Где-то за гранью наших глаз, слов и звуков существует другой мир — не нуждающийся в нашей вере, молитвах или свечах. Он был здесь всегда, как тень от дома, как эхо от крика, ему нет дела до нас, живущих в своей слепоте и невежестве. Но если долго стучаться в невидимую стену между мирами, рано или поздно она превратится в дверь. И то, что придет из нее… Вы не будете рады тому, что сможете увидеть.
Меня зовут Александра. И если вы смотрели "Голос Тьмы", "Тонкий мир", "Призраки рядом", "Смерть на проводе", то, да, это всё была я. Ясновидящая номер один по версии всех паранормальных передач страны. В кадре я действительно могла внушать страх, веру, что там еще, что пробуждало людей нести мне свои проблемы – потрясающий грим, антураж из свечей и черепов, пронзительный взгляд черных глаз… Я водила руками над фотографиями, говорила голосами «предков», закатывала глаза и выдавала то, что люди хотели услышать, а они в ответ ахали, плакали и обнимали меня, восхищаясь моими способностями.
А потом, за пределами камер, я смывала осточертевший макияж, вытаскивала цветные линзы, и падала на диван в обнимку с бокалом Просекко, чтобы под бесконечные сериалы с Нетфликса поржать над незадачливыми и доверчивыми, несущими мне деньги и делающими рейтинги. И тоннами выбрасывала в мусорку фотографии очередных чужих покойников, которые присылали верные поклонники, надеявшиеся на помощь сильной ясновидящей. Нет, я не была злой, мне просто было все равно.
Я лично никогда не верила ни в духов, ни в загробную жизнь, искренне считая, что там, за порогом смерти нет ничего, кроме пустоты и забвения. Весь мой образ до последнего монолога якобы чужой души, был поставлен сценаристами и режиссером. Я не разговаривала с мертвецами и не видела будущее, но очень любила деньги и славу, причем деньги даже больше, если говорить откровенно. Я была актрисой, видимо, неплохой. И даже находила себе оправдание, мол, люди все равно хотят верить, так почему бы мне не стать тем человеком, который принесет им облегчение? Да, обман, да, шоу, но мы никому не вредили физически, просто зарабатывали.
А потом шоу закончилось.
И теперь я не знаю, кто говорит во сне моим голосом. Кто стоит у меня за спиной в зеркале. Кто пишет мне сообщения с моего же телефона, когда он выключен.
Мне остаётся только писать. Чтобы хоть кто-то знал.
Потому что, когда всё началось — я не поверила. Только это оказалось совершенно не важно, потому что ИМ плевать на чью-то веру. Мой костюм слишком плотно прирос к телу, оторвать его больше невозможно, только снять вместе с кожей, а я, как это ни странно, все еще хочу жить. Пусть даже так. Пусть даже здесь.
***
Тот день ничем не выбивался из череды порядком задолбавших однообразных дней. Все те же пробки на дорогах, все то же серое небо и липкое, пасмурное утро. Пока гример в очередной студии пыталась сотворить с моим лицом то, что со стороны сошло бы за макияж, я хмуро пила кофе и слушала выкладки ассистента, тихо радуясь, что мне не нужно запоминать всю вываленную на меня информацию.
- Татьяна, 45 лет, хочет поговорить с недавно погибшим сыном. Там авария, судя по документам из полиции, по его же вине – типичный пьяный малолетка за рулем мамкиной машины. Но мать уверена, что во всем виновата какая-то толи Олеся, толи Оксана – бывшая этого сына, - в комнату заглянул режиссер и замахал руками, призывая нас поторопиться, и ассистент зачастил активнее. – Что еще… А, пацан на первый курс политеха поступил, собака у него была, овчарка Рекс – тьфу, банальность – сама Татьяна за последний год похоронила двух бабок – свою и мужнину мать, вдова, муж ушел лет вроде 10 назад…
От продолжения я привычно отмахнулась. Подобных историй в моей «практике», ну, каждая вторая была, и в них отличались только породы собак, да цвет заборов в очередном частном секторе. Мне оставалось только запомнить мелочи, вроде первой буквы имени лучшего друга или родинки на пятке, тем более что основную «работу с населением» проводили редактора, мастерски выводя безутешных матерей, жен и им сочувствующих на эмоции и слезы еще перед началом съемки.
Съемка завершилась в рекордно короткие сроки. Слезы, рыдания, мои реплики «Он рядом с вами и слышит»… Скукота на самом деле. Мозг работал автоматически, даже не задерживаясь на паузы перед очередной репликой.
А потом в студию зашла она.
Я сразу почувствовала что-то странное. Не мистику, нет, не надо этого. Я реалистка. Просто... что-то не соответствовало. Причем общий вид этой женщины вроде как вполне соответствовал тематике передачи – подобные потрепанные неухоженные личности часто поджидали меня около студии в надежде добраться до «легенды». И их даже иногда пускали, если охрана считала, что это безопасно - наш режиссер очень любил подобные «реальные» кадры, запускаемые после основного выпуска.
Но что-то все же было не так. Я… как будто никак не могла сосредоточиться на ее лице. Ну, то есть, я видела его, пока смотрела на женщину в упор, но стоило отвести взгляд, изображение тут же стиралось с подкорки. Я могла поклясться, что не смогу описать ее, даже если от этого будет зависеть моя жизнь, ни единой черточки не назову. А у меня, между прочим, великолепная память на лица, это же база моей работы!
Женщина эта не представилась, не кинулась ко мне с изливаниями восторгов, объятиями и всякими раздражающими проявлениями фанатской любви. Она просто молча подошла ко мне, почти в упор, и положила передо мной фотографию. Странную фотографию. Мягко говоря.
На снимке был изображен комок из какой-то черной ткани, очень мятый и не совсем чистый. Ассоциативная цепочка «странный снимок-съемки с мест преступлений-жертва» сработала в моей голове раньше, чем мозг успел обдумать общую картинку, и я, со всем доступным мне на тот момент трагизмом (а его оставалось откровенно немного после 6 часов съемки) выпалила:
- Вижу… трагедию. Ваш близкий…
Но женщина абсолютно пустым, лишенным каких-либо эмоций голосом невежливо перебила мои завывания:
- Это не близкий. Это ты.
И просто ушла, ничего не поясняя и не прощаясь. А я осталась сидеть. В этой дурацкой накидке, с кольцом-крестом, с потёками от грима на виске. Хотелось курить и смеяться в голос от абсурдности происходящего и наглости очередной городской сумасшедшей.
Но внутри почему-то уже разливался странный – мертвецкий - холод.
***
После той встречи я с трудом сдержалась, чтобы не наорать на охранников, но по здравому размышлению решила просто проигнорировать странный эпизод. Ну, пришла психопатка, ну, всучила странную фотку, бывает, что уж… Вон у нас на прошлой неделе бабка пыталась отдать мне свои зубы "для связи с духами". И вообще, в нашем бизнесе главное — не терять лицо. Даже когда кто-то поливает тебя святой водой из-за угла, ты улыбаешься, потому что камера может быть где угодно.
Я просто спрятала фотографию в карман реквизитной накидки и забыла. Ну, почти забыла. Сделала вид. Потому что в голове против моей воли нет-нет, да и всплывало что-то... Не изображение, нет, лица той женщины я бы и не смогла вспомнить, как и говорила, скорее ощущение от встречи, холод этот пробирающий, с которым не справлялись ни теплая шаль, ни алкоголь, ни обогреватель.
Сны в ту пору тоже как-то не задались. Не то чтобы меня стали мучить кошмары, нет — мне снились абсолютно бытовые вещи. Как я иду по коридору, как что-то ищу на кухне, как сижу в гримёрке. Только в каждом из снов присутствовало нечто общее — комок грязной черной ткани. Иногда он валялся в углу, иногда — лежал на моих коленях, мигрировал в общем, независимо от моего на то желания. Я старательно НЕ вглядывалась в него, потому что порой мне начинало казаться, что ткань шевелится. Я не хотела знать, что же скрывается там, под ней.
А на третий день начались сбои. В смысле реальные технические сбои.
Первым поломался свет. Что дома, что на работе – свет вокруг меня почему-то вдруг произвольно начинал мигать или вовсе гаснуть, но все проходило само собой через пару минут и тройку задорных матов от световиков, если дело происходило на съемочной площадке.
Потом телефон заглючил, тоже как-то странно. Звонок проходил, но периодически мои собеседники начинали переспрашивать, что же я сказала, и что за голос говорит рядом со мной. Подруги даже начали шутить про тайного фсбшника, прослушивающего наши разговоры. Но на записях, которые я начала делать, вроде как никаких сбоев не было, разве что тихий фоновый треск, вполне объяснимый плохим качеством связи.
Ну, и по мелочи еще всякое происходить стало, вроде объяснимое и адекватное, но такое раздражающее, что аж зубы сводило. Самопроизвольно включалась музыка, колонка с Алисой начинала болтать сама с собой, ноутбук то включался, то выключался, опять же без моего участия, в машине иногда заедало радио, скатываясь в бесячее шипение «белого шума»…
Я старательно не обращала на происходящее внимание. Подумаешь, черная полоса настала, бывает, наверно. Может вон не зря по всем каналам передают магнитные бури и шторма на Солнце? Ну, и некогда мне было – в то время моя популярность почти докатилась до самого пика, так что 90% времени я пропадала на съемках, проводила частные встречи, пилила сторис и всякий дешевый контент по типу «мощные энергетические потоки в этом месяце», и мечтала упасть лицом в подушку.
Но, увы, страус, конечно, ощущает себя в безопасности, засунув голову в песок, вот только лев один черт уже примеряется к его… Ну, вы поняли. В моем случае, пока я занималась самообманом, метафорический лев уже почти дожрал всю нижнюю часть моего тела и потихоньку переходил к внутренним органам.
Я даже не уловила, когда безопасная «ерунда» сменилась на «алярм, наш кораблик пошел ко дну». Просто в какой-то момент я проснулась от очередного муторного кошмара с ощущением, что мое сердце просто разорвется вот прям сейчас, и внезапно осознала, что в моей квартире кто-то есть.
В ночной тишине, не перебиваемой даже звуками холодильника, я отчетливо услышала, как что-то шевелится в коридоре, прямо за дверью в спальню. Осторожно так, примеряясь к каждому следующему шагу, не пытаясь напугать, а скорее пытаясь не разбудить. Но у меня, блин, полы скрипят в трёх местах, и это невозможно как-то игнорировать в пустой квартире посреди ночи.
А я даже не испугалась. Ну, не сразу. Первые пару минут осознания я просто замерла, не двигаясь, и в какой-то момент даже подумала: а не забыли ли вы, мадам, дверь закрыть на ночь? Потом подумала еще раз и сделала самое тупое, что можно сделать в подобной ситуации – я встала с кровати, вооружилась собственной наглостью и, демонстративно топая, пошла разбираться с грабителями.
Но ни в коридоре, ни в примыкающей к нему кухне, ни в туалете никого не было. Входная дверь также оказалась заперта на все замки, даже цепочка была накинута. Б – безопасность, да.
Поэтому с чистой совестью я вернулась в свою теплую, уютную кроватку, в надежде поспать еще пару часов до рассвета без кошмаров. И вот тогда, стоило мне только лечь поудобнее, пришел страх. Потому что скрип чужих шагов в коридоре… начался сначала. Те же шаги. Те же паузы. Тот же ритм. Как будто кто-то прокручивал этот странный звуковой эпизод в записи, в надежде на неблагодарного слушателя.
А утром я обнаружила в телефоне диктофонную запись, которую я совершенно точно не записывала. На записи, ровно полчаса, судя по таймингу, кто-то тихо плакал. В одном ритме, без стонов или всхлипов, просто тихие такие глухие рыдания, как если бы плакальщица не хотела, чтобы ее услышали.
Я удалила файл. Перезагрузила телефон. Открыла окна. Сделала кофе. Легла обратно в постель и поняла, что игнорировать происходящее я больше не могу. Или это оно – происходящее – больше не хочет, чтобы я его игнорировала.
***
По всем законам жанра мистика находит свой путь в мир живых по ночам, когда полная луна светит в не зашторенные окна, а души людей максимально открыты для контакта. Так написано во всех фентези и самоучителях по магии. И, это, люди, написавшие подобное, нагло врут. Не нужны паранормальщине ни ваши сны, ни свет луны, ни волчий час.
В следующий раз мое пробуждение состоялось сильно после звонка всех будильников. Судя по свету в окне, время уже подкатывало к обеду, и по-хорошему мне уже несколько часов как нужно было судорожно работать, но было как-то все равно. В моей голове лихо отплясывали молоточки, глаза болели от яркого света и странной сухости, а во рту будто кошки нагадили. И я просто решила устроить себе выходной. В конце концов, имею же я это простое человеческое право?
Несмотря на намечающуюся мигрень и не слишком веселую ночь, больше похожую на безумный бред, мыслей внутри моей черепной коробки не наблюдалось вовсе. Я на автопилоте умылась и пошлепала на кухню, напрямик к заветной кофемашине.
За моим кухонным столом, в свете яркого обеденного солнца, сидел мужик. Я споткнулась об него взглядом, даже не сразу обработав получаемую через зрение информацию. Просто замерла в дверях, как тот суслик, и стояла, моргая по странной амплитуде и вообще не понимая, как мне реагировать.
А мужик продолжил сидеть. Его не смутило мое появление, не отвлекло от выстукивания странного ритма длинными пальцами по моей же чашке, брошенной накануне прямо на столе. Он вообще не смотрел в мою сторону, если говорить откровенно, а вот я – смотрела. На него смотрела. Почти в упор. Но даже так не сразу поняла, что именно в мужике пугает меня сильнее всего.
Нет, он был абсолютно материальным, до последнего катышка на старом свитере. Такой типичный мужик, чуть заросший, лет примерно сорока, с синяками под глазами и сухими, узловатыми руками типичного рабочего. Даже взгляд у него был какой-то… уставший, пыльный и невыразительный. А еще его шею от уха до уха пересекала длинная рваная рана с разошедшимися краями, из которой при малейшем движении с бульканьем вытекала кровь, пачкая старый свитер и мою скатерть. Рана, которой точно не могло быть у живого человека, и на которую сам мужик не обращал ровным счетом никакого внимания.
Я отступила. Медленно, опасаясь одновременно и поворачиваться к мужику спиной, и за свой рассудок, зашла в ванную, закрыла за собой дверь, села прямо на пол и застыла. Не знаю, сколько мне пришлось уговаривать саму себя хотя бы не поддаваться панике…
Но хочешь – не хочешь, а выйти пришлось, и на мое счастье, к тому моменту на кухне уже никого и ничего не было, включая потеки крови. За это спасибо, конечно, потому что, если бы мне пришлось еще и убирать, моя психика бы точно не вывезла. Она и так справлялась с большим трудом, и то исключительно потому, что подсознательно все еще подозревала какой-то большой розыгрыш.
А так я просто вяло решила, что схожу с ума от перегрузок и непроходящего стресса, и забила. Снова.
Маленькая девочка поджидала меня на лестничной клетке в подъезде. Хорошенькая такая, с совершенно очаровательными белокурыми кудряшками, в синем платьице принцессы и… с огромной рваной раной в районе груди. Внутри раны отчетливо белели ребра и ходуном ходило маленькое сердечко. Девочка махала кому-то рукой и улыбалась, причем улыбку ее вряд ли кто-то смог бы назвать милой или дружелюбной. Так, как не должен уметь улыбаться человек.
С тех пор игнорирование стало моей основной тактикой выживания. Мозг охотно подыгрывал, заталкивая увиденное как можно глубже в память, чтобы и следа не осталось. Мол, у тебя же богатое воображение, да, ты на этом бабки делала, не так ли? Признаться кому-то в том, что я вижу? Проще сразу выстрелить себе в голову.
Какой-то очередной мужик роется в моем мусоре на кухне, периодически нюхая пакет из-под молока и почесывая затылок, из которого торчит огромный ржавый гвоздь? Нет проблем, подумаешь, с кем не бывает.
Парень, сложенный напополам, сломанный, как старая кукла, лежит на полу в коридоре и заходится судорожными всхлипами? Ну, допустим. Хотя вот его я очень хотела… ну, выкинуть куда-то, потому что он еще и вонял старой пепельницей и почему-то кошачьей мочой на всю квартиру. Но при моих попытках дотронуться, мои руки просто проходили лежащее тело насквозь.
Я довольно быстро научилась перешагивать через него, как через какой-то очень странный элемент декора. Я стала выносить мусор в три раза чаще, стараясь не оставлять ничего на ночь, чтобы мужик, обожающий нюхать выброшенные продукты, лишний раз не маячил перед глазами. Я перестала оставлять чашки на столе. Я старательно вытирала всю воду с пола в ванной, но бабулька, раз за разом тонущая в грязной воде, разливала ее снова.
Подъезд мне и вовсе пришлось научиться проходить с закрытыми глазами, потому что со временем, кроме жуткой девочки, там поселилось еще пятеро таких же – мертвых и неподвижных, статично застывших в последних секундах своей не-жизни. Помогало ли мне это? Разумеется, нет, но, как будто у меня был хоть какой-то выбор….
***
Я даже сама не могу сказать, в какой момент до меня дошло, что это конец. Мой личный конец. Не в смысле смерти или чего-то такого, потому что я даже с ума больше не могла сойти, но и притворяться больше не получалось. Я совершенно отчетливо поняла, что больше не играю роль, не делаю вид, а реально разговариваю с мертвецами. Чужими мертвецами, на мое счастье.
О! Я даже пыталась сбежать от этого! Выключила телефон, отменила все съёмки, соврала, что заболела, что улетаю, что ухожу в ретрит — кому какая версия попадётся. Ассистентка рыдала, менеджер грозился судом, редакторы звонили по ночам. Я ничего не объясняла. Потому что объяснить все происходящее было просто невозможно.
Когда тебя настигает реальность — настоящая, необратимая — ты не зовёшь друзей. Ты молчишь. Ты тупо запираешься в спальне, с головой накрывшись одеялом, и закрываешь шторы даже днём, потому что они появляются даже в отражении окна.
Я не знала, что буду делать дальше. Только одно поняла сразу: продолжать жить как раньше уже невозможно. Больше никаких передач, никаких страдающих матерей, никаких псевдоритуалов с дымом и голосами. Всё. Кончено.
Почему-то тогда я еще винила во всем свою работу. Мне казалось, что, отказавшись от нее, я верну свой пошатнувшийся мирок обратно на орбиту. Но что бы я ни делала, как бы ни пыталась исправить весь тот вред, который причинила другим людям — они оставались. Мертвецы. Пассажиры метро, соседи, прохожие на улице... Они все ходили рядом и постоянно напоминали мне «Ты все видишь, ты знаешь, и теперь тебе с этим жить».
Я пыталась не смотреть живым людям в глаза. Потому что там, в глубине их зрачков, больше не отражались мысли или эмоции – только дата, время и изредка образы, один хуже другого. Разбитая голова, белые простыни, окровавленный асфальт… Я видела, кто уйдет следующим, как уйдет, и когда. Я не хотела этого, но…
Совсем плохо стало, когда мертвецы заговорили. Со мной, через меня, они стали выходить на контакт и говорить, говорить, говорить… В основном это были какие-то просьбы – сказать кому-то, что его любят, передать маме, чтобы она не плакала, напомнить приятелю про должок. Моя работа, то, что было игрой так долго, стала моей реальностью. Вот только оно не выключалось вместе с отработавшими софитами. Оно продолжалось везде, где бы я ни находилась.
Когда во мне что-то окончательно сломалось, я решилась пойти в церковь. Никогда не была верующей, но когда даже зеркало в ванной отражает не тебя, а очередного мертвеца… В общем, в падающем самолете атеистов нет.
Ту церковь мне порекомендовали на каком-то городском форуме. Никакого пафоса и обещаний, просто, ну, здание старое и вроде как очень порядочные сотрудники, без этих «сдайте на храм» и «молитва – 50р». А лично мне понравилось то, что уже на подъезде к церкви мои мертвецы куда-то дружно рассосались, подарив мне, наконец-то, драгоценные минуты тишины.
Но на входе меня остановил батюшка. Смотрел он почему-то не на меня, а куда-то в сторону — как будто пересчитывал тех, кто за мной стоит.
— Я не могу вас впустить, — сказал он.
— Почему?
— Вы не одна пришли. А тех, кто с вами… сюда пускать нельзя. Они отказались от храма божия.
Он развернулся и ушёл. А я осталась. С пустотой в груди и мокрой спиной, как будто кто-то действительно прижимался ко мне все это время.
Разумеется, за моей спиной никого не было. Но солнце, сияющее с горизонта, отбрасывало намного больше теней, чем могло вместить одно мое тело.
***
Я раздала почти всё. Костюмы, грим, кольца, украшения, те дурацкие медальоны, что продавались как «амулеты от проклятий» — всё отвезла в благотворительную лавку, молча оставив пакеты у двери. Продала квартиру, деньги от продажи вместе с накоплениями перевела в фонд той церкви, что так и не стала моим спасением. Телефон утопила в раковине – он продолжал работать даже выключенным и с севшей батареей, а этого мне было не нужно.
Теперь я живу в домике в лесу. Это не шутка - в самом обычном, гниленьком домике, с деревянными рамами, печкой и мышами. Печка чадит - я плохо топлю, сноровки пока маловато. Ем то, что могу донести из автолавки, которая приезжает в ближайшую ко мне деревню, или что мне приносят местные. Они почему-то приходят иногда, приносят что-то – еду, вещи – и никогда ничего не спрашивают.
Я даже не могу винить ту женщину, кем бы она ни была. Не знаю, что она сделала со мной, но… наверно, это действительно было нужно. Кто-то должен был остановить меня и мою ложь.
В свободное от забот по дому время я молюсь. Не знаю, кому и о ком, просто перечисляю вслух имена, которые слышу, и прошу подарить им покой. Молюсь за своих мертвецов, которые все еще приходят ко мне. Я не могу помочь им, но надеюсь, что мои молитвы подарят кому-то еще один шанс.
Когда-нибудь я умру. Но пока я жива — я делаю то, что должна.
Слушать. Смотреть. Молиться.
Потому что теперь они мои. И я закрываю за ними дверь.