
Советская историография колебалась между определением городской буржуазии как еще не сложившегося класса и признанием её частью господствующего сословия. В результате наказы трактовались либо как проявление охранительной идеологии, либо как зачаток буржуазной программы.
Наиболее яркий пример — наказ из Ряжска: купцы требовали не просто послаблений, но и дворянских титулов и освобождения от податей. Это казалось верхом притязаний. Но советские историки предпочитали интерпретировать это как стремление развить производственные силы, что — в духе марксизма — всегда считалось прогрессивным.
Методология как зеркало эпохи
Почему одни и те же тексты — депутатские наказы — воспринимались дореволюционными и советскими историками столь по-разному?
Ответ — в методологии. Если дореволюционная наука опиралась на описательные методы, анализируя документы в рамках политической истории и государственности, то советская — через призму диалектического материализма.
Поэтому один и тот же текст мог быть для одного исследователя криком души, а для другого — программой классового господства.
Противоречия и переоценки
Советская историография стремилась выявить классовый подтекст в каждом документе. Однако в стремлении доказать антифеодальный протест народа и эгоистичность дворянства, учёные порой игнорировали очевидное: двойственность, амбивалентность источника.
Наказы создавались в переходную эпоху — между феодализмом и капитализмом. Поэтому неудивительно, что в них смешивались старые и новые идеи, мечты о свободе и просьбы о сохранении привилегий.
Что остается нам?
Сегодня, спустя столетия после Екатерины и десятилетия после СССР, депутатские наказы продолжают быть уникальным источником народного взгляда на государство. И особенно ценным — именно потому, что отражают не столько официальную, сколько живую, бытовую Россию XVIII века.
Советские историки, несмотря на свою идеологическую ограниченность, открыли эти тексты для глубокого анализа. Их вклад в изучение социальной структуры, экономических интересов и политических чаяний разных сословий — неоспорим.
Но сегодня мы можем идти дальше: читать наказы не как аксиомы, вписанные в классовую борьбу, а как документы живого прошлого — с его противоречиями, сомнениями и надеждами.
Наказы 1767 года — это первый опрос общественного мнения в истории России. И, возможно, самый честный. Потому что отвечали не социологу, а императрице.