С чего начинается утро у удобной тёти Антонины? Не с теплого кофе у окна, нет. Не с тишины, которая сладко разливается по квартире, как эта самая пенка на горячем молоке… Скрипит пол - чужие шаги по коридору. Вчерашние следы от кроссовок Алиски, младшей племянницы, прилипли к плитке. Из ванной - хохот, пережёвы снюса, шум воды, песни под нос. - Ой, Антонина Васильевна, вы так рано! - шепчет голос за дверью, будто я сама у себя лишняя, бестактная. Утро начинается со сборной гостей: кто-то ночует, кто-то завтракает, кто-то просто заскочил, потому что «свободная квартира» - звучит как пропуск на базу отдыха.
Ключ у Людмилы. Ключ у её Жанки. Ключ - у сына племянницы, хотя того и лица-то три года не видела. И ещё у мамы. Да мама хоть и строгая, но свои порядки в доме сразу наводит - отодвигает мой плед, чтобы сесть «на привычное место» у телевизора. Я шучу: квартиру проще обвести мелом, как на улице, и поделить клетки, чтобы никому не обидно.
Поначалу смешно. Даже удобно, когда младшие после бурной пятницы ночуют - безопаснее, чем по улицам. Даже приятно немного, когда племянники на кухне обсуждают свои дела, ведь дом - живой, никто не обижен. Только когда третий раз за месяц оказываешься ночующей на кухне, потому что молодежь захватила диван, а твоя сестра приняла у себя своих гостей - тогда грусть прячет всю эту добрую атмосферу.
Ночью ловлю себя: Боже, почему я ютюсь на кухонной табуретке? Зачем мне эта вечная гулящая общага, где я из хозяйки стала то ли уборщицей, то ли гардеробщицей? - Тоня, ну не ворчи! - машет рукой Людмила, когда я делаю попытку изъясниться. - Дом ведь не должен пустовать! Хочешь, чтобы холодом и паутиной оброс? Я в который раз кусаю щёку, ищу слова, которые - не сомлеют, не зацепят, остановят эту вольницу. Но не нахожу. Все тут свои, все тут «по праву». Только я всё чаще - сама против себя.
А когда мама приезжает: - Не дерзи с родными. Ты мать, хозяюшка, но кто же кроме тебя? Всех принять, всех обогреть - вот женское дело…
Сижу на кухне, слышу отзвук смеха за стеной, шум, хлопки дверей. Кажется, меня самой в этом доме всё меньше. Остались только тапки под столом и кружка, кофейная, с облупленным рисунком. Моя кружка. А дом?..
С каждым днём ощущение, что стены в квартире садятся всё ближе, а я - будто бы всё незаметнее. Мне бы сказать: «Стоп!» - да выходит только осторожное «А вы до скольки сегодня…?» или робкое «Может, договоримся, кто когда приходит?»
Но разве такие намёки воспринимаются? Людмила заламывает руки, театрально вздыхает, - - Тоня, я тебя не узнаю! Ты что, устаёшь от родных? Ты же всегда говорила - мой дом для всех открыт!
Племянники смеются: - Тётя Тоня, ну что вы, мы совсем чуть-чуть! Посидели - и уйдём, не переживайте. Только этот «чуть-чуть» порой затягивается до утра, а «посидели» - вон в коридоре чьи-то ботинки, шаги, куски пиццы на столе. Я вытираю со скатерти липкие следы - и глотаю этот комок поперёк горла.
Хуже всего - когда возвращаешься вечером домой как гость. Раз - а в прихожей пятеро незнакомых лиц. Кто-то растерянно улыбается, кто-то ищет глазами вешалку. Племянница, шустрая Ксюша, кивает: - О, тётя, вы пришли! Я тут друзей привела, побудем немного, не помешаем? Друзей? Поздно в пятницу? Я собираю сумки, прохожу в комнату - и вижу, как с моего кресла аккуратно сдвинута моя вышивка, а под подушкой чей-то зарядник для телефона. В холодильнике - недоеденный салат, а на полке нет булочек, которые только утром купила себе к чаю…
- Тоня, ну не начинай, - подаёт голос Людмила, когда я пытаюсь перебирать покупки. - Жильё ведь не казённое, не в шкафчике убирать, всё своё!
Я вышагиваю с кухни, сажусь у окна. Дышу. Слышу, как за спиной спорят, смеются, хлопают дверью ванны. Мать, надо признаться, тоже не из тех, кто поддержит. Она - свой человек: - Ты же родная! Ну и что, что все хотят к тебе? Была бы чужая, тогда другое дело… А на душе так сдавливает, что кажется - сейчас выскользнет что-то важное, что-то, что всю жизнь было - самоё твоё.
Однажды возвращаюсь поздно, в сумке - продукты и свежий хлеб. Стою в подъезде, набираю код, ключ в замке не проворачивается. Тук-тук-тук. За дверью громко смеются, кто-то хлопает, музыка бьётся сквозь панели. Я стучу громче. С трудом открывает дверь паренёк лет восемнадцати: - А, вы та тётя, что тут живёт? Мы думали, вы не придёте сегодня… Я молчу. Сил нет. Меня не ждали. В моём собственном доме.
В эту ночь я не нашла себе места - на диване спали чужие. Постельное бельё было сброшено на полку, мои тапки задвинуты под шкаф. Я кружила по кухне, пыталась устроиться на табуретке, но уснуть не смогла. Под утро от усталости просто тихо плакала - но тихо, чтобы не услышал никто.
Утром на кухне уже Людмила с размаху принимает «важные семейные решения»: - Так, Коля с Жанной пусть тут погодят, пока у них ремонт. Мама побудет недельку - ей надо телевизор посмотреть, у тебя экран большой… Да что ты, что ты, опять нос повесила? Тонь, не ёрничай - некрасиво, когда родня обижается, всё у тебя хуже да хуже стало!
Чашка у меня в руках дрожит, чай стынет. Я оборачиваюсь, стараюсь говорить спокойно - но голос прыгает сам: - А вы хоть раз спросили - можно ли я просто побуду одна? Чтобы хотя бы выходные… свои…
- Ну что ты - ребёнок, что ли?! - смеётся Людмила. - Стареешь, Тонь, ей-богу, капризничаешь! Вот будет нечем заняться - тогда запоёшь по-другому.
И только мама смотрит молча, с лёгкой тревогой, но, как обычно, защищает не меня.
В тот день племянники привели девушку - незнакомая, высокая, с ярко-красными волосами. Спит на моём диване. Я стою ночью в коридоре перед закрытой дверью - со своим пледом, с безнадёжной мыслью: куда бы самой теперь убраться?
…Только что-то внутри уже зудит, растёт, мешает молчать. Нет, так больше нельзя.
Я не помню, спала ли той ночью вообще. Было так странно - родной дом, но не осталось в нём места для меня. Всё будто растворилось: стены тонкие, звуки чужие, даже запахи - не мои, а какие-то пряные, лак для волос Ксюши, мальчишеский парфюм...
С утра, как заведённая, я стала собирать посуду. Тарелки - в раковину, чашки - из-под кровати, чужие носки и футболки - в пакет. Ни с кем не спорю, ни на кого не смотрю. Сама не своя… Только внутри будто пружина скрутилась, обдавая то жаром, то холодом.
В какой-то момент - это было уже после обеда - я услышала, как Людмила звонит маме: - Можешь приезжать, мам, посвободнее сегодня, Антонины почти нет, не помешаешь.
- Почти НЕТ? Знаете, бывает такое… что-то оборвалось. Захотелось просто исчезнуть, а потом - напротив! - закричать, чтобы все услышали.
Я долго смотрела на себя в зеркало. Видела не учительницу, не хозяйку дома, не добрую сестру, которая всегда всем подстелет - а уставшую, виноватую девчонку в мятом халате.
Я вышла в комнату, где расселись все, кто посчитал себя хозяевами. - Послушайте, - сказала я. Слова были тихие, но твёрдые. - Это мой дом.
Все обернулись. Коля наморщил нос, Ксюша пожала плечами, Людмила нахмурилась:
- Да что с тобой, Тоня? Что ты начинаешь? Опять твоя обида, недовольство всем, родным даже приюта не дашь!
Я не думала, что смогу повысить голос, но голос вдруг - стал громче:
- Это МОЙ дом! Почему я должна ночевать на кухне или мерзнуть в прихожей? Почему мой диван вечно занят чужими? Почему даже войти не могу нормально, хотя ключи у половины района?
У Людмилы загорелись щеки:
- Ты САМА разрешала! Всегда всех впускала! Теперь что - выгоняешь, да? Семью? Родную кровь?
В этот момент я вдруг поняла: Всегда остаться «доброй» - значит всегда быть последней.
Я обвела взглядом всех, по одной секунде на лицо:
- Всё, хватит. Кто с сегодняшнего дня - остаётся по договорённости. Ключи мне в руки. Гости - только с моего согласия.
Сначала была пауза. Потом - крик. - Ты КТО? Теперь что, чужая нам? Не стыдно, Тоня?
Пусть будет даже стыдно. Пусть годами считали мягкой, растяжимой, удобной. Пусть даже мать качает головой: - А как же я, если что-то случится? Тоже на улицу?
Я сдержала слёзы.
- Мама, у тебя есть ключ - ты всегда можешь прийти, только теперь предупреди. Я не против помочь, я не против любить вас. Но не хочу больше быть хозяйкой общаги, в которой для меня нет места.
Чужие вещи собраны в мешки. Ключи - на столе, по одной связке, как в кино. Кто-то ворчит, кто-то хлопает дверью, Людмила расстроилась и говорила: - Запомни, в одиночестве жизни нет! Потом ещё вспомнишь свои слова!
Впервые впервые за много лет я не стала оправдываться.
Вечером вышла и поменяла замок.
Сидела у окна и плакала. Это была не злость и не стыд - нет. Это была растерянность и… неожиданная тишина.
Первое утро после всей этой бури - тишина такая, что кажется: слышно, как часы отмеряют секунды. Никаких хлопков, криков, не топочут племянники, даже телевизор замолчал. Я стою у окна, в ладонях - горячая чашка, а в душе… немножко пусто и очень необычно. Как будто ожила что ли.
Поначалу дрожь - не отпускала. Всё жду, что вот-вот в дверь начнут ломиться, будут стыдить, обвинять, требовать: «Ты что удумала, предала родных!» Со дня на день - только короткие звонки. Разговаривать никто особо не хочет. Людмила шлёт смс: «Спасибо, сестра, теперь будем по расписанию… Обидела до слёз!» Мать молчит, о своих планах предупреждает сухо: «Приеду во вторник, приготовь постель».
Я ходила по пустой квартире, перебирала вещи… Казалось бы - теряешь что-то важное, а на самом деле вдруг обретаешь себя. Сидела, сушила руки от мыла - теперь некому мыть горы посуды, не надо каждый вечер собирать чужие крошки, можно просто… слушать себя.
В тот день я впервые записалась в клуб - женское рукоделие. Совсем крошечное дело, но моё: я выбрала время для себя, никого не согласовывая. Сын заехал в гости. Оказался удивлён - - Мам, так тихо… даже странно как-то. Я улыбнулась. - А мне хорошо. Даже если и странно - мне хорошо, сынок.
Постепенно - родня привыкла. Сперва недовольно, звонят: - Можно зайти на пару дней, заранее предупреждаю! Людмила старается не терять лицо, иногда нервничает, но уже не хлопает дверью без спросу, уже не распоряжается ни телевизором, ни постелью.
Мать присматривается: - Так прям похорошела ты… А нам что, теперь тоже по приглашению?
Я только смеюсь - добрым тихим смехом. - По приглашению, мама. Но я всегда рада, если заранее скажете.
Я поймала себя на мысли - за много лет ни разу не чувствовала себя хозяйкой не квартиры, а именно жизни. Руки не дрожат. За плечами уже не мешок чужого мнения, а шаль - лёгкая, своя, не давит.
Вечером я устроилась у окна: вышивка, любимый чай, радио играет на полтона. В доме - тихо, уютно и… наконец-то по-настоящему моё.
Иногда для того, чтобы услышать себя, нужно на минуту всех выставить за дверь.