Москва просыпалась вяло, тяжело, словно махина, которой лень снова вращать своё колесо страдания. Пластмассовый свет бил в окна серых домов, как будто проверяя — остался ли здесь кто-то ещё живым.
Он снова проснулся на лестнице. Щека к замёрзшей плитке. Кто-то проходил мимо, не глядя. Всегда мимо. В этом была суть города — он никогда не смотрел прямо в глаза. Только скользил по поверхностям, как дождь по лобовому стеклу.
В кармане — три рубля и полпачки дешёвых сигарет. На груди — старая гитара, перебинтованная изолентой и временем. В голове — её номер, повторяемый как заклинание, как пароль в мир, где ещё можно было обнять кого-то и не сгореть изнутри.
Он шёл туда, где уже никто не молился — в заброшенный дворик за Арбатом, где звучала правда. Не та, что по телевизору, а та, что рвёт струны и глотки. Там собирались падшие ангелы: грязные, пьяные, поломанные. Они сидели на бетонных плитах и смотрели на него так, будто он был последней надеждой в мире, где надежды давно разменяли на пятна никотина и копеечные сны.
— Спой про войну, где ты не был, — говорил один, у которого в глазах жили мёртвые дети.
— А может, про Бога, который ушёл? — предлагал другой, держась за сердце, будто оно ещё билось.
Он пел.
И в его голосе была вся боль отца, спившегося в тишине. Вся тишина друга, выбравшего петлю вместо слов. Весь холод ночей на лестницах, где мечты оставались как окурки. Он пел, и гитара плакала струнами. Пальцы до крови, сердце — в клочья.
Над храмом кричали вороны. Не как птицы — как души, забытые между мирами. Храм стоял закрытый, брошенный, будто Бог здесь больше не живёт. Но он знал — Бог смеётся. Смеётся тихо, изнутри, когда ты думаешь, что Он ушёл. Потому что смеяться легче, чем плакать вечно.
Прохожие спешили, отворачивались. Они были свободны — не знали, как это, носить в себе пустоту, в которой когда-то был свет. Они слышали аккорды, но не понимали слов. А он рвал струны — за пятачок с ржавым орлом, за признание, которого никто не просил.
Он не был на войне, но он знал, каково это — умирать без выстрела. Умирать каждый день в городе, где равнодушие — валюта, а одиночество — закон.
Ночью он возвращался. Снова к лестнице, к темноте, к цифрам. К её голосу, которого больше нет. Ангел, что когда-то хранил его, теперь крестился от него, отворачивался. И всё, что у него оставалось — шрамы, рваные молитвы и несколько монет, чтобы пережить ещё одну утро.
И он знал: этот город не для спасения. Он — для тех, кто ищет истину среди разбитого стекла и мёртвых песен.
Потому что иногда, чтобы понять жизнь, надо петь о смерти. Даже если ты там не был.
