Перед знакомством с поэтическим языком Константина Бальмонта нужно понять важнейшую вещь. Существовал ли этот поэт в действительности? Как только мы пытаемся понять Бальмонта эмпирическим прямоглазием, его фигура ускользает, расплавляется и тонет в стихийных всполохах.
Творчество старшего символиста, парадоксальным образом, разрушает фактор его физического присутствия. Рождение в процессе космической алхимии – более вероятное объяснение для этого вестника солярной нежности. Он мог появиться от тайного брака Солнца и Луны в то незапамятное время, когда оба светила были глазами единого божества. А мог быть огнежарящим цветком в саду первоначальной красоты. Всё это в равной степени подходит и в тоже время недостаточно для понимания бальмонтовского гения.
Константин Бальмонт – необъяснимый звуковой иероглиф в письменах Серебряного века. Он слышал отзвук собственной речи буквально во всей истории великих цивилизаций. Его гигантизму мог позавидовать даже Маяковский, ведь Бальмонт чувствовал себя величественной скалой, из гула которой появилась музыка поэзии. Четыре великих стихии были ему кровными сёстрами: «Огонь - всеобъемлющая тройственная стихия, пламя, свет и теплота, тройственная и седьмеричная стихия, самая красивая из всех. Вода - стихия ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос - влажный поцелуй. Воздух - всеокружная колыбель-могила, саркофаг - альков, легчайшее дуновение Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля - черная оправа ослепительного бриллианта, и Земля - небесный Изумруд, драгоценный камень Жизни, весеннее Утро, нежный расцветный Сад».
Поэзия – путешествие в сады невидимых сокровищ, входящий в них должен быть слепым, но знающим о тайном зрении. О глазах способных читать в голубых небесах, солнечных бликах и мельхиоровых звёздах сокрытую думу богов. Единожды познавший возможность подобного зрения обречён тут же расстаться с ней. Ведь знание редко граничит с обладанием. Поэту наказано измельчится на мириады звуковых бусин, которые необходимо собрать для шкатулки шестого чувства. Жизненный путь такого поэта будет похож на смутные воспоминания о прошлой цельности.
Я был как гром,
Огнём одетый.
Был водоём,
Грозой пропетый.
Как луч к лучу,
Я мчался к чуду.
И всё лечу!
И чем я буду?
Бальмонт уверен в своём космическом происхождении, у него не отнять этой убеждённости. Да и смеем ли мы? Разве мы слышим, как рождается звук солнечного луча, упавшего на щеки смеющихся или как морские волны играют Нептуновые ноктюрны. Но поэта продолжают мучить видения великой памяти.
Я знаю. Огонь,
И еще есть иное сиянье для нас,
Что горит перед взором навеки потухнувших глаз.
В нем внезапное знанье, в нем ужас, восторг
Пред безмерностью новых глубоких пространств.
Поэт знает огонь, но он же убеждён в наличии какого-то иного света, исходящего не от жара и не от силы огня. Это кроткое и светозарное свеченье, летающее над темнотой сомкнутых век. Бальмонту всюду чувствуется световая паутина, сплетающая гармонию мира в золотой узор. Поэт не смотрит на мир, он его слушает, вдыхает и пробует. Туннельное однообразие зрения бесповоротно скомпрометировано, а значит, что источник поющего света – музыкальные части души.
Тончайший звук, откуда ты со мной?
Ты создан птицей? Женщиной? Струной?
Быть может, солнцем? Или тишиной?
Нельзя увидеть тишину, величие женщины и гибкость струны старящимися глазами. Звук ласточкой в ухе свивает магматические песни. Они сплетаются в огнепламенные баллады, вышивают охровыми нитями средневековый гобелен, рассказывающий тайну рождение поэтического восторга.
Свет льётся, вьётся и зазывает душу поэта в звуковые и ароматические неизведанности. Там, на вершине озёрных холмов восходит солнце, пахнущее, как медовая капля. Неустанный огнепоклонник Бальмонт подносит жертвенник души к великому костру, за которым обедают любимые им египетские, мексиканские и славянские боги. Их благословение обжигает, он пьёт хмельное золото, теряя физическую оболочку. Больше нет никакого Бальмонта, он загорелся в великой симфонии весенних ландышей и осенних гроз. Есть только звук, исходящий от световейного купола вечности, под которым растёт пламенник сгорающих садов.
.
Расцвела в лесу огнебагрянка,
Целый день сверкает как светлянка,
К ночи затемняется светляк,
И в ночи он пьёт, листами, мрак.
Но едва за гранью кругозора,
Горные засветятся озёра,
Отдалённость восприявши чар,
Вновь живёт, горит цветок-пожар.
Алексей СОЛОНКО, специально для "Солнца Севера"