Глава 2. Переход
Темнота.
Леденящий ужас неизвестности.
Полное непонимание происходящего.
Время теряет счёт. Секунда кажется вечностью.
Нет ощущения тела — я не знаю, завис ли в пустоте, стою, или падаю в бездонную пропасть.
Сколько я уже здесь? Где я? Как сюда попал?
Кожа будто растворялась, а воздух стал густым, как вода.
Слышу только эхо собственных мыслей. Могу лишь плодить новые, как паук, ткущий паутину в пустоте. В надежде, что всё это когда-нибудь закончится. Или хотя бы изменится.
Мысли постепенно притихли.
Наступила тишина. Абсолютное ничто.
Оно пронизывало всё пространство.
Какими словами это описать?
Смерть?
Нет. Я не хотел в это верить...
Резкая, внезапная боль пронзила меня.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я ощутил лёгкое покалывание.
И через мгновение — вернулся в привычное ощущение своего тела.
Но не мог пошевелиться.
С усилием я открыл глаза.
Дикая головная боль. Всё плыло в тумане.
Удалось лишь различить очертания помещения.
Небольшая комната.
Позже я понял — палата.
Белые стены. Окон нет. Воздух в палате пах стерильностью и чем-то кислым — как будто здесь годами стирали память. в центре только койка, на которой я лежал.
Дверь приоткрылась.
Вошёл человек в белом халате.
Он подошёл, наклонился и сказал:
— С возвращением. — Голос звучал как скрип несмазанных шестерёнок.
От этих слов стало жутко.
В его глазах... не было зрачков. Он слепой?
И кто он вообще такой?
Кто-нибудь объяснит мне, какого чёрта происходит?! Это сон? Или я стал персонажем чужого сна? Мозг цеплялся за рациональное, как утопающий за соломинку.
Куда я вернулся, если никогда тут не был?!
И почему передо мной стоит слепой доктор?!
Мысли в голове кричали в истерике, но тело не слушалось.
Я не мог издать ни звука.
— Я понимаю, — произнёс он, будто слышал моё безмолвие. Палец дёрнулся в странном тике.— Сейчас в твоей голове много вопросов. Постараюсь ответить на главные. Не многие понимают необходимое зло. Больно будет в любом случае. Преодолевать боль, чтобы быть собой — или подавлять себя, чтобы угодить другим. Каждый выбирает сам.
Его голос заполнял всё помещение.
Раздавался эхом в голове, перекрывая любые мои попытки осмыслить происходящее.
— Где мы сейчас находимся, как и моё имя — тебе ни о чём не скажет. Поэтому можешь звать меня просто — Доктор. Я провожу твое обследование. Моя особенность в том, что мне не нужны ни приборы, ни анализы — достаточно наблюдать. Из этой палаты ты можешь выйти — но только в моём присутствии. Вторая моя особенность в том, что я могу полностью контролировать твоё тело. Без моего позволения ты не сможешь сделать ни шага.
Вот почему я не мог пошевелиться, теперь понятно.
Когда он наклонился, из-под воротника халата выглянул шрам — ровная линия, как след от хирургического скальпеля. "Неудачный эксперимент", — мелькнуло у меня в голове. В его слепых глазах мелькнула искра — не зрачок, а крошечное отражение. Ему нравилось это: тело, покорное как глина. Наверняка когда-то его собственное тело не слушалось — дрожало на допросах, пахло страхом. Теперь он дирижировал чужими нервами, как когда-то им дирижировали.
— Убедился сам. А теперь вставай — проведу тебе экскурсию.
Тело подчинилось, несмотря на моё внутреннее сопротивление.
Я встал, но не по своей воле.
Доктор открыл скрипучую дверь, и я вновь увидел знакомую лестницу — десять ступеней с белыми, как кость, перилами, ведущие в приёмную.
Вверху — маленькое окно, сквозь которое пробивались лучи солнца.
На мне — белая хлопковая пижама.
Ни единого шва. Ни пуговиц, ни замков. Ни карманов.
На ногах — мягкие белые тапки.
Я шёл за Доктором, не в силах остановиться.
Первый этаж.
За стойкой — спал огромный чёрный кот.
Килограммов восемь, не меньше.
Несмотря на размеры и суровый вид, он показался мне единственным добрым существом здесь.
В углу на стуле сидел странный мужчина — по телосложению, вероятно, охранник.
Из-за стойки выглядывала механическая рука, встроенная прямо в неё. Она что-то записывала в тетрадь.
Рядом стоял тонкий микрофон на изящной подставке.
— Это приёмная, — пояснил Доктор. — Всё, что ты видишь, служит моему исследованию.
Рука записывает всё, что улавливает микрофон — даже звуки, недоступные человеческому уху.
Кот — уникальный. "Наблюдающий сны". Обычно он спит, но бодрствует, когда ест... или пересказывает увиденное.
Механизм микрофона переводит любой звук в понятную речь, а рука — фиксирует это на бумаге.
— Да, ты заметил охранника. Гири на его ногах сдерживают скорость. Сними их — и поверь мне, даже в твоём воображении никто не сможет от него убежать.
Гири на ногах охранника звенели, как кандалы. Звук отдавался в висках ритмом "никогда-не-выйдешь".
Я не мог поверить происходящему.
Но я видел это своими глазами.
И что самое странное, страха не было.
Жизни вроде бы ничего не угрожало...
Но мозг не справлялся.
Доктор ущипнул меня за руку.
— Это чтобы ты прекратил сомневаться и быстрее погрузился в процесс, — сказал он.
— Осталось показать тебе двор.
Мы вышли на улицу.
Проходя мимо стойки я почувствовал запах. Его шерсть пахла старыми книгами и формалином. Когда я прошёл мимо, услышал странный шёпот: "Это всё не правда."
И успел прочитать запись в тетради:
"Жизнь распята на крестах аптек." © Сергей Г.
Снаружи — небольшой газон.
Одна прямая тропинка вела от двери здания до выхода.
Высокий каменный забор скрывал всё за пределами.
Погода — солнечная. Но ветра не было вообще.
Я почти не чувствовал вдох — будто воздуха здесь нет.
Рядом с дверью — огромная статуя.
Бюст Пушкина в кислородной маске, высотой не меньше трёх метров.
Да, того самого поэта. Кислородная маска была подключена к трубке, уходящей в стену. Оттуда доносилось шипение, словно здание дышало через поэта.
Подойдя ближе, я увидел: кислород действительно поступает.
Но зачем?
Наверное, этого я уже не узнаю.
— На сегодня достаточно, — сказал Доктор. — Тебе нужно осознать увиденное и набраться сил.
Мне — закончить свои дела. Возвращаемся в палату.
Запись из дневника:
Меня держат где-то, но не чтобы спасти — чтобы не дать шагнуть в неизвестность. Здесь нет пыли. Ни одной соринки. Как в лаборатории, где меня разобрали на атомы и собрали заново — без права на зов души. Я не живу, я наблюдаю, как будто жду, когда кто-то скажет: "теперь можно". Но внутри начинает зреть вопрос: а если не спросить, а просто пойти?
