В психоаналитической практике нередко встречается феномен, который можно охарактеризовать как «путаницу» между внутренней и внешней реальностью. Пациент может воспринимать собственные фантазии, страхи, или внутренние образы как объективные факты внешнего мира — и наоборот, внешние события могут обрабатываться в психике исключительно сквозь призму проекций, искажений и примитивных защит.
В классическом понимании такое смещение внутренних содержаний наружу называется «актуализация бессознательной фантазии» — она может быть спровоцирована переносом, семейной историей или культурной травмой. При этом отмечается характерное «размывание границ Я», когда внутренние образы не отделяются от внешних объектов, а восприятие других людей окрашивается интенсивными аффектами, переносами и идентификациями.
Антонино Ферро называет это «дефицитом символизации» — неспособностью различать фантазию и реальность, и оформлять психический опыт в виде нарратива. В его концепции аналитик и пациент должны совместно «создавать историю» — помогая пациенту выстраивать связный, значимый нарратив, в котором будет восстановлено различие между «внутри» и «снаружи».
С клинической точки зрения, слияние внутренней и внешней реальности проявляется, например, в проективной идентификации. Пациент может бессознательно «вкладывать» в аналитика собственные чувства и образы, а затем реагировать на него как на носителя этих проекций. Как пишет МакВильямс, в таких случаях терапевт оказывается в ситуации, где его поведение воспринимается как «доказательство» внутренней реальности пациента — что делает любые интервенции сложными и рискованными.
Для аналитика это означает необходимость очень точной работы на границах: в удержании сеттинга, в интерпретациях, которые не обрушивают пациента, но помогают ему распознавать границы между собой и другим. Это требует высокой толерантности к тревоге, особенно в тех случаях, где пациент переживает реальность как враждебную, а себя — как уязвимого до полного растворения или взрыва. Гринсон указывает, что именно здесь важнейшую роль играет эмпатическое, но сдержанное участие аналитика — способного быть «внутри» переживания пациента, не теряя при этом наблюдательной позиции.
Таким образом, психотерапевтическая задача — не в том, чтобы просто «объяснить» пациенту, где его фантазии, а где реальность. Речь идет о медленном процессе обретения способности к различению, символизации и интеграции — о восстановлении самой способности жить в субъективной реальности, не теряя связи с объективной.
Как это может проявляться в практике: Мария и «равнодушный» аналитик
Мария — женщина около тридцати лет, с богатым внутренним миром и обостренным чувством несправедливости. В начале терапии она жаловалась на «равнодушие» аналитика: «Вы ничего не чувствуете, смотрите на меня как на стену. Наверное, я вам просто неинтересна». Любая пауза в сеансе воспринималась ею как признак отвержения или презрения. Когда аналитик задавал уточняющие вопросы, она отвечала: «Вы меня проверяете — вы же не верите, что я правда так чувствую».
Постепенно стало ясно, что эти переживания были не столько реакцией на реальное поведение аналитика, сколько на «внутреннюю фигуру», которую она бессознательно активировала в кабинете — фигуру холодной, презрительной матери, пережитую в раннем детстве. Эта фигура была проецирована на аналитика. В результате Мария воспринимала аналитика не как отдельного человека, а как «экран» для своей внутренней драмы.
Интерпретации, предложенные слишком рано, вызывали у нее ярость и ощущение вторжения. Зато, когда аналитик смог удерживать нейтральную, но эмпатичную позицию, не опровергая и не подтверждая ее фантазии, она постепенно начала замечать разницу между своими ожиданиями и реальным контактом. Однажды, после сеанса, где аналитик просто выслушал ее без замечаний, она сказала: «Знаете, я думала, вы снова будете молчать, как всегда, но сейчас я почувствовала, что вы просто рядом». Это стало первым моментом, когда граница между ее проекцией и внешним объектом чуть-чуть раздвинулась.
Как писал В. Волкан, важно, чтобы «внутренние объекты могли со временем уступить место внешним» — и аналитик в этом процессе становится «мостом», а не «зеркалом».