– Ты слышишь меня? Дорогая, послушай, мне нужно сказать тебе нечто важное. Искренне, откровенно, без утайки.
– Я внимательно слушаю, Андрей, говори же.
– Двадцать восемь. Двадцать восемь лет мы вместе. Это целая жизнь…
– Хватит ходить вокруг да около, Андрей. Скажи прямо.
–В общем Я больше так не могу. У меня появилась другая женщина, – муж смотрит прямо в глаза – Если быть точным, это началось 9 месяцев назад. И… Все. Понимаешь, все кончено. Я больше не испытываю к тебе любви.
Посреди стола стоит тарелка с фрикадельками, от которых исходит удушливый запах укропа. Даже кошка замерла, словно все живое вокруг затаило дыхание.
– Это что, розыгрыш? Двадцать восемь лет, Андрей! Ты умеешь считать? Мне было сорок три, когда мы отмечали серебряную свадьбу, помнишь?
– Света, не нужно. Уже слишком поздно. Так сложились обстоятельства. Я…
– Тридцать четыре года было, когда мы впервые вдвоем поехали на море. Кто тебе тогда запекал рыбу, приговаривая: "Андрюша, ешь, набирайся сил"? Я, Андрей.
– Я помню… – Он отводит взгляд и машинально протирает ложку салфеткой.
Секунды тянутся мучительно медленно. Тишина заполняет комнату, рисуя в воображении историю их семьи – год за годом.
– Девять месяцев, – я правильно поняла? Ты девять месяцев жил двойной жизнью?
– Не сразу… Это произошло, понимаешь, как-то внезапно. Она… Она моложе.
– На сколько? – Светлана усмехается с усталым видом.
– Восемь лет разницы. Ты же знаешь меня – я бы никогда не решился, если бы…
– Ты бы не решился – но ты решился!
По скатерти расползается бурое пятно от пролитого вина.
Комнату наполняет не крик – нет, все происходит слишком тихо. Светлана медленно, словно перебирая четки, вспоминает цифры:
Две дочери. Маше – двадцать четыре. Вике – двадцать один.
Три отпуска в год – или это Андрей всегда настаивал? Двенадцать лет назад отдыхали в Абхазии. Семь раз ездили к матери на дачу, на выходные.
– Сколько теперь мне предстоит жить одной? – Она смотрит на настенные часы, стрелки бегут вперед, словно насмехаются…
Андрей хмурит лоб, продолжает теребить ложку, как будто пытается вычистить ею свои новые слова:
– Света, ну что ты… Мы взрослые люди. Дети взрослые. Ты справишься.
– Как ты мог? – Она шепчет еле слышно. – Как ты мог разлюбить меня?
– Знаешь… Это сложно объяснить. Все эти цифры, даты… Дело не в них! Я пытался разобраться в себе – а внутри пустота. Нет ни тепла, ни воспоминаний – я просто жду, когда ты уйдешь на работу.
– Ты даже не обмолвился! Двадцать восемь лет, Андрей!
– Я не мог. Мне было страшно, Света… Но жить во лжи… Прости, я перестал думать о твоих чувствах.
Она не проливает ни слезинки. Казалось бы, человек должен закричать, швырнуть стакан в стену – но в ней застывает что-то более прочное, чем лед.
Светлана не смыкает глаз всю ночь.
Три тысячи сорок две ночи они провели вместе, и лишь одна стала такой. На часах 2:52, цифры слабо мерцают в темноте. Из коридора доносится, как Андрей собирает сумку.
– Ты уходишь?
– Да, сейчас, чтобы утром быть с ней… Все равно нет смысла ждать.
– Пять часов тридцать минут… В это время ты обычно ворочался, ожидая, когда я принесу чай…
– Света, прости. Я правда… Я больше не твой.
Светлана осталась лежать в постели одна, разглядывая трещины на потолке.
– Пять. Пять трещин. Как пять пальцев на руке, только растопырены в разные стороны.
Утром она опрометчиво звонит Маше – старшей дочери:
– Мам, я занята, у меня ребенок, совещание у директора, потом клиенты… Что-то случилось?
– Нет, доченька, нет… Просто так.
Обед проходит в мертвой тишине, нож разрезает хлеб на шесть кусков – кому теперь они нужны?
Холодец дрожит в тарелке – никто не притрагивается. Кошка смотрит безразлично, свернувшись в форме цифры восемь.
День тянется бесконечно, в памяти всплывают даты, вещи, детали:
Пятница – обычно Андрей приносил ей мармелад.
В полдень она проверяет телефон – ни одного нового сообщения.
– Нужно поговорить с Викой, – решает она, но тут же передумывает.
Как сказать: "Твой отец больше нас не любит"? Как это правильно назвать – предательство?
– Девять месяцев. Двадцать восемь лет. Почему не десять лет? Почему не год?..
Воспоминания роятся в голове: свадебное платье, смех, Андрей, читающий стихи, дети – когда они были маленькими и верили в сказки на ночь.
Светлана находит одиннадцать писем в старой коробке. Все написаны мужем, когда он работал в другом городе, полным любви и надежд.
– "Я доживу до ста лет, лишь бы быть рядом с тобой", – шепчет она, перечитывая строки юного Андрея.
Ночь опускается над городом тяжелой плитой. Светлана сидит у окна, безучастно считает машины во дворе:
– Раз. Два… Пять… Шестнадцать. Ни одной его.
Тихо…
– Все разрушилось в один миг. Столько лет, столько цифр – и ни одной надежды…
– Почему я не кричу? Почему не ухожу первой? Почему не хочу жить?
Плечи ссутулились, слезы льются не наружу, а внутрь.
– Что теперь считать? Сколько дней я еще продержусь без него?..
Проходит неделя. Андрей не дает о себе знать. Однажды, услышав звонок телефона – незнакомый номер, – Светлана вздрагивает, словно Андрей опомнился, позвонил просить прощения.
– Алло?
– Алло, Светлана Петровна? Это из ЖЭКа, у вас задолженность по оплате коммунальных услуг за два месяца…
Она опускает трубку, словно ее пальцы одеревенели. За столько лет ее голос впервые никому не нужен. Даже по ошибке.
На старом стуле, накрытом серым чехлом, она сидит, прижимая к груди вышитую подушку.
Над столом, за которым когда-то собиралась вся семья – муж, две дочери, кошка – теперь лишь крошки и отголоски прошлых разговоров.
Понедельник приносит запах хлорки и пустоты. За окном унылая осень. Приходит Вика, младшая дочь:
– Мам, ты похудела за неделю килограмма на три!
Вика заключает ее в суетливые объятия, отчаянно пытается поддержать – но она еще слишком молода, чтобы понять настоящую боль.
– Мам, все будет хорошо. Если папа так поступил – это его выбор. Мы с тобой.
– Мы? Сколько "вы" будете меня любить? Лет десять? Три? Пока у вас самих дети не вырастут?
Вика молчит. Молча убирает со стола грязные чашки, смахивает крошки.
– Мам, ты не виновата… Честно. У них, у мужиков, это – мания обновления. Говорят, после пятидесяти у всех сносит крышу. Мы на работе только об этом и говорим…
Светлана прислушивается – не к словам, а к теплому голосу дочери. Вика всегда тараторит, словно стесняется своих слов.
– Мам, хочешь, переезжай ко мне. Я оформлю тебе абонемент в фитнес-клуб, будем ходить вместе, в бассейн, на йогу.
По привычке Светлана отвечает заученно:
– Я подумаю, доченька. Обязательно подумаю.
Вика уходит, оставляя в квартире едва уловимый запах духов, призрак "дочери, которой еще не больно".
Светлана достает старый альбом. Тридцать страниц фотографий, вырезок из газет, билетов в кино – "Москва, 2002", "Красная Горка, 1995", "Наш первый урожай – 32 огурца", – на обратной стороне всегда крупно выведено число. Отец всегда вел счет, словно жизнь можно перечеркнуть полосой: столько огурцов, столько лет, столько поцелуев.
Потом находит короткое сообщение от Андрея:
"Не злись. Так вышло. Я не хуже других. Надеюсь, со временем простишь."
Двенадцать слов. Чудовищно мало для двадцати восьми лет. Непостижимо много – чтобы продолжать жить.
Вечер. Она не включает свет. Долго сидит у окна. Поднимает оконную раму, подставляет левую руку под сквозняк.
– Сколько мне еще? – спрашивает у пустоты. – Неделю? Месяц? Год?
И только назойливое тиканье часов да выцветшая надпись на стене: "Все будет хорошо". Не будет.
Она осознает это вдруг – ждать больше нечего. Ни мужа. Ни письма. Ни голоса в телефонной трубке.
Утро наступает медленно, лениво постукивая по стеклу редким, ледяным дождем. Светлана не выключает будильник – он трезвонит, пока не надоедает сам себе. Этот звук когда-то будил Андрея, но теперь она встает просто потому, что так надо, потому что иначе – хуже.
Все идет по накатанной:
Она штопает занавеску, пьет остывший кофе, прислушивается к шуму батарей.
В доме стоит такая тишина, что пугает шепот собственных мыслей.
Часы тикают, циферблат старых привычек крутится по кругу.
Она вдруг осознает, что не помнит, какой сегодня день недели. Только число: "Семнадцатое".
Ее возраст – пятьдесят три.
Завтрак съеден наполовину – половину, как всегда, она оставляет для Андрея, словно он вот-вот войдет в кухню.
Внезапный сигнал телефона – резкий, словно лай соседской собаки.
На пороге – Маша, старшая дочь. Покрасневшие веки, взгляд исподтишка. В руках – пакет с батоном и упаковкой молока.
– Мам, я решила, что ты переедешь ко мне.
– Машенька…
– Нет, никаких возражений. Довольно жить иллюзиями.
– Я не иллюзия! – произносит Светлана, как дитя, впервые столкнувшееся с обидой.
Дочери обсуждают по телефону, что делать с матерью, которую бросил муж. Как если бы решали судьбу старого кресла или сломанного телевизора.
Светлана осознаёт горькую истину:
Её мир сужается до одного окна, одной чашки, одного ветхого фотоальбома.
Стремление к действию – хоть какому-нибудь, чтобы на миг почувствовать смысл – тонет в воде ванной. Пытается читать, но строки расплываются, размытые слезами. Кошка переезжает к Вике ("с тобой она забудет про лоток"), и в квартире становится ещё безлюднее, будто вынули не часть, а самое ядро души.
В аптеке она медлит, выбирает лекарства от головной боли, но на пути домой вдруг выбрасывает их в мусорку – зачем облегчать боль, если сама боль – единственное, что откликается внутри?
За стеной слышен смех, стучат двери. У всех – заботы, привычки, разговоры. У неё – только дни, которые нужно пережить.
Вечерами она смотрит на часы – в полшестого Андрей обычно возвращался с работы. Теперь в это время она смотрит в окно, где больше не появится его силуэт.
Дочери звонят всё реже, ссылаясь на занятость.
– Мам, как ты там?
– Всё в порядке, доченька. Всё хорошо.
– Ты держись…
За разговором – лишь учтивость. На смену любви приходит обязанность.
Однажды – случайная встреча на почте.
Андрей заходит за деньгами, улыбается ей как-то отстранённо, холодно, торопливо отводит взгляд. На его пальце – кольцо, светлое, новое.
Он говорит сухо:
– Света, привет. Как ты поживаешь?
– Хорошо… Всё хорошо.
– Дочки звонят тебе?
– Да, звонят.
– Ну, если что – звони. Я же не враг тебе.
Он уходит, не оглядываясь.
В этот момент что-то в ней окончательно рушится – будто больше нечего ждать.
В последний вечер она подходит к старому календарю. Двадцать восьмой год брака перечёркнут жирным чёрным маркером, мелко-мелко приписано: «конца числам».
За окном – первый снег. Солнце не пробивается сквозь тучи – давно не было солнца в её жизни.
Ей уже безразлично.
Тишина, как снег – всё поглощает в доме: голос, воспоминания, слова.
Последнее число.
В этой зиме не будет продолжения. Светлана ложится рано, ни о чём не мечтая.
Спать стало привычнее, чем жить.
– А вы знаете, сколько эмоций может испытать человек, пока у него не кончатся числа для будущего?..
Одно – отчуждение.
Всё остальное у Светланы подошло к концу.