— Опять, — Валерия замерла в дверях и шумно выдохнула, не снимая кроссовок. — Прям как привидение в ванной, стабильно по расписанию.
Из кухни доносился густой запах тушеной капусты, тонкий намек на полковую кухню и «правильное питание по системе Нины Петровны». На фоне легкой духоты заиграл голос — бодрый, командирский:
— А ты чего так поздно? Женщина должна быть дома к шести, а не шататься по ночам, как...
— Как кто, Нина Петровна? — Валерия встала в дверях кухни, скрестив руки. — Как женщина, у которой работа, а не швабра и пять детей на закваске?
Свекровь повернулась. Щеки в румянце, губы в ниточку, в руках — половник, как оружие в Средневековье. Миша, между прочим, сидел за столом с видом оскорбленного теленка, перед ним — тарелка с чем-то, что пыталось быть борщом.
— Валерия, не начинай, — вздохнул он, даже не поднимая глаз. — Мама просто зашла поужинать...
— Поужинать? — фыркнула она. — Посуду моет, полы протирает, белье развешивает. Зашла? Или живёт?
Нина Петровна хлопнула крышкой кастрюли.
— Я сюда не на диван к тебе приехала! А к сыну! У него вон кольцо на пальце, а не у тебя. Это мой дом так же, как и его.
— Не-ет, — протянула Валерия, подойдя ближе. — Мой. Наш. Но определённо не ваш. Ключи вы где взяли, кстати?
— У Миши. А что?
Валерия перевела взгляд на мужа. Он вытер губы салфеткой, будто готовился к ответу на ЕГЭ по семейному праву.
— Лер, ты же сама говорила — иногда ей тяжело... У неё давление, она одинока...
— У неё давление на меня. Каждый день. Причём повышенное. А одинока она ровно до момента, как переступает наш порог.
Пауза.
— Она не просто зашла, — медленно сказала Валерия. — У неё тапки стоят в прихожей. Халат висит. Зубная щётка в стакане рядом с моей. Я сегодня утром выдавила себе пасты на нос, потому что кто-то поставил туда какой-то мятный крем от варикоза. Миша, она переехала. Ты в курсе?
Он встал. Медленно, как в замедленной съёмке. Щелкнул пальцами — привычка с университета, всегда так делал, когда не знал, что сказать.
— Лер... ну ты же сама видела, как она... Ну... она просто тут будет жить пока...
— Пока что? Пока я не сойду с ума? Пока не подам на развод? Пока ты не пропишешь её здесь, как свою душевную музу?
Нина Петровна, к слову, стояла, прислонившись к холодильнику, как победитель семейной олимпиады.
— Я, между прочим, тебе только помогаю. А ты дома всё реже. Что я должна думать, когда женщина исчезает до полуночи? У кого ты задерживаешься, дорогуша?
— У психиатра. Отгадай, почему.
Сарказм брызнул в воздухе, как пробка от дешёвого шампанского. Миша осел обратно на табуретку, словно лишился скелета.
— Всё, — Валерия сняла куртку. — Я в душ. А вы тут вдвоем решите, кто у кого жена. Или кто кому мать. Если что, стучите. Только не тапком.
За тонкой стенкой шумело. То ли капуста доигрывала свою арию, то ли у Нины Петровны начался очередной монолог из серии "Куда катится мир".
Валерия сидела на краю ванны, стискивая ладони. Руки дрожали, внутри было мерзкое ощущение — как будто тебя облили холодным чаем, а потом ещё и упрекнули, что сама виновата.
Как давно всё началось? Как давно она чувствовала себя гостьей в собственной жизни?
Сначала были «советы». Потом — «ну я тут на пару дней». Потом ключи, покупки в шкаф, стиралка, забитая чьими-то носками. Потом запах — запах чужого человека, впитавшийся в подушки, в кухню, даже в воздух.
Миша всё реже смотрел в глаза. Всё чаще говорил: «Ну ты же понимаешь...» Да, она понимала. Понимала, что стала не женой, а помехой.
Из ванной она вышла, уже накидывая халат.
— Миша, у нас серьёзный разговор.
Он повернулся. Нина Петровна тут же встала, поджала губы:
— О! Я мешаю, да? Ну конечно. Вы же в доме, как два голубка... И тут я, с капустой. Сколько можно терпеть?!
— Вот об этом и речь, — спокойно ответила Валерия, — Сколько?
Тишина. Только капала вода из крана.
— У нас был договор. — Она смотрела на мужа, будто первый раз видела. — Мы — семья. Без третьих лиц. Ты дал ей ключи. Ты впустил её сюда не просто в дом. В нас.
— Ну подожди, — он поднялся, — Лер, я не думал, что это тебе настолько... болезненно. Я просто...
— Не думал, — она кивнула. — В этом вся суть. Ты ни разу не подумал обо мне. А я, между прочим, та, кто платит за эту квартиру. В прямом и переносном смысле.
Она развернулась и ушла в спальню, прикрыв дверь.
Сколько можно терпеть? Вопрос, который уже не звучал в голове. Он кричал.
И кричал громче с каждым днём.
— Я не поняла, — голос Валерии звучал с ледяным спокойствием, от которого у нормального человека должны были поседеть ресницы. — Это что за бумажки у меня в ящике?
Миша зевнул, почесал живот и даже не удосужился повернуться.
— Какие бумажки, Лер? Ты же знаешь, я твои бумаги вообще не трогаю.
Она молча кинула ему на грудь аккуратно сложенный лист. Миша машинально поймал — и замер.
— Ты оформишь кредит на меня. Без моего ведома. Подпись подделал? Или я так хорошо расписалась в лунатическом сне?
Он судорожно сглотнул и, наконец, глупо попытался усесться на диване, как человек, внезапно обнаруживший под собой горячую плиту.
— Подожди. Я хотел тебе сказать. Просто всё завертелось, и...
— Ага. Всё завертелось. Особенно мама твоя, как волчок. Она знала?
— Лер, ну ты чего начинаешь?
— Отвечай. Она знала?
Он помолчал. Потом кивнул. Медленно. С сожалением. С обречённостью.
И Валерия поняла, что сегодня у неё с нервной системой будет длинный, тяжёлый и, возможно, последний разговор.
— Значит, ты взял сто сорок тысяч на меня. Потому что мама решила, что её племянник «такой талантливый, только без ноутбука». А чтобы он не терял вдохновение, нужно купить ему Макбук Про. Так?
— Ну ты так говоришь... — попытался пошутить Миша. — Как будто я у тебя почку вынул.
— Не почку. Личность. Самоуважение. Чёрт возьми, у нас даже совместного кредита на отпуск не было, зато теперь есть долг перед банком, который мне даже не звонил, потому что я — в их системе, как жена идиота.
Нина Петровна вошла, как дирижёр на симфонию скандала:
— Ты зачем на сына орёшь? Он же для семьи старается. И потом, не чужому же человеку помогли. А родне. Семья — это когда все вместе.
— Нина Петровна, семья — это когда один человек не прописывает сюда другого без согласия жены. Когда не прячет её паспорта, чтобы подписать кредитные бумаги. Когда не устраивает себе материнский курорт в квартире, за которую платит невестка!
— Сама виновата, — фыркнула свекровь, — С утра до ночи в своей конторе. Ни борща, ни тепла, ни уюта. Сын приходит — пустота. А ты кем работаешь? Менеджер проектов? Это как — по телефону болтать и кофе пить?
— Вы сейчас серьёзно? — Валерия уже не кричала. Она говорила тихо, хрипло, сдерживая дрожь в голосе. — Вы мне, женщине с двумя высшими образованиями, с проектами по Москве и области, которая тянет вашего безработного сына и ипотеку, предъявляете за борщ?
— Валерия, — вмешался Миша, — хватит. Ты перегибаешь.
Она развернулась к нему, словно его слова ударили её в лицо.
— Я перегибаю? А кто прописал маму в квартиру без моего согласия?
Он открыл рот. Потом закрыл. Потом снова открыл.
— Я хотел сказать тебе, но ты была вечно занята…
— О да, это такая удобная позиция. «Она занята — значит, решу за неё». И кредит возьму за неё. И маму подселю. И шкаф ей отдам. И душевую полочку — потому что мама любит мятную пену, а я, видимо, моюсь стыдом.
Нина Петровна швырнула полотенце на диван.
— Валерия, у тебя истерика! Женщине твоего возраста уже не подобает так вести себя! У меня, между прочим, давление!
— У вас, между прочим, совести нет. Давление — это у меня, когда вы стоите над душой с чайником и советами про мой гардероб.
— Да мне плевать на твой гардероб! — неожиданно выкрикнула Нина Петровна, заходясь пятнами на щеках. — Но пока я здесь, у тебя будет порядок. А не феминистская вольница с брюками и командным голосом.
Следующее случилось быстро. Почти без паузы.
Валерия схватила коробку из-под утюга, что стояла в углу — пустую, забытая после ремонта, и начала в неё методично укладывать вещи. Не свои.
— Это что? — растерянно выдавил Миша.
— Вещи вашей мамы. Халат. Крема. Тапки. Витамины. Всё. Сборы начинаются сейчас. Потому что если она не уйдёт, я уйду.
— Ты не можешь! — взвизгнула свекровь. — У меня прописка!
Валерия резко повернулась:
— Да. Вот теперь можем поговорить по-настоящему.
Через два часа в квартире стояла тишина, нарушаемая только глухим хрустом — Нина Петровна села на свои чемоданы в прихожей, будто оккупировала территорию.
— Я не уеду. Это мой дом по закону.
— Тогда встретимся в суде, — ответила Валерия, надевая куртку. — И, кстати, этот кредит я тоже обжалую. Придётся отвечать, Миша. По-настоящему.
Он стоял у стены, потупившись. Был похож на школьника, которого застали с сигаретой.
— Лер, подожди… — он шагнул к ней. — Мы можем… ну, давай всё обсудим, без крика...
— Тебе было время обсуждать. Когда ты молчал и подписывал за меня бумаги. Когда ты улыбался ей, а я стирала твои футболки. Когда ты прятался в ванной, а я спорила с ней о том, кто тут хозяйка. Всё. Закончилось.
Она вышла. Дверь хлопнула. В воздухе повис запах чужой капусты и предательства.
А в душе уже не было обиды.
Было чувство, что начинается что-то новое. Болезненное, но своё.
.Снег валил хлопьями, будто кто-то наверху хлопнул дверью в морозильнике и забыл её закрыть. Валерия стояла на автобусной остановке с красным от ветра носом, пакетом с остатками «совместной жизни» и сердцем, которое, вопреки всему, не развалилось, а будто собралось в кулак. Не железный, конечно — мясной, живой, но уже умеющий бить в ответ.
За спиной остались трёхкомнатная с пропиской, кредит с липовой подписью, мама с диктаторским уклоном и муж с отсутствием хребта. Впереди — однушка в Кузьминках, арендованная на скорую руку через коллегу.
Пыль, облезлая мебель, диван, которому место в музее выживших войн — всё это встретило её с таким искренним «добро пожаловать в одиночество», что даже стало легче. Потому что тут хоть никто не обсуждает, что ты купила шампунь с запахом «ночной орхидеи», а не «хвойный бриз», и где это видано — жить без чехлов на табуретках.
Через неделю её настигает звонок. Нет, не от Миши. Тот исчез в режиме «инфантильный бункер». От него — ни извинений, ни попытки поговорить. Только СМС: «Ты всё неправильно поняла». Прекрасно. Она теперь не только кредитоплательщик, но и параноик по версии бывшего мужа.
Звонила — кто бы вы думали? Нина Петровна. В десять вечера. Когда Валерия только-только научилась слушать тишину своей новой жизни без постороннего «а где у вас пыль, я что-то не вижу тряпки?»
— Валерия, я понимаю, ты обиделась. — Голос свекрови был сладкий, как просроченный компот. — Но ведь Миша тебя любит. А ты… вот так всё… сразу…
Валерия сделала глубокий вдох.
— Нина Петровна, я вот думаю, кто у вас дома на пульте от телевизора — вы или он?
— Что?
— Вот именно. Вы. И в нашей жизни вы тоже были с пультом. Только я теперь батарейки вытащила.
— Ты неблагодарная! Сколько раз я тебе помогала! Я же тебя как дочь принимала! Сама ведь говорила — "мама, мама"!
— Я говорила. Пока не поняла, что настоящая мама не подставляет. И не устраивает сговоры за моей спиной. И уж точно не кричит мне, что я "недожена с карьерными амбициями".
— Так ты же всё рушишь! Из-за гордости своей! Женщина должна уметь терпеть. Вот я терпела! И что? 42 года с покойным прожили!
— Так вот. Я не хочу 42 года терпеть. Хочу хотя бы 20 — жить.
И она повесила трубку.
Спустя месяц на горизонте, как тот самый бумеранг с острыми краями, снова появился Миша. Приехал на новом такси — «подрабатывать начал, Лер, я изменился». В руках — охапка хризантем, в глазах — тот самый взгляд щенка, которого выгнали в снег, но он всё равно не понял, что натворил.
— Я скучаю. Всё стало не так без тебя. Мама съехала, я же сказал. Всё понял. Реально.
Валерия посмотрела на него. На его куртку с засаленными рукавами. На цветы, купленные явно на последнюю смену. И на глаза. Всё те же — тёплые, но абсолютно не умеющие выдерживать шторм.
— А кредит ты уже оплатил?
Он запнулся.
— Ну, ещё нет. Но у меня план…
— Миша. У тебя всегда план. А у меня — теперь контракт. На новую должность. С командировками, зарплатой и возможностью не ждать, пока мужчина разродится решением.
Он опустил глаза. Цветы остались в руке — некуда было их поставить. Здесь — не его квартира. И больше не будет.
— Ты изменилась, — прошептал он. — Раньше ты…
— Терпела. Да. А теперь нет. Спасибо тебе, кстати.
Он ушёл. Цветы оставил у двери. Валерия подняла их и выкинула в мусоропровод. Без истерики, без надрыва, без киношных слёз.
Просто — выбросила.
Вечером, на кухне, с чашкой дешёвого, но честного кофе, она открыла ноутбук. В соцсетях был пост от одноклассницы: «Как же хочется, чтобы всё стало, как раньше».
А Валерия написала в комментариях: «А мне — чтобы стало иначе. И лучше».
Конец.