Падре стоял в немом изумлении, опустив плечи, словно тяжесть всего мира внезапно обрушилась на него. Взгляд его был прикован к столику, на котором стоял кувшин с водой.
Мужчина медленно сделал шаг вперёд, затем ещё один. Ноги словно налились свинцом и отказывались повиноваться. Он остановился и взялся за сердце.
- Энрике! Что с тобой? Я сейчас позову Сальваторе! - воскликнула Эухения и рванулась к двери.
- Стой! Не нужно лекаря, я справлюсь,- остановил её святой отец, - давай, присядем.
- О, Господи, Энрике! На тебе лица нет, сейчас я подам тебе воды, - засуетилась взволнованная женщина, подошла к столу, налила из графина в стакан воды и подала падре.
Мужчина с жадностью припал к кубку и вмиг осушил его до дна.
- Теперь ты мне должен всё рассказать, Энрике. Почему тебя так растревожила эта брошь? - спросила женщина, забирая у него пустой бокал.
- Садись, Эухения! Рядом со мной! И дай мне свою руку, - глухо произнёс падре.
- Энрике, не пугай меня, быстрее скажи, не произошло ли что-то ужасное? Мой разум может не выдержать ещё одного потрясения, - заглядывая ему в глаза, промолвила та.
- Успокойся, Эухения, ничего ужасного не стряслось…Это случилось раньше…Гораздо раньше, - взял ладонь женщины в свои сильные руки падре, - скажу сразу, что это тайна, хранить которую я поклялся на святом распятии. Доверив её тебе, я совершу грех, который буду замаливать всю свою оставшуюся жизнь. Однако молчать я тоже не могу. Теперь раскрытие этой тайны может принести благо.
- Энрике, ты говоришь загадками. Прошу тебя, не испытывай мой едва не помутившийся в последнее время рассудок. Если твоя тайна - грех, я готова разделить его с тобой, потому что ты для меня…- возбуждённая Эухения, вдруг, замолчала и опустила глаза.
Падре крепче сжал её руку.
- Эухения! Продолжай! - с невольной дрожью в голосе проговорил он, впившись взглядом в лицо женщины.
- Что же, я скажу! Я скажу, Энрике, то, что давно ношу в своём сердце и не решаюсь…не решалась…Энрике! Я тебя люблю! – осмелилась, наконец, сказать она.
- Что же ты раньше молчала, Эухения? – поникшим голосом произнёс падре и закрыл глаза.
- А что же теперь? – растерянно спросила она.
- Теперь? Теперь я самый счастливый человек на земле! – открыв глаза, вытер выбежавшую слезу мужчина. – Столько времени я боролся со своим чувством к тебе, я ведь думал, что ты считаешь меня лишь другом, или братом…
- Почему?! – прошептала Эухения.
- Ну, мне так казалось, - улыбаясь, пожал он плечами и, вдруг, стал серьёзным. – Эухения! Теперь, когда между нами всё прояснилось, я прошу тебя стать моей женой!
- Энрике…Это так неожиданно…Так сразу…- смутилась женщина и растроганно посмотрела на него.
- А чего же нам ждать? Мы итак столько времени потеряли! Так что, Эухения? Ты согласна? – мужчина взял обе ладони женщины в руки и прижал к своей груди.
- Я…Подожди, Энрике, но ведь ты не сказал мне главного, - медленно промолвила она, чувствуя, как кровь приливает к щекам, окрашивая их нежным румянцем.
- Правильно, Эухения, я не сказал тебе, что люблю тебя! – произнёс Энрике искренне и страстно. – Я люблю тебя больше жизни. Ты – моё солнце, моя луна, мои – звёзды! Ты – всё, что у меня есть!
Слезы радости тотчас навернулись на глаза Эухении.
- Я согласна, Энрике! Я стану твоей женой! – горячо сказала она.
Энрике замер. Он ожидал, надеялся, но услышать эти слова, увидеть светящееся от счастья лицо Эухении было выше его самых смелых мечтаний.
- Эухения, моя любовь, мое сокровище, - прошептал он.
Не в силах сдержать переполнявшие его чувства, он заключил женщину в объятия.
Эухения прижалась к нему, почувствовала тепло его тела, услышала биение его сердца, и счастливо улыбнулась.
Когда они, наконец, оторвались друг от друга, в их глазах светилась искренняя любовь и предвкушение счастливого будущего. Энрике нежно поцеловал любимую женщину.
- Пусть этот поцелуй станет печатью нашей взаимной клятвы в любви и верности! – торжественно провозгласил он и услышал в ответ тихое:
- Пусть.
Они ещё несколько минут сидели молча, словно каждый из них пытался осознать всё произошедшее.
Первой заговорила Эухения.
- Энрике, а теперь расскажи мне, какую тайну ты хранишь много лет. Думаю, вместе мы решим, что с ней делать. Мы же с тобой скоро станем одним целым перед Господом, - мягко произнесла она, глядя в его глаза с нежностью и заботой.
Энрике вздохнул, подбирая нужные слова, прежде, чем продолжить:
- Помнишь ли ты падре Альваро Рокколини?
- Да, конечно, помню. Это ведь ему мы с сестрой обязаны жизнью. Он стал нашей надеждой, нашим ангелом-хранителем в те мрачные дни. Как сейчас помню его благородное красивое лицо, мудрые глаза, излучающие благостный свет, низкий твёрдый голос…- Эухения задумалась, перебирая всплывшие в памяти события и, вдруг, вскинула озадаченный взгляд на падре.
- А почему ты спросил? Энрике, мне кажется, я уже видела где-то это лицо…совсем недавно.
- Эухения, я ожидал этих твоих слов, - невозмутимо произнёс падре, - они подтверждают мои мысли. Я тоже видел человека, очень похожего на падре Рокколини. Видел недавно…сегодня утром…
Эухения вздрогнула.
- Но этого не может быть! - прошептала она, судорожно сжимая подол платья.
- Учитывая все совпадения, я склонен думать, что может! - заявил мужчина и снова глубоко вздохнул. - А теперь послушай мою тайну, Эухения. Боюсь, что нам с тобой предстоит трудное дело. Когда-то я был совсем юным послушником, едва оперившимся птенцом, выпавшим из гнезда мирской суеты прямиком в тихую обитель монастырских стен. Мир за стенами казался мне далёким смутным сном, наполненным звоном мечей и шёпотом интриг, а здесь царила непривычная тишина, нарушаемая лишь мерным гулом молитв и шелестом страниц древних писаний.
Первые месяцы были подобны долгому тягучему посту, наполненные лишениями и смирением. Моим наставником тогда был игумен Альваро Рокколини. Признаюсь, если бы не он, вряд ли я бы стал тем, кем стал. Он стремился просветить меня и приобщить к искренней вере. Он явился для меня лучом света в этом заточении. Он учил меня не только молитвам и церковным канонам, но и мудрости жизни, умению видеть красоту в простом и находить смысл в каждом мгновении.
Он говорил, что истинная вера не в слепом следовании догмам, а в искреннем стремлении к добру и состраданию к ближнему.
Вскоре я заметил, что святой отец расположен ко мне более, чем к другим послушникам, и позже между нами завязались доверительные отношения. Его молитвы были не просто словами, а живым диалогом с высшими силами, наполняющим душу светом и надеждой. Благодаря Альваро Рокколини я понял, что нашёл истинное призвание в этих тихих стенах, в службе Богу и людям.
Потом я стал замечать, что святой отец словно замкнулся в себе.
Однажды он опустился перед алтарём на колени и долго молился. Потом неожиданно замолчал и повернул голову в мою сторону, он знал, что я стою рядом.
- Энрике, подойди ко мне, - после некоторого раздумья усталым голосом промолвил он, и я тотчас повиновался. Он встал с колен и указал рукой в сторону небольшой кельи, которая всегда была на замке. Открыв низкую дверь ключом, он пропустил меня вперёд, следом вошёл сам и защёлкнул замок.
- Мне не с кем больше поделиться. Послушай меня, но то, что я скажу, должно остаться между нами. Под страхом греха и проклятия, - вполголоса промолвил он, дотронувшись до распятия на своей груди.
Я обещал ему хранить его тайну, он тут же подошёл к узкому стеллажу с древними манускриптами, отодвинул его и достал из потайного шкафчика шкатулку.
Он долго не решался раскрыть её, но, сделав это, тотчас достал оттуда бархатную коробочку, внутри которой на атласной подушечке лежала удивительной красоты брошь с большим изумрудом.
- Энрике, - сказал он, - это очень дорогая вещь, нет, не так, эта вещь бесценна. Это не просто украшение, это душа, которую вложила в этот камень лучшая из женщин, когда-либо ходивших по этой земле. Она вложила в него свою любовь, свою надежду. Каждая грань этого кристалла отражает частицу её великого сердца. Сердца матери!
Потом он замолчал, чтобы перевести дыхание, и сказал, что просит меня отдать эту брошь тому, для кого она предназначена.
- Простите, святой отец, но кому я должен её отдать? – спросил я, и он продолжил.
- Моему сыну, - ответил он и так лучезарно улыбнулся, что, казалось, само солнце проникло в комнату и засияло.
Заметив на моём лице недоумение, граничащее с испугом, он погладил меня по голове и попросил успокоиться.
- Так случилось, сын мой, что я полюбил женщину. Я не мог не полюбить её, потому что её невозможно было не полюбить. И я не раскаиваюсь в этом. Мне довелось испытать великое чувство, о котором я слышал, но не думал, что испытаю сам. Любовь. Она вошла в мою жизнь внезапно, как весенний ливень. Её улыбка была подобна восходящему солнцу, а глаза – глубокими озерами, в которых отражалось звёздное небо. В её голосе звучала музыка… Она говорила мне, что я исцелил глубокие раны её души…
Я слушал его, затаив дыхание. А он, вдруг, замолчал и отвёл потускневший взгляд в сторону.
- Её уже нет в живых. Она умерла недавно. От горя, - Альваро произнёс эти слова с таким усилием, будто они обжигали ему губы. - Я не уберёг её.
После этих его слов я почувствовал, как моё сердце учащённо забилось. Я не мог представить, что святой отец, человек, казавшийся воплощением святости, мог скрывать такую тайну.
- Почему Вы рассказываете мне всё это? - спросил я его.
- Потому что я поклялся ей уберечь нашего сына. А для этого я должен был отказаться от него. Я прошу тебя передать нашему сыну эту брошь. Бьянка заказала её специально для будущего дитя в подарок, в честь его рождения. Она отправила её мне с письмом, в котором заклинала передать вещь нашему сыну. Император отнял его у неё и отдал на воспитание в семью непримиримых врагов её династии – супругам Витторио и Элеоноре де Санти. Так жестоко он наказал её, свою супругу.
- Простите, святой отец, о какой династии Вы говорите? – робко спросил я его.
- Династия Сфорца. Герб династии есть на обратной стороне броши. Мою любимую и мать моего сына звали Бьянка Мария Сфорца, я был её духовным наставником, - ответил он. – В честь крещения младенцу принято дарить подарки, священнослужители тоже часто делают это. Такие дары, символизирующие духовное рождение и новую жизнь в вере, несут в себе глубокий смысл и особое благословение, и их с радостью принимают. Вот тебя я и прошу пойти в тот храм, где будут крестить моего мальчика, и помимо нательного крестика, иконки Богородицы, молитвенника положить в ларец и эту брошь. Его новые родители, не смогут забрать её, если и захотят, потому что это великий грех. Да они и не станут этого делать, они богаты, чтобы польстится на святые дары.
С этими словами Альварес прикоснулся губами к украшению, прочитал молитву, вернул вещь в коробочку и отдал её мне. Шкатулку же он спрятал обратно в потайной шкафчик, сказав, что в ней осталась ещё одна ценность – дневник его любимой.
- Да сохранит эта брошь моего сына, оградит его от всяческих бед и несчастий, - вдохновенно промолвил он и тихо добавил: - Кто знает, может, когда-нибудь мне доведётся прижать к груди своего сына.
Я сделал всё, как велел падре, отдал подарки супружеской чете де Санти, вернулся в храм и сказал святому отцу, что мальчику дали имя Армандо. Вот такая история, Эухения, - закончил свой рассказ Энрике.