В начале осени бывают такие вечера, которые падают на землю, как огромное старое одеяло. И этот осенний вечер был серым, с лёгким привкусом мокрого асфальта и почему-то пепла. Лида сидела в своей маленькой кухне, где пахло свежесваренным кофе и чуть подгоревшими оладьями. Её крохотная хрущёвка, с обоями в мелкий цветочек и старым диваном, казалась уютной, но сегодня в ней витала какая-то тяжесть. Лида, тридцатилетняя женщина со стильной стрижкой и усталыми глазами, помешивала ложкой в чашке, глядя в окно. Напротив сидела Марина, её девятнадцатилетняя племянница, её длинные локоны были по-модному собраны в небрежный пучок, а виноватый взгляд она прятала за чашкой чая.
— Лида, я… ну, я хотела поговорить, — начала Марина, теребя край скатерти.
Лида подняла глаза, но не ответила. Она вообще молчала с тех пор, как Марина пришла. Только кивнула, когда та попросилась зайти. Лида была из тех, кто не любит выяснять отношения, но молчание её было красноречивее любых слов.
— Я знаю, что наделала дел, — продолжила Марина, голос её дрожал, как у школьницы, которую поймали с сигаретой. — Я… я не хотела, чтобы так вышло. Честно.
— Не хотела? — Лида наконец заговорила, и голос её был низким, почти хриплым. — А что ты хотела, Марин? Чтобы мы все втроём чаи гоняли, как сейчас? Ты, я и он?
Марина покраснела. Она всегда краснела, когда Лида смотрела на неё так — с этой своей смесью иронии и боли. Лида умела говорить так, что слова цеплялись за сердце, как колючки.
— Я не думала, что так будет, — Марина опустила глаза. — Я просто… ну, влюбилась. Как дура. Как будто мне пятнадцать, а не девятнадцать. Он такой… был такой… яркий, что ли. Я не могла остановиться.
— Влюбилась, — повторила Лида, будто пробуя слово на вкус. — А я, значит, потухла, да? Ты же сама говорила, что я как свечка на ветру стала. Это ты так видишь?
Марина замялась. Она помнила, как сказала это подруге по телефону, не думая, что Лида узнает. Но в их семье слова всегда находили путь к чужим ушам.
— Лида, прости. Я не хотела тебя обидеть. Я вообще не думала. Просто… он пришёл к вам тогда, к родителям, и я… я как будто с ума сошла. Он шутил, улыбался, а я смотрела на него и не могла остановиться. А ты… ты же никогда раньше никого не приводила. Я думала, это несерьёзно.
— Несерьёзно? — Лида усмехнулась, но в усмешке не было веселья. — Я его два года ждала, Марин. Два года. Он не из тех, кто сразу в загс бежит, но я думала… думала, что это моё. А ты взяла и… отбила. Как в кино каком-то дешёвом.
Марина сжала чашку так, что пальцы побелели. Ей было стыдно, но в то же время в груди шевелилось что-то упрямое, почти детское. Она хотела оправдаться, но слова путались.
— Я не отбивала, Лида. Я не такая. Просто… он сам. Он сам ко мне пошёл. Я не просила. Он сказал, что ты… что вы с ним не то, что он не чувствует того, что со мной.
Лида откинулась на спинку стула, глядя на Марину так, будто видела её впервые. Её лицо, обычно мягкое, с крохотными, чуть наметившимися морщинками у глаз, стало жёстче.
— Сам, значит? — переспросила она. — А ты, конечно, ни при чём. Просто стояла, красивая такая, с косичками своими, и он не устоял. Так, что ли?
— Нет, не так, — Марина почти крикнула, но тут же осеклась. — Я не знаю, как объяснить. Я просто… я влюбилась. А потом всё прошло. Как будто пелена с глаз спала. Он теперь мне… ну, противный даже. Я не хочу его видеть. И мне так стыдно, Лида. Я не знаю, как это исправить.
Лида молчала. Она смотрела на племянницу, и в её глазах было что-то среднее между жалостью и раздражением. Она всегда любила Марину — девчонку с горящими глазами, которая в детстве таскала у неё помаду и просила рассказать, как влюбляются взрослые. Но сейчас эта любовь мешалась с обидой, как кофе с молоком — горькое и сладкое одновременно.
— Исправить, — наконец сказала Лида. — А как ты это исправишь, Марин? Вернёшь мне его, как старую кофту? Или мне самой пойти к нему и сказать: «Давай, возвращайся, я прощаю»?
— Я не знаю, — Марина шмыгнула носом. — Я просто хочу, чтобы ты опять со мной разговаривала. Чтобы ты не смотрела на меня, как на предательницу. Я же не нарочно, Лида. Я не хотела, чтобы ты потухла. Ты всегда была такая… живая. А теперь я захожу к тебе, а ты как будто не здесь.
Лида вздохнула. Она встала, подошла к окну, где за стеклом мигающий фонарь бросал тени на мокрый асфальт. Ей вдруг вспомнилось, как они с Мариной, ещё девчонкой, гуляли по парку, и та спрашивала, почему взрослые такие сложные. Тогда Лида смеялась, а теперь ей хотелось плакать.
— Я не потухла, Марин, — сказала она тихо. — Просто… знаешь, как будто кто-то выключил свет. Я его любила. А ты… ты взяла и утащила его, как ребёнок игрушку. А теперь говоришь, что он тебе не нужен. А мне что с этим делать?
Марина молчала. Ей хотелось провалиться сквозь землю, но она заставила себя говорить.
— Лида, я поговорю с ним. Скажу, что всё кончено. Что я ошиблась. Может, он вернётся к тебе. Я не знаю, как это сделать, но я попробую. Только, пожалуйста, не отворачивайся от меня. Ты же мне как сестра. Я без тебя не могу.
Лида повернулась, посмотрела на Марину. В её глазах было что-то тёплое, но всё ещё осторожное.
— Как сестра, говоришь? — она покачала головой. — Сёстры так не поступают, Марин. Но… я тоже не хочу тебя терять. Ты дура, конечно, но моя дура. Только не думай, что я сразу всё забуду. Это не так просто.
— Я знаю, — прошептала Марина. — Я буду стараться. Я правда хочу всё исправить.
Лида вернулась к столу, села. Кофе в её чашке давно остыл, но она сделала глоток, будто это могло вернуть ей силы.
— Ладно, — сказала она наконец. — Поговори с ним. Но не для меня, а для себя. Чтобы тебе самой легче стало. А я… я подумаю. Может, и начнём заново. Но не сразу, Марин. Не сразу.
Марина кивнула, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Она не знала, получится ли у неё исправить то, что она натворила, но в этот момент ей казалось, что Лида, с её усталыми глазами и горькой улыбкой, всё ещё верит в неё. И это было важнее всего.