Мир для меня давно сузился до размеров моей однокомнатной квартиры на девятом этаже типовой панели в спальном районе Октябрьска. Снаружи остались гул проспекта, смех случайных прохожих, суетливая толпа в метро — всё то, что для других было жизнью, а для меня стало источником глухого, иррационального ужаса. Панические атаки накатывали без предупреждения: в очереди в супермаркете, в переполненном автобусе, однажды — просто на пешеходном переходе. Сердце начинало колотиться с бешеной скоростью, лёгкие будто сжимались в кулак, и ледяной пот прошибал спину. Казалось, ещё секунда — и я умру.
Я не умер. Но я заперся. Работа программистом позволяла не выходить из дома неделями. Еду привозил курьер, с друзьями я общался в сети, а единственным живым человеком, которого я видел регулярно, стал Илья Викторович, психотерапевт.
Его кабинет находился всего в трёх кварталах от моего дома, и этот короткий путь я проделывал, как солдат по минному полю, — быстрым шагом, вцепившись в лямку рюкзака и глядя строго перед собой. Кабинет был полной противоположностью моему миру. Светлый, с удобным кожаным креслом, запахом хорошего кофе и книгами, чьи корешки обещали мудрость и покой. Сам Илья Викторович был мужчиной средних лет, с мягким, спокойным голосом и глазами, в которых не было ни осуждения, ни жалости — только спокойное, профессиональное участие.
— Арсений, — сказал он на нашей третьей встрече, сложив руки на столе. — Ваша проблема в том, что страх стал для вас абстракцией. Это огромный, бесформенный монстр, который живёт у вас в голове. Чтобы победить врага, его нужно изучить, узнать в лицо.
— Я не понимаю, — честно признался я.
— Я предлагаю вам один из методов когнитивно-поведенческой терапии. Заведите дневник. Но не обычный, а «дневник страхов».
Он пододвинул ко мне толстую тетрадь в твёрдом чёрном переплёте и дорогую шариковую ручку с тяжёлым металлическим корпусом.
— Каждый раз, когда вы чувствуете тревогу или панику, открывайте его и записывайте. Максимально подробно. Не «я боюсь», а «я боюсь, что…». Опишите, что именно вас пугает, какие ощущения в теле, какие мысли в голове. Дайте вашему страху имя, форму, цвет. Объективируйте его. Превратите из монстра в научный экспонат. Попробуем?
Идея показалась мне странной, но я устал бояться. Я был готов попробовать что угодно. В тот же вечер, вернувшись домой и услышав, как натужно гудит старый лифт за стеной, я впервые открыл тетрадь. Ручка в руке казалась непривычно увесистой.
«Запись №1. Боюсь звука лифта. Мне кажется, что трос вот-вот оборвётся, и кабина рухнет в шахту. Я слышу, как скрипят его детали, и представляю себе грохот, скрежет металла, крики… которых не будет, потому что в нём сейчас никого нет. Сердцебиение учащённое, ладони влажные. Страх серый, как бетонная пыль в шахте».
Я перечитал написанное. Стало немного легче. Словно я вынул из головы колючий комок и положил его на бумагу. Илья Викторович был прав: страх, облечённый в слова, действительно казался менее могущественным.
Следующие несколько дней я исправно вёл дневник. Записи были похожи одна на другую: страх перед телефонным звонком с незнакомого номера, страх перед тенью от веток за окном, страх перед тишиной, в которой слышно лишь биение собственного сердца. Я описывал их, препарировал, давал им характеристики. И это работало. Паника отступала, тревога становилась фоновой, терпимой. Я даже смог без внутреннего содрогания дойти до маленького магазина у дома, чтобы купить хлеб и молоко. Это была победа.
На очередной встрече Илья Викторович одобрительно кивнул, пролистав мои записи.
— Отлично, Арсений. Вы на правильном пути. Продолжайте. Не пропускайте ни одного эпизода. Чем больше вы запишете, тем меньше власти у них останется.
Я продолжал. Дневник лежал у меня на рабочем столе, всегда под рукой.
А потом случилось первое.
Это произошло примерно через две недели после начала моей «терапии». Был дождливый вечер. Я сидел за компьютером, пытаясь отладить сложный кусок кода. Настроение было спокойным, почти умиротворённым. И вдруг я почувствовал резкий, необъяснимый укол тревоги. Он был не похож на мои обычные приступы. Он был чужим, холодным, как сквозняк из приоткрытой форточки в потусторонний мир.
Я машинально потянулся к дневнику. Открыл его на новой странице и замер.
Там уже была запись.
Сделанная не моей рукой. Мой почерк был округлым, немного небрежным. Этот же — каллиграфически точным, но с острыми, хищными углами и сильным нажимом, который почти продавил плотную бумагу. Буквы казались тонкими, как иглы.
«Боюсь капли воды, которая собирается на краю крана в ванной. Она висит, наливается тяжестью, отражает искажённый свет лампочки. Боюсь звука, с которым она упадёт в тишине на эмалированное дно раковины. Этот звук будет последним, что я услышу».
Кровь отхлынула от моего лица. Я сидел в полной тишине, но теперь я её слышал. Эту каплю. Я встал, и ноги показались мне ватными. Медленно, как во сне, я пошёл в ванную. Свет был выключен, но сквозь щель под дверью пробивалась полоска света из коридора. Я толкнул дверь.
На самом кончике хромированного крана, тускло поблёскивая, висела одна-единственная, идеально круглая капля воды. Она дрожала, будто живая. Я смотрел на неё, не в силах отвести взгляд, и моё сердце стучало в унисон с её беззвучной пульсацией.
Кап.
Звук был оглушительным. Резким, как выстрел в абсолютной тишине моей квартиры, в абсолютной тишине моей души. Я вздрогнул всем телом, отшатнулся назад и ударился плечом о дверной косяк.
Вернувшись в комнату, я схватил дневник. Запись была на месте. Я несколько раз провёл пальцем по буквам. Чернила были абсолютно сухими.
Мозг лихорадочно искал объяснение. Может, это я написал и забыл? В каком-то провале памяти, в состоянии аффекта? Но почерк… Он был совершенно чужим. Я попробовал скопировать его на отдельном листке. У меня не получилось. Моя рука не могла воспроизвести эти ледяные, острые линии.
На следующий день я не написал в дневнике ни слова. Я засунул его в самый дальний ящик стола, под стопку старых документов. Я пытался убедить себя, что это был просто нервный срыв. Галлюцинация.
Вечером я решил заказать пиццу. Когда раздался звонок домофона, я, как обычно, напрягся. Но это был курьер, обыденность, рутина. Я взял коробку, расплатился и закрыл дверь. Поставив пиццу на стол, я уже почти успокоился, когда мой взгляд упал на ящик стола. Он был приоткрыт.
Дневник лежал сверху, на документах.
Я открыл его дрожащими руками. Новая запись на чистой странице. Тот же игольчатый, чужой почерк.
«Боюсь скрипа глазка во входной двери. Мне кажется, что кто-то смотрит на меня с той стороны. Не просто смотрит, а изучает. Я чувствую этот взгляд на своём затылке. Он холодный и тяжёлый. Он ждёт, когда я подойду и посмотрю в ответ».
Я застыл посреди комнаты. Тик-так, ти-так — настенные часы отсчитывали секунды моего паралича. Я не подходил к двери. Я знал, что если посмотрю в глазок, то увижу там нечто, что окончательно разрушит мой хрупкий рассудок. Я сел на диван и обхватил голову руками. Пицца остывала на столе, источая дразнящий аромат, который казался теперь неуместным и кощунственным.
Так я просидел несколько часов. Солнце село, комнату заполнили синие сумерки. Я не включал свет. Мне казалось, что в темноте я буду менее заметен для того, кто стоял за дверью.
На встрече с Ильёй Викторовичем я был на грани истерики. Я рассказал ему всё: про чужой почерк, про каплю, про глазок. Я протянул ему дневник.
— Посмотрите! Это не я писал!
Он взял тетрадь. Долго и внимательно её рассматривал, листал страницы, сравнивая мой почерк и «чужой». Его лицо оставалось непроницаемым.
— Арсений, — наконец сказал он, мягко положив дневник на стол. — Это очень интересный феномен. В психологии такое явление называют «диссоциативной фугой» или «автоматическим письмом». Ваше подсознание настолько сильно хочет вытеснить страх, что создаёт для него отдельную «личность». Оно говорит с вами от другого имени, другим почерком. Но это всё — вы.
— Нет! — я почти кричал. — Вы не понимаете! Оно знает то, чего я не знаю! Оно предсказывает!
— Оно предсказывает то, чего вы боитесь. Вы боитесь, что кран протечёт, — он протекает. Вы боитесь, что за дверью кто-то есть, — и ваше воображение услужливо рисует вам эту картину. Поймите, дневник — это инструмент. Сейчас он работает не совсем так, как мы планировали, но это не мистика. Это ваша собственная психика, ваш мозг. Давайте попробуем иначе. Не боритесь с этим. В следующий раз, когда увидите такую запись, ответьте ей. На той же странице. Вступите в диалог с вашим страхом.
Я ушёл от него разбитый и опустошённый. Он мне не поверил. Для него я был просто очередным пациентом с причудами. Он видел лишь симптомы, но не видел сути. А суть была в том, что в мою жизнь, в мою квартиру, в мою голову проникло нечто. И оно использовало мой страх как ключ, как отмычку.
Я решил последовать его совету. Не потому, что поверил ему, а потому, что не знал, что ещё делать. Я достал дневник. Чужая запись уже была там.
«Боюсь своего отражения в тёмном экране монитора. Когда я не двигаюсь, оно тоже замирает. Но я знаю, что однажды, когда я отведу взгляд, оно улыбнётся».
Я взял ручку. Мои пальцы не слушались. Под чужой записью я коряво, как первоклассник, вывел:
«Кто ты?»
Ответа не было. Я просидел перед тетрадью час, другой. Ничего не менялось. Уставший и разочарованный, я лёг спать.
Проснулся я посреди ночи от уже знакомого леденящего чувства. Я не стал включать свет. Взял со стола телефон и посветил на дневник.
Под моим вопросом был ответ. Написанный всё тем же безупречным, острым почерком.
«Я — твой самый честный страх. Тот, который ты прячешь даже от самого себя. Я — тот, кто живёт в паузах между ударами твоего сердца. Я — смотритель твоей тюрьмы».
Я отбросил дневник, будто он был раскалённым. Это был диалог. Диалог с безумием. Или с чем-то похуже.
С этого момента всё покатилось под откос. «Оно» писало каждый день. И это больше не были мелкие, бытовые страхи. Записи становились всё более глубинными, жуткими, экзистенциальными.
«Боюсь тишины в квартире, когда я засыпаю. Я боюсь, что однажды эта тишина не прервётся утром. Что мир просто забудет меня разбудить».
«Боюсь воспоминаний. Мне кажется, что они не мои. Будто мне их вложили в голову, а свою настоящую жизнь я прожил где-то в другом месте. И она была ужасна».
«Боюсь человека, который живёт этажом выше. Я никогда его не видел, но слышу его шаги. Всегда один и тот же маршрут: от окна к двери, от двери к окну. Он никогда не спит. Я боюсь, что однажды он решит спуститься».
Я перестал выходить из дома совсем. Перестал отвечать на звонки. Я жил в постоянном ожидании новой записи. Дневник стал центром моей вселенной. Я пытался его уничтожить. Один раз я сжёг его в металлическом ведре на балконе. Пепел развеял ветер. Наутро новая, точно такая же тетрадь лежала на моём столе, открытая на чистой странице.
Я пробовал не читать. Запихивал дневник под кровать, не глядя. Но любопытство, смешанное с ужасом, было сильнее. Я должен был знать, чего мне бояться сегодня.
Последняя встреча с Ильёй Викторовичем была короткой. Я пришёл к нему с дневником. Открыл последнюю страницу.
— Прочтите, — мой голос был хриплым.
Он взял тетрадь. Почерк «другого» стал ещё более чётким, уверенным, почти печатным.
«Я боюсь психотерапевта. Боюсь его спокойного голоса и добрых глаз. Он делает вид, что помогает, но на самом деле он просто наблюдает. Он ждёт, когда я сломаюсь. Его глаза — это окна в пустую комнату. Сегодня я посмотрю в них в последний раз».
Илья Викторович поднял на меня взгляд. И в этот момент его привычное, участливое выражение лица на долю секунды исчезло. Я увидел за ним… Ничего. Абсолютную, бездонную пустоту. Как в тёмном глазке двери. Как в выключенном мониторе. Я понял, что он не был решением проблемы. Он был её частью. Возможно, он и был её источником. Это он дал мне эту тетрадь.
Я вскочил, опрокинув стул, и выбежал из кабинета, не оглядываясь. Я бежал по улице, впервые за долгие месяцы не замечая ни людей, ни машин. Ужас, который гнал меня, был во сто крат сильнее любой агорафобии.
Добравшись до квартиры, я заперся на все замки. Я знал, что это конец. Что сегодня ночью произойдёт что-то финальное. Я сел за стол и открыл дневник. Я должен был увидеть последнюю запись.
Она уже была там. Короткая и простая.
«Я боюсь человека в зеркале. Я устал притворяться им. Сегодня ночью я выйду».
Я посмотрел на часы. Полночь. В квартире стояла мёртвая тишина, которую не нарушал даже гул лифта. Я подошёл к большому зеркалу в прихожей, которое висело там со дня постройки дома.
Моё отражение смотрело на меня. Бледное лицо, всклокоченные волосы, безумные глаза. Я смотрел на него, оно — на меня. Мы стояли так минуту, две, десять. Ничего не происходило.
«Бред, — подумал я с облегчением. — Это просто бред. Пик психоза».
Я решил умыться холодной водой и лечь спать. Я сделал шаг назад от зеркала.
И моё отражение осталось на месте.
Оно не сдвинулось. Оно просто стояло и смотрело на меня из зазеркалья, из той точки, где я был секунду назад. А потом, очень медленно, оно подняло руку — не мою руку — и помахало мне. И на его лице расцвела улыбка. Та самая, которую я так боялся увидеть на экране монитора. Улыбка полного, абсолютного превосходства.
Я закричал. Мой крик был тонким и жалким. Отражение приложило палец к своим губам, призывая меня к тишине. А затем оно повернулось спиной ко мне и пошло вглубь зазеркальной квартиры, в темноту коридора, пока не растворилось в ней.
Я остался один. Наедине с пустотой в зеркале, в котором больше никто не отражался.
Прошла неделя. Дневник исчез. Чужой почерк больше не появлялся. Панические атаки прекратились. Я снова мог выходить на улицу, разговаривать с людьми. Страх ушёл. Вместе с моим отражением.
Я не знаю, кто я теперь. Когда я подхожу к зеркалу, я вижу за ним только свою прихожую. Когда я бреюсь, я делаю это на ощупь. Когда я смотрю в витрину магазина, я вижу лишь манекенов и прохожих за своей спиной.
Иногда по ночам я слышу в квартире тихие шаги. Шаги того, кто вышел из зеркала. Я не знаю, где он и чего ждёт. Но я знаю одно: он забрал мой страх. Но какой ценой? Я обрёл свободу, но потерял себя.
Иногда мне кажется, что это была справедливая сделка. А иногда… Иногда я подхожу к тёмному окну, вглядываюсь в едва различимые черты своего лица на фоне ночного города и с ужасом думаю: а кто из нас двоих на самом деле остался в квартире? Кто из нас смотрит изнутри наружу?
И на этот вопрос ответа нет. Ни в дневнике, ни в моей душе, ни в пустом, холодном зеркале. Это и есть моя новая, хорошая и чёткая концовка. Концовка, в которой я жив. Но меня больше нет.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшнаяистория #хоррор #ужасы #мистика