Эта история начинается в начале прошлого века: юная девица, красавица и умница, дочь городского головы и племянница известного дипломата поступает на Высшие женские курсы. С началом Первой мировой войны она принимает решение учиться на курсах сестер милосердия. И в 1914 году отправляется на фронт в составе «летучки» - военно-санитарной организации, которая оказывала медицинскую помощь на месте боев. Такое вот начало – многообещающее.
Эта девушка должна пройти войну, хранимая своим ангелом, выйти замуж, родить детей, написать на старости лет мемуары…
Ольга не жаловалась, работала, выполняла свой долг. Хотя условия порой были попросту ужасными: приходилось спать на холодном полу и питаться одним хлебом. И все-таки сестер милосердия оберегали остальные участники санитарных «летучек». Отношение мужчин к сестрам милосердия – трепетное и очень уважительное – становится понятным из воспоминаний Сергея Шлихтера, который был непосредственным участником тех событий и работал с Ольгой плечом к плечу.
Он же по воле случая сопровождал Ольгу в лазарет и был с ней до конца. Ибо Ангел-хранитель отвернулся от девушки – может, всего на мгновение. Но именно оно и оказалось роковым.
Мне удалось найти воспоминания Сергея Шлихтера в отсканированном виде – пожелтевшие страницы, дореволюционное письмо с «ерами» и «ятями», специфическая пунктуация – сто лет спустя поменяется все: от грамматики до динамики текста. Сейчас не принято рассказывать так подробно и обстоятельно. Но тогда – это отголосок века восемнадцатого – люди никуда не спешили.
Вспоминаются дневники врача, который осматривал великого писателя Ивана Тургенева – и не преминул среди симптомов больного и объективной картины болезни рассказать о том, как выглядела комната, в которой Тургенев столь сильно занемог… Ну а мы читаем все это, замерев от восторга. Потому что эти люди смогли остановить время, поместить его в вязкий янтарь книжных страниц, навсегда увековечить простые – и оттого особенно интересные и трогательные – детали быта великих.
Итак, я «перевела» воспоминания Сергея Шлихтера на более понятный моим читателям современный язык. Давайте вместе погрузимся в подробное описание истории болезни одной сестры милосердия и посмотрим, что можно было помочь пациентке со спинальной травмой в начале XX века.
(Свои комментарии выделю жирным шрифтом.)
6 марта 1915 г
«Мы, конечно, не пошли бы в окопы днем, без особенной нужды, да еще с сестрой, так как днем легко могут заметить, если бы не перемирие и не удачное расположение окопов…
Нас благодарили за газеты, угощали чаем, <…>, говорили, что с утра под обстрел неприятеля хотят выставить чучело, надев на него для пробы панцирь. Затем пошли по окопам.
Шли, вернее, не по окопам, так как ям копать здесь нельзя – болотистая почва и на ¼ аршина (1 аршин – 0,7 м) в глубину вода. А окопы заменяет бруствер, - стена, сложенная из земли и дерна и укрепленная кольями. В ней и устроены бойницы. Такой тип окопов, конечно, очень неудобен и встречается очень редко, только в случаях крайней необходимости, когда иначе устроиться нельзя. За стеной стоят невысокие землянки, опять-таки, не вырытые в земле, а построенные на ней с помощью жердей и дерна.
<…>
И вдруг далекий выстрел и характерное жужжание приближающегося к нам снаряда. Человеку непосвященному, никогда не испытывавшему ощущения ожидания снаряда, летящего на тебя, жужжание это, как ни старайся, никак не передашь и ни с чем его не сравнишь. Но зато, если вы с ним хорошо познакомились, то уже всякий звук напоминает вам это жужжание. И спустя день по приезде в Варшаву меня заставлял еще настораживаться звук дребезжащей пролетки.
(Вот тут интересно сравнить это впечатление от летящего снаряда с ощущениями современников. Все мои пациенты, которые оказывались в зоне военных действий, рассказывают примерно то же самое. Звук этот и леденящий ужас от него никак не опишешь человеку незнающему. Но раз попав в эту ситуацию беспомощности и страха, всегда будешь искать в звуках с улицы тот самый. И каждый раз будет возникать это ощущение смертного ужаса. Так формируется посттравматическое стрессовое расстройство – оно ведь бывает не только у бойцов, но и у мирных жителей. И не только любой громкий звук с улицы может сработать как триггер, но даже на фоне полной тишины у больного возникают болезненные флешбеки – наплывы страшных воспоминаний, которые заставляют тело переходить в режим сильнейшего стресса, что изнашивает сердечно-сосудистую и нервную системы.)
<…>
Не было чувства страха, было чувство удивления, недоумения, но, главное, беспомощности. Мы ожидали его стоя, как прикованные к месту.
Оглушительный разрыв, я на мгновение как будто ничего не вижу перед собой, но ненадолго, и в это время чувствую, как по моему виску настойчиво и безумно скоро стучат острым молоточком. Это продолжается мгновение. Затем все снова приходит в норму. Мой взгляд случайно падает на правую руку: на ней несколько дыр, хотя боли я никакой не чувствую. Оборачиваюсь дальше, вижу, - лежит сестра.
«Она испугалась, и потому упала!» проносится мгновенно в сознании, до того невозможно даже представить себе, что произошло что-нибудь серьезное. А произошедшее со мной лично только подтверждает еще комичность и смешную сторону инцидента.
(Это срабатывает защитная реакция психики. Первая мысль: этого не может быть! Это не на самом деле!)
Подбегаю к ней, - у нее отнялись ноги. Осматриваю: ни дыры в платье, ни крови не видно.
«Нервное потрясение» - думаю я.
(На самом деле это из-за стресса у Сергея снижено внимание. Он не осознает этого. Ему кажется, все в порядке. Он отчаянно цепляется за эту мысль и не хочет верить в плохое.)
И мы с солдатом тащим ее в землянку. В это время второе жужжание, второй разрыв, но уже не в воздухе, а на земле, - позади нас, т.е. уже не шрапнель, а граната, - снаряд, поставленный на удар. Вспоминая потом об этом, я догадался, почему австрийцы пускают снаряды именно в такой последовательности: шрапнель застает врасплох и осыпается сверху свинцовым дождем на ничего не ожидающих солдат, а затем, когда они знают – солдаты уже спрятались, поукрывались и шрапнелью их не пронять, - они начинают щупать их в самих окопах гранатой. И вот летит второй снаряд, третий, а у меня такое настроение, как будто хочется крикнуть им: «Ага! Что? Взяли?»
Но сестра начинает стонать, жалуется на общую боль в спине и груди, на то, что отнялись ноги… Снова детально осматриваю ее и ничего не нахожу. У меня отлегает от сердца…
(Для повреждения спинного мозга достаточно очень маленького осколка. Соответственно и входное отверстие будет маленьким – это мы увидим позже. Но сильная боль, невозможность встать на ноги – а ведь это ситуация смертной опасности! – когда мобилизуются все резервы организма и человек дойдет на укрытия, даже если у него сильная кровопотеря, к примеру, или повреждена одна конечность. Сам Сергей через год повторит печальную судьбу сестры милосердия Ольги Шишмаревой – он тоже будет ранен в шею, но дойдет до укрытия из последних сил – и потом уже не встанет… Обратим также внимание на локализацию боли: спина и грудь. Спина – это иррадиация боли от оболочек спинного мозга и нервных корешков. А грудь – признак того, что задета грудная клетка, скорее всего, есть повреждение плевры – в ней много болевых рецепторов.)
Прошу сходить в резервные окопы за носилками, а сам иду в землянку к сестре. Там дела еще хуже. И теперь она жалуется на определенную боль в левом плече. Осматриваю тщательно эту область и на этот раз нахожу, прикрытую до этого косынкой, маленькую дырку в фуфайке с небольшим ободком крови вокруг…
Начинаю понимать все…
(Вот тут запредельный стресс начал уменьшаться. Внимание у Сергея становится острее. Он выходит из состояния «туннельного сознания», когда психика настроена только на принятие решений о выживании и не берет в расчет остальную информацию, которая к выживанию не относится. Иными словами, к человеку с медицинскими знаниями возвращается здравый смысл и критическое мышление. И понимание того, что все плохо, тут же загорается в сознании яркой лампочкой.)
Перевязка сделана, и мы с солдатом из землянки, славным, добродушным парнем, готовым, кажется, душу положить за сестрицу, идем за водой к колодцу, так как она просит пить.
(Сильная жажда – признак интенсивной кровопотери. Не было ли у Ольги внутреннего кровотечения? Мы никогда этого не узнаем, но даже если кровотечение было, оно, вероятно, остановилось само и не стало причиной смерти.)
½ версты тянутся долго, бесконечно долго. Сестре холодно, как ни стараемся мы ее укутать ее тем немногим, что имеется в нашем распоряжении: шинель, да ее брезентовый плащ, да полотно от палатки, которое дал мне солдатик – единственное, что он мог дать.
(Чувство холода, озноб, невозможность согреться – еще один симптом потери крови).
Переполох, который производит в летучке появление носилок…Перевязка. Верховой летит в лазарет с извещением о случившемся. Ночью на автомобиле приезжают Некрасов и старший врач. Накладывают гипсовый корсет и немедленно эвакуируют сестру в лазарет, а оттуда утром, в автомобиле, за 110 верст в Варшаву.
(Иммобилизация, создание максимальной неподвижности позвоночного столба – верное решение, которое используется и в наши дни при подозрении на травму спинного мозга. Чем неподвижнее позвоночник, тем меньше вероятность вторичных повреждений при движении, отека и повреждения спинного мозга. Нужно свести к минимуму эти разрушительные влияния, которые могут доставить едва ли не больше бед, чем сама травма.)
Меня вместе с другой сестрой посылают сопровождать ее и устроить в лазарете. На другой день сестра уезжает, и я остаюсь один. Выясняется безнадежность ее положения… Трудно поддерживать надежду в обреченном на смерть человеке, развлекать его, строить планы будущей, совместной работы. Трудно, когда совершенно один и возле нет поддержки.
(Что бы сделали в наши дни? При спинальной травме реабилитацию нужно начинать с первого дня. И, даже если пациент сильно ограничен в движении, ему на помощь приходит психолог. Сестру милосердия Ольгу Шишмареву определенно прооперировали бы нейрохирурги, далее создали надежную иммобилизацию шейного отдела позвоночника и далее передали пациентку реабилитологам. А уж они занялись бы тем, что возможно в такой сложной ситуации – это правильная укладка пациентки в постели, профилактика пролежней, пассивные движения в конечностях, чтобы избежать контрактур в суставах. И, конечно, помощь психолога. Потому что когда еще вчера ты была молодой и полной сил девушкой, а сегодня лежишь неподвижной колодой и можешь только говорить и есть с ложечки – психологическое состояние трудно себе вообразить.)
И в особенности трудно, когда мучат угрызения совести за то, что уступил просьбам и доводам ее и других и взял ее с собой в окопы; за то, что стал так, а не иначе, благодаря чему пуля избрала именно такое несчастное направление (у нее перебит позвоночник, и совершенно отнялась вся нижняя часть тела) в то время, как могла попасть и иначе. Знаешь, что все это находилось вне твоей воли и власти, а все-таки… За то, наконец, мучит совесть, что ты так счастливо отделался, а она попала так несчастливо…
(Трагедия человека, который был хорошо знаком и был с тобой совсем рядом – это психологическая травма и для наблюдателя. Сергей чувствует себя обязанным девушке, словно это она спасла его от шального снаряда. Он, безусловно, психологически травмирован и испытывает патологическое чувство вины).
… История эта может продолжаться очень долго. Теперь, глядя на нее, ни за что не хочется верить, что она умрет: такой у нее сравнительно хороший вид и розовые щеки – почти такие же, как и были раньше. Но надежды на жизнь, говорят врачи, очень мало, а надеяться на восстановление движения и всего прочего и совсем невозможно. А в последнем случае, лучше, пожалуй, смерть.
(Спинальная травма вообще одна из самых гнетущих для наблюдателя. Головной мозг в сохранности, а значит, сознание у пациента ясное. Он не спит большую часть дня, а просто лежит, глядя в потолок, потому что даже повернуться сам не может. И пациент вполне ясно осознает положение дел. А в начале двадцатого века, когда спинальная хирургия совсем не была развита, понимание неизбежности конца у Ольги тоже вероятнее всего было.)
***
10 апреля Ольга Шишмарева скончалась. В документах упоминается о том, что у нее было также проникающее ранение грудной клетки, которое осложнилось пневмонией и плевритом. Вероятнее всего это и стало причиной смерти.
20 июня 1916 года, чуть больше года спустя после кончины Ольги Шишмаревой, Сергей Шлихтер был тяжело ранен осколком гранаты в шею. Он утратил возможность говорить и общался с медперсоналом при помощи записок. 25 июня он скончался в санитарном поезде недалеко от Минска «от удушья» - вероятнее всего, это был отек легких на фоне инфекционных осложнений или обильной кровопотери.
Отчего-то случай гибели Ольги стал резонансным для своего времени. Вероятно, журналисты разумно посчитали, что безвременная смерть юной, красивой девушки из состоятельной семьи, которая выбрала не праздное прожигание жизни, а деятельную помощь раненым, будет ярким инфоповодом. Так и получилось.
Для меня судьба Ольги, да и Сергея – это истории о том, как внезапно и непредсказуемо может закончиться история каждого из нас, если доведется стать участником – вольным или невольным – военных действий.
Кстати, высокая смертность раненых в Первой мировой войне вдохновила многих врачей искать новые пути спасения пациентов: быстрой и эффективной ампутации конечностей с минимальными рисками инфекционных осложнений, обработки ран, военно-медицинской сортировки больных. Тогда не существовало антибиотиков. А потому больные погибали либо от ран, либо от инфекционных осложнений, либо от болезней, которые с легкостью пробивали ослабленную иммунную защиту и уносили жизни пациентов – будь то обычный грипп или брюшной тиф. Тогда не существовало реабилитации и четкой системы по восстановлению пациента после ранений и других болезней. Врачи действовали по наитию и зачастую, кстати, делали все правильно: ратовали за раннюю мобилизацию пациентов, старались переключать фокус их внимания со страданий на какие-то значимые дела.
А еще такие истории неплохо проясняют сознание тем, кто любит поворчать, как темна и отстала наша современная медицина. В то время как шансы на спасение у Ольги Шишмаревой сегодня были бы немаленькие. Правда, если у нее было полное поперечное пересечение спинного мозга осколком (а вероятнее всего, так оно и было), Ольга никогда бы не смогла встать, пошевелить рукой или ногой. Она навсегда утратила бы контроль над тазовыми функциями. С годами у нее развилась бы атрофия мышц и из цветущей девушки она превратилась бы в собственную тень, истаявшую копию.
Многие читатели поспешат возразить: и что бы это была за жизнь? Но я отвечу: не нам судить. И не нам решать за пациентов, которые часто демонстрируют удивительное жизнелюбие и умение быть счастливыми даже при полной неподвижности. Мне кажется, Ольга была именно такой – сильной и упорной. Она точно была боец. Увы, уровень тогдашней медицины не позволил ей пожить еще немного.
Но эта история определенно вызывает не только сочувствие к судьбе юной девушки, которая отдала жизнь за Отечество – сделала это добровольно и вполне осознанно, выбрав опасную работу на передовой. Это еще и свидетельство силы характеров того времени, удивительной глубины личностей участников тех событий.
И, вероятно, еще один повод гордиться нашей страной.