Я познакомилась с Софой в седьмом классе. Она вошла в наш класс, как ветер с чужого окна — в пальто цвета морской волны, с айфоном в руках, в туфлях, которые выглядели так, будто стоят дороже, чем вся наша квартира.
— Привет, я могу сесть здесь? — спросила она и указала на место рядом со мной.
Я кивнула. Мне не привыкать сидеть с новенькими — старенькие всегда садились друг с другом. Никто тогда не думал, что мы с Софой станем лучшими подругами. Даже я.
У нас не было ничего общего. Я жила с мамой в старой панельке на краю района. Папа ушёл, когда мне было девять. Мама крутилась, как могла: шила, мыла подъезды, брала подработки. Деньги всегда были чем-то хрупким и ненадёжным — они могли быть утром, но исчезнуть к вечеру. Софа же жила за высоким забором в двухэтажном доме с колоннами, в её комнате был камин, а мама работала юристом в международной компании. У неё был папа — строгий, но дарящий подарки на каждый праздник.
И всё же мы стали подругами.
Не знаю, почему именно я. Может, потому что не делала круглых глаз, когда она упоминала Милан или Тоскану. Может, потому что делилась с ней бутербродами, не задумываясь. Может, потому что ей просто было одиноко.
Мы часами болтали по телефону. Она показывала мне журналы с вырезками дизайнеров, а я читала ей свои рассказы. Мы устраивали киноночи у неё дома, лежа на белом кожаном диване, или у меня, в тесной комнате с ободранными обоями — но зато с горячим какао и пирогами моей мамы.
Она дарила мне вещи, когда я не просила. Иногда — нарочно забытые у меня шарфы или серьги: «Оставь, тебе идёт». Я не спорила. Но всегда старалась отдарить по-своему: испечь что-то, помочь с учёбой, поддержать в трудный момент. Так мы балансировали — как будто на канате, натянутом между двумя мирами.
Потом мы выросли. Вернее, она уехала.
Софа поступила в университет в Лондоне. Она присылала мне фотографии: виды из окна, интерьеры квартир, вечеринки с однокурсниками в костюмах и с бокалами шампанского. Я поступила в педагогический и начала подрабатывать. Сначала курьером, потом — продавцом в книжном. Мама заболела — у неё появились проблемы с сердцем, и я стала работать больше. Мне не до Лондона было.
Мы всё ещё переписывались. Но что-то стало меняться.
Иногда я чувствовала себя так, будто смотрю на её жизнь через стекло. Всё казалось ярким, вычищенным, как глянцевая обложка. Моя же жизнь была... пыльной, но настоящей. Мы обе это знали, но не говорили.
Когда она приезжала в Москву, мы встречались. Она водила меня в модные кофейни, платила за лавандовый раф и уверяла, что «так хочется тебя побаловать». Я кивала, хотя внутри было щемящее чувство — как будто меня тихо уводят с равных позиций. Я не умела тратить так много. Не умела носить каблуки, говорить о стартапах и фондовых рынках. Я знала, как выживать. Она — как жить красиво.
И всё же я любила её. По-настоящему.
Мы отдалялись — постепенно, почти незаметно. Как берег, который тонет в тумане, когда ты уплываешь.
Она звонила и говорила:
— Я нашла инвесторов! Открываю свой проект — стильную платформу для фрилансеров! Ты должна быть со мной. Ты же умеешь писать, Лер! Я тебе зарплату нормальную дам, гибкий график. Только приходи.
Я слушала. И чувствовала — что не могу.
Я отказалась. Спокойно, но твёрдо.
— Софа, у меня тут работа. Школа. Дети. Я знаю, это звучит банально, но мне это важно.
Она долго молчала. А потом тихо сказала:
— Просто я хочу, чтобы ты больше не жила в нужде. Я же могу тебе помочь. Почему ты не берёшь?
Я вздохнула. Потому что не хотела быть «бедной подругой». Не хотела жить в чьём-то «спасательном проекте». Я хотела, чтобы меня выбирали — не из жалости, а из уважения.
Мы не разговаривали несколько месяцев.
Я скучала. Иногда писала ей сообщения, которые не отправляла. А потом удалила наш чат. Решила — если что-то по-настоящему настоящее, оно вернётся.
И оно вернулось.
Весной. Урок по литературе. Я объясняла детям Чехова. И вдруг — заходит она. В пальто цвета весеннего неба, без макияжа, с усталым, но таким родным лицом. Села на последнюю парту.
Я сбилась на пару секунд, но потом продолжила. Слова звучали иначе. Я будто видела их через её глаза. Софа улыбалась.
После урока мы вышли во двор. Она молчала. Я тоже.
— Я была дурой, — наконец сказала она. — Я правда думала, что ты теряешь шанс. А потом увидела, как ты говоришь с детьми. И поняла, что ты его уже нашла.
— Мы просто разные, Соф. Не хуже, не лучше. Просто живём по-разному.
— И всё равно можем быть вместе?
Я кивнула.
— Конечно.
Сейчас нам почти тридцать. У нас всё ещё разные жизни. Софа летает по городам, ведёт вебинары, открывает проекты. Я преподаю, веду кружок литературы, пишу статьи в педагогический журнал. Мы видимся реже, чем хотелось бы, но каждый раз — как в детстве. Она по-прежнему водит меня в рестораны, а я — дарю ей книги, в которых она может немного отдохнуть от шума большого мира.
Когда у неё сгорают сроки — она звонит мне.
Когда у меня тяжело на работе — я пишу ей.
Когда просто хочется понять, что ты не один на свете — мы приходим друг к другу.
Потому что дружба — это не про деньги.
И даже не про схожесть.
Это про выбор. Каждый день — видеть в человеке то, что важнее всего остального. И держать за руку, даже если вы идёте по разным берегам.