Я помню тот странный вечер, когда впервые пересмотрел «Попсу». Лента 2005 года, шумная, дерзкая, как подростковая тоска по большим деньгам и большому городу. Все выглядело немного наивно — и тем не менее зацепило. Не лоском, не сюжетом, а ею. Девчонкой с живыми глазами и резкими движениями, будто она не играла, а просто жила перед камерой. Елена Великанова. Тогда я не знал ни её фамилии, ни биографии, только одно: кто бы она ни была, она не из тех, кого можно не заметить.
Прошло почти двадцать лет. И вот ты открываешь ленту новостей и читаешь, что та самая девчонка теперь живёт в Киеве, говорит на суржике, кормит голубей картошкой фри под вой сирен и поёт песни в поддержку ВСУ. Москва осталась в прошлом. Русский язык — тоже. Всё, что казалось фундаментом её мира — город, профессия, среда — будто испарилось. И ты сидишь, листаешь, читаешь, и не можешь оторваться. Потому что это не просто личная история — это нерв эпохи. Один из её срезов. Живой, противоречивый, неоднозначный.
Она родилась в Москве, в обычной семье с не совсем обычной фамилией. В детстве носила фамилию Тимонина. Потом — Великанова. Фамилия досталась от отчима — Дмитрия Великанова, внука той самой Гелены Великановой, что когда-то пела «Ландыши». Вроде бы не кровное родство, но Лена всегда называла его папой. И если судить по её словам, он стал ей куда ближе любого биологического.
С детства была домашней — такой, знаете, девочкой с кружками, нотами, школьным хором. Пианино, вокал, конкурсы. Не тусовщица. Не искательница острых ощущений. Наоборот, человек, которому было страшно выезжать за пределы МКАДа, не то чтобы жить где-то ещё. Про других говорила: «Я не понимаю, как можно вот так — взять и уехать из родного города». Казалось бы — вот он, человек Москвы. Прописанный, приписанный, встроенный до последней клетки.
А потом пришла «Попса». Кто-то из подруг шёл на кастинг, и Лена просто отдала свои фото — ну как водится, вдруг кому-то пригодятся. Пригодились. Режиссёр Николаева увидела в ней не просто студентку Щепкинского, а нечто цельное. Девочку, в которой органика не конфликтует с дерзостью. В «Попсе» у Великановой не было права на фальшь — она тянула весь фильм, не как молодая актриса, а как центр гравитации. Её поставили рядом с Певцовым, Васильевой, Шиловским — и она не сгорела. Более того, осталась в кадре живее всех.
С этого момента всё и началось.
После «Попсы» Великанова пошла вверх. Не стремительно, не как ракета — скорее, как тот, кто набирает шаг медленно, но уверенно. Театр, антреприза, роли в кино. Кто-то её узнавал, кто-то забывал, но она всегда была где-то рядом. В тех фильмах, что крутят по ТВ днём. В сериалах, где герои всё время ищут себя, любовь и смысл жизни. В 2007 году она сыграла в «Ванечке» — и снова Николаева. И снова призы, овации, признание.
Но это всё до. До линии, которую в нашей истории теперь называют просто: февраль 2022-го.
Вот здесь и начинается другая Великанова. Та, о которой многие и слышать не хотят. Та, которая уехала в Киев. Сначала — просто уехала. Потом — заговорила. Слишком громко, слишком резко. Для многих — предательски. Она отказалась от русского языка. Перестала говорить, перестала писать. Начала учить украинский. Неловко, с ошибками, с чужим акцентом — но настойчиво. Стала записывать сторис, где звучали сирены, голос, слёзы и кофе из McDonald’s. И выглядело это, мягко говоря, странно.
Мол, если ты так боишься — почему не в укрытии? Почему картошка фри, а не тревожный чемоданчик? Где искренность, где поза? Вопросов стало больше, чем ответов. А ей, похоже, было всё равно. Или делала вид, что всё равно.
Кто-то из её подписчиков тогда писал: «Лена, ты сошла с ума». Кто-то — наоборот: «Спасибо, что не молчишь». А я смотрел и думал: что это вообще? Жест? Поза? Внутренний обрыв? Или попытка схватиться за что-то новое, потому что старое сгорело?
Она рассказывала, что родные её поддержали. Что муж — бывший. Что он, дескать, должен бы воевать, но он депутат, и поэтому «у них неприкосновенность». Звучало это жёстко, с той самой нотой презрения, которую не спутаешь. Но когда всё в тебе перевёрнуто, ты, наверное, и говоришь по-другому. И слышишь по-другому. Особенно если живёшь в городе, над которым каждую ночь воют сирены.
Только вот в Крым, по её словам, она не ездила с 2014-го. И в украинских проектах снималась давно. То есть внутренний сдвиг у неё начался не вчера. Просто раньше про это не знали. А теперь узнали — и стало громко. И неудобно. Особенно тем, кто помнил Лену той самой — московской, домашней, девочкой с хором и пианино.
Осенью 2022-го её сторис стали почти театром одного актёра. Великанова выходила в эфир под вой тревоги — иногда буквально выла вместе с сиреной. Брала кофе на вынос, шла по улицам, говорила в камеру, что боится. Но не пряталась. Кормила голубей. Разговаривала с кассирами. Писала, что обсуждают войну на кассе с девочками-продавщицами — и что все, конечно, в ужасе. Всё это — под хештеги, с лозунгами, без стеснения.
С одной стороны, выглядело это как трагикомедия: актриса с кофе, картошка фри, голуби, паника. С другой — какая ещё у неё была альтернатива? Молча сидеть в квартире? Прятаться? Притворяться, что ничего не происходит?
Может быть, всё это — её способ справиться. С потерей прошлого, с ломкой идентичности, с тем, что однажды мир, в котором ты жил с детства, оказался для тебя закрыт. Окончательно. Бесповоротно. Она ведь не просто покинула Москву. Она публично, демонстративно, во всех смыслах порвала с тем, кем была.
Для актёра это смерть. А может — и освобождение.
И да, это бесит. Многих. Потому что кажется — что ты вообще понимаешь? Кто ты, чтобы судить, обвинять, стыдить? А она, в свою очередь, будто говорит тем же голосом: а вы кто такие, чтобы молчать?
В октябре 2022-го Великанова опубликовала почти манифест. С трагической интонацией спрашивала у коллег, как они вообще могут сейчас играть, сниматься, развлекать. Как будто актёр должен либо с флагом, либо с автоматом. Как будто других ролей не осталось. Это тоже было неоднозначно. Те, кто не на её стороне, восприняли это как пафос. Те, кто с ней — как голос совести. А я смотрел на это и видел человека, который не справляется. Которому больно. Который выбрал сторону — и теперь несёт этот выбор на себе, даже если он тяжёлый и неудобный.
Последняя её активность в сети — 23 декабря 2022 года. Песня. О ВСУ. Запись, в которой больше эмоции, чем музыкальности. С тех пор — тишина.
Ни постов. Ни сторис. Ни намёков, где она, с кем, чем живёт. Ни скандалов, ни попыток вернуться. Полное исчезновение. Как будто выключила свет. Или как будто почувствовала — всё, сказала, что хотела. Остальное — уже не словами.
Иногда человек уходит — и ты ещё долго не можешь понять, исчез он по-настоящему или просто затих. Великанова исчезла как актриса, как публичная фигура, как голос. И всё, что осталось — обрывки: фильмография, старые интервью, сторис с сиренами, её песня про войну, строчка про «священные воды Днепра». И ощущение, будто кто-то вышел из комнаты, хлопнув дверью не от злости, а потому что больше не мог дышать внутри.
Где она сейчас — не знает никто. В хрониках не мелькает, в театральных афишах — пусто, в соцсетях — тишина. То ли живёт в тени, то ли уехала ещё куда-то, то ли просто устала. Может, кормит тех же голубей, может, занимается чем-то совсем земным — переводит книги, учит язык, работает в волонтёрском центре, живёт чужую жизнь под новым именем. А может, сидит и смотрит в окно, как в кино, где больше не она — героиня.
Я не знаю, кто она теперь. Та ли, что бежала из Москвы? Та ли, что кричала в Instagram? Или третья, которая появилась после? Но точно знаю: Великанова — не символ, не героиня времени, не икона и не враг. Она человек. И человек этот оказался между молотом и наковальней эпохи, выбрал сторону — и исчез. Как это часто бывает с теми, кто делает резкие шаги не ради карьеры, а по внутреннему току.
Можно ли простить? Можно ли осудить? Можно ли понять?
Я не отвечу. Не потому, что боюсь. А потому что за последние годы понял: в мире, где каждый кричит, куда важнее научиться просто слушать. Без попытки сразу воткнуть ярлык, заархивировать, поставить печать.
История Великановой — это не про актрису, не про кино и даже не про миграцию. Это про то, как человек сталкивается с точкой невозврата. И что делает потом. Кто-то уходит в монастырь. Кто-то — в психоз. Кто-то — в новые смыслы. А кто-то просто уходит.
Ты можешь её не принимать. Можешь возмущаться, злиться, отворачиваться. Это нормально. Но она — не твой аватар. Не предатель и не пророк. Просто человек, у которого всё треснуло — и который решил начать с чистого листа. Получилось ли — неизвестно.
И может быть, лучше так. Потому что не каждая история обязана быть завершённой. Некоторые просто заканчиваются.