— Алло, Дима? Я рожаю!
Телефон упал на пол кухни. За окном моросил дождь, по стеклу стекали мутные струйки, а на столе лежали документы о разводе, которые Дима три дня не решался подписать. Чернила на бумаге расплывались от влажности — даже квартира словно плакала.
— Что? Лена, ты где?
— В больнице! Роддом на Каширке! Дима, пожалуйста, приезжай! Мне страшно!
Голос дрожал от боли и страха. В трубке слышались звуки больницы — шаги по коридору, голоса медсестер, где-то плакал ребенок.
Гудки. Тишина. Дима смотрел на телефон, и сердце колотилось так, будто сейчас выскочит из груди. Рука дрожала, кофе расплескался на документы.
А потом — злость. Чистая, жгучая злость, которая поднималась откуда-то из глубины души.
Какого черта она звонит ему? Полгода назад собрала все свои вещи, аккуратно сложила в три чемодана, швырнула обручальное кольцо на комод — оно звякнуло о стекло и покатилось к краю — и сказала: «Мне нужно подумать». Подумать! Как будто семь лет брака можно обдумать за чашкой кофе.
А теперь, когда ей страшно и больно, когда нужна поддержка, вспомнила про мужа? Удобно, черт возьми!
— Нет, — сказал он пустой квартире, где эхом отдавался каждый звук. — Хватит играть в эти игры.
Дима взял документы о разводе, встряхнул их, стряхивая капли кофе. Достал ручку — дорогую, которую подарила Лена на прошлый день рождения. Ирония судьбы. Подпись — и всё кончено. Никаких обязательств, никаких звонков посреди ночи, никаких «приезжай, мне плохо». Никаких больше слез, упреков, молчания за ужином.
Но рука дрогнула, когда он поднес ручку к бумаге. Он вспомнил, как Лена плакала в ванной три месяца назад, когда узнала, что беременна. Сидела на краю ванны в старом халате, держала в руках тест с двумя полосками и всхлипывала. Как шептала: «Дим, я боюсь. Вдруг у нас не получится быть родителями? Вдруг мы испортим ребенку жизнь, как испортили свою?»
Тогда он просто обнял ее, не сказав ни слова. А надо было сказать. Надо было много чего сказать.
— К черту! — он швырнул ручку в стену. Она оставила синий след на белых обоях.
Телефон зазвонил снова. Назойливо, требовательно.
— Дим, ну где ты? Мне очень больно! Схватки усиливаются!
— Лена, у нас развод. Помнишь? Ты сама так решила. Ты сказала, что я плохой муж и буду плохим отцом.
— Дим, пожалуйста... Я одна тут, медсестры все заняты, а схватки каждые три минуты... Я не знаю, что делать!
В голосе была настоящая паника. Такой паники Дима не слышал даже тогда, когда у Лены умирал отец.
— Вызови свою маму. Или подругу Алису. Или того типа, с которым ты теперь встречаешься.
— Какого типа?! О чем ты говоришь?
— Не притворяйся, Лена. Алиса рассказала все. Видела тебя в кафе «Прага» с каким-то мужиком. Держались за руки, улыбались друг другу. Очень мило.
Тишина. Потом тихий, болезненный стон, который заставил Диму сжать кулаки.
— Дима... это был врач. Доктор Семенов. Акушер-гинеколог. Я консультировалась насчет родов, рассказывала про свои страхи...
— Врач, конечно. А ты всех врачей за руки держишь? И так нежно смотришь в глаза?
— Боже мой... Дима, он рассказывал мне про своего сына! Показывал фотографии! Я расплакалась, и он просто успокаивал меня! Мне сейчас не до этого! Ребенок рождается!
— Твой ребенок. Ты же хотела быть одна. Ты же сказала, что справишься без меня.
— Я никогда такого не говорила!
— Говорила. В тот день, когда уходила. Сказала: «Я справлюсь сама, Дима. Я сильная». Ну вот и справляйся.
Он сбросил вызов и выключил телефон. Рука тряслась, во рту был привкус желчи.
Дождь усилился. Дима сидел на кухне, курил одну сигарету за другой и смотрел в окно. Где-то там, километрах в двадцати, в роддоме, Лена корчилась от боли и звала его. А он сидит здесь, дуется, как обиженный ребенок.
Но она же бросила его! Она же сказала, что любовь прошла! Что он стал чужим человеком!
Дима встал, прошелся по квартире. В спальне на комоде лежало Ленино кольцо — так и не убрал. В шкафу висели ее платья — она забрала не все. На полке стояли ее книги, на которых она делала пометки карандашом. Вся квартира была пропитана ее присутствием.
Он остановился у детской комнаты. Они начали ее обустраивать, когда Лена была на четвертом месяце. Купили кроватку, пеленальный столик, мобиль с разноцветными слониками. А потом она ушла, и комната превратилась в склад его рабочих документов.
Часы показывали половину одиннадцатого. Прошло два часа с момента звонка.
Дима включил телефон. Восемнадцать пропущенных. Шестнадцать от Лены, два от незнакомого номера.
Сердце ухнуло вниз. Он перезвонил незнакомому номеру.
— Алло, это Дмитрий Андреевич Морозов?
— Да.
— Роддом на Каширке, дежурная сестра. Ваша жена просила передать — если что-то случится с ней во время родов, пусть ребенка заберет бабушка. Елена Ивановна Савина.
— Что значит «если что-то случится»?
— У вашей жены серьезные осложнения. Давление поднялось до критических отметок, сердцебиение плода нестабильное. Врачи готовятся к экстренному кесареву сечению.
— Она... она может умереть?
— Мы делаем все возможное. Но ситуация сложная.
Трубка выпала из рук и с треском упала на пол, экран треснул. Дима схватил куртку, ключи от машины, кошелек. К черту гордость, к черту обиды — Лена может умереть. Их ребенок может остаться без матери.
Дорога до роддома заняла вечность. Каждый светофор, каждая пробка, каждый медленно переходящий дорогу пешеход — все казалось издевательством. Дима матерился, бил по рулю, обгонял по встречной полосе. А в голове крутились мысли: «А вдруг опоздаю? А вдруг последние слова, которые я ей сказал — это про развод и чужих мужиков? А вдруг она умрет, думая, что я ее не любил?»
Он вспомнил их первую встречу. Студенческая вечеринка, Лена в желтом платье танцевала одна в центре комнаты, а он стоял у стены и боялся подойти. Потом она сама подошла, протянула руку: «Потанцуем?» И он понял — влюбился навсегда.
Их свадьбу. Лена в белом платье, которое шила сама, потому что денег на дорогое не было. Но она была прекрасна, как принцесса из сказки. Их медовый месяц в Сочи, когда они ели мороженое на пляже и строили планы на будущее.
А потом — работа, быт, усталость. Он стал задерживаться в офисе, она — замыкаться в себе. Они перестали разговаривать по душам, перестали смеяться вместе. И когда Лена ушла, он даже не удивился. Просто подумал: «Ну вот, теперь официально».
— Вы к кому? — сестра в приемном покое выглядела усталой. На часах было уже за полночь.
— К Елене Морозовой. Я муж. Мне звонили, сказали, что осложнения...
— Операционная. Третий час идет операция. Ждите в коридоре на четвертом этаже.
Коридор четвертого этажа был пустым и холодным. Пахло хлоркой и чем-то кислым. Дима ходил взад-вперед, курил одну сигарету за другой, хотя курить в больнице было запрещено. Время тянулось, как патока. Каждый звук — скрип двери, шаги по коридору, голоса медсестер — заставлял его подпрыгивать и оборачиваться.
Через два с половиной часа из операционной вышел врач. Молодой, но с усталыми глазами человек в окровавленной одежде.
— Дмитрий Андреевич?
— Да. Как они? Живы?
— Мальчик здоровый, три килограмма четыреста грамм. Закричал сразу, легкие чистые. А с женой было очень сложно. Потеряла много крови, были судороги, сердце останавливалось на несколько секунд. Но мы справились. Она в реанимации.
— Можно к ней?
— Она под наркозом, не проснется часов до шести. Но можете посидеть рядом, если хотите.
Лена лежала среди аппаратов и проводов. Капельница, кислородная маска, монитор с зелеными линиями. Дыхание ровное, но слабое. Лицо бледное, как у мертвой.
Дима сел рядом, взял её холодную руку в свои. Она была такой маленькой, хрупкой. Как он вообще мог оставить ее одну?
— Лен, прости меня, — шептал он. — Прости за всё. За то, что бросил тебя сегодня. За то, что не поверил. За то, что думал только о своей дурацкой гордости. За то, что наш сын родился, а меня рядом не было...
Она не отвечала. Только еле заметно сжала пальцы, или это ему показалось.
— Я идиот, Лен. Полный идиот. Ты звала меня, а я... Я мог потерять вас обоих. Из-за чего? Из-за того, что моя гордость была важнее твоей жизни?
Дима не отходил от кровати всю ночь. Дремал, положив голову на край постели, просыпался от каждого звука мониторов. Медсестры приходили каждый час, проверяли показания, меняли капельницы. Одна из них, пожилая женщина, сказала:
— Идите домой, поспите. Она до утра не проснется.
— Не уйду, — ответил Дима. — Не уйду больше никогда.
На следующий день, когда за окном взошло солнце, Лена открыла глаза. Увидела Диму — он спал, так и не отходя от неё, борода заросла, одежда помялась.
— Дим...
Он подскочил, как ужаленный.
— Лен! Ты проснулась! Как ты себя чувствуешь? Болит что-то? Врача позвать?
— Тише, — она слабо улыбнулась. — Я в порядке. Просто слабость. А ты ужасно выглядишь.
— Я думал, потеряю тебя. Вас. И это была бы моя вина. Только моя.
— Дим, я не умираю от одних родов. Просто были осложнения. Врачи говорят, такое бывает.
— Лен, я такой дурак. Когда ты звонила, я думал только о своей обиде. О том, что ты меня бросила. А ты была одна, тебе было страшно, ты нуждалась во мне, а я...
Лена помолчала. В палате было тихо, только попискивали мониторы да где-то далеко плакал младенец.
— А я думала, что ты не приедешь. Что окончательно потеряла тебя. Что наш сын никогда не увидит отца.
— Почему ты ушла тогда? В декабре? Мы же могли поговорить, все решить, найти выход...
— Потому что ты перестал меня видеть, Дим. Я была как мебель в доме. Как обои на стене. Ты приходил, здоровался, ужинал, смотрел телевизор, ложился спать. А утром уходил на работу. И так каждый день. Я растворилась в этой рутине.
— Но беременность же... Ты должна была сказать...
— Сказала. В тот вечер, когда ты сидел с ноутбуком до двух ночи, разбирал какие-то отчеты. Я подошла, села рядом, сказала: «Дим, у нас будет ребенок». А ты ответил: «Угу, это хорошо», — и даже не поднял глаз от экрана.
Дима закрыл лицо руками. Вспомнил. Действительно, был какой-то разговор, но он тогда работал над важным проектом, горели сроки...
— Боже, Лен... Как я мог?
— Поэтому я и ушла. Подумала: если он так отреагировал на новость о ребенке, то что будет, когда малыш родится? Будет ли он вообще его замечать?
— А почему позвонила мне? Когда начались роды? Почему не маме, не Алисе?
— Потому что ты отец. И потому что, несмотря ни на что, я все еще люблю тебя. Всегда любила. Даже когда уходила.
Они молчали. За окном проплывали белые облака, где-то в коридоре плакал младенец, шуршали халаты медсестер.
— Лен, можно увидеть нашего сына?
— Конечно. Его зовут Артур.
— Артур... Красивое имя. Откуда?
— Помнишь, мы читали легенды о короле Артуре? Ты говорил, что хочешь, чтобы наш сын был благородным и справедливым.
— Помню. Мне нравится это имя.
Когда медсестра принесла Артура, Дима понял: вот она, любовь с первого взгляда. Маленький, сморщенный, с крошечными кулачками и серьезным выражением лица. Но родной до боли человечек.
— Привет, сын, — прошептал он, беря ребенка на руки. — Прости, что опоздал к твоему рождению. Прости, что не был с мамой, когда ты появлялся на свет.
Артур открыл глаза — серые, как у Лены — и посмотрел на отца внимательно, словно изучая.
— Он красивый, — сказал Дима.
— Похож на тебя. Такие же упрямые складки у рта.
Через неделю он забирал Лену и Артура из роддома. Машину украсил шариками, купил огромный букет хризантем — Ленины любимые цветы. Они ехали домой молча — слишком много нужно было обговорить, но не в машине, не при ребенке.
Дома Дима постелил Лене на диване свежее белье, поставил рядом столик с водой и лекарствами. Артура устроил в кроватке, которую собрал за те дни, что они были в больнице.
— Дим, а документы... ты их подписал?
— Нет. Сжег. Если только ты сама не захочешь развестись.
— Не хочу. Хочу, чтобы мы были семьей. Но... по-другому. Не как раньше.
— Как именно?
— Честно. Открыто. Чтобы ты видел меня, а я — тебя. Чтобы мы говорили друг с другом, а не существовали параллельно в одной квартире.
— Получится у нас?
— Не знаю. Но стоит попробовать.
И они попробовали. Было трудно — менять привычки, учиться заново разговаривать, делить обязанности по дому и уходу за ребенком. Были ссоры, недопонимания, усталость от бессонных ночей с младенцем. Но они старались, работали над отношениями каждый день.
Однажды утром Дима проснулся, увидел Лену, кормящую Артура у окна в лучах солнца, и понял: счастье — это не бурные эмоции и яркие моменты. Счастье — это тихое утро, любимая женщина рядом и малыш, который мирно посапывает у неё на руках.
Артуру теперь пять лет, и он точно знает — папа и мама любят друг друга и никогда не расстанутся.
Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить следующие рассказы.