Владимир Набоков принадлежал к поколению тех людей, которые еще писали письма, и он писал их с потрясающим пылом и художественным мастерством. В настоящее время эти письма, хранящиеся на полках в картонных архивных коробках, занимают целую стену кабинета в номере-люкс отеля «Палас» в Монтрё, Швейцария, где живет его вдова Вера Набокова. В сентябре 1989 года издан сборник «Владимир Набоков: Избранные письма, 1940—1977 годы» под редакцией Дмитрия Набокова и Мэтью Дж. Брукколи. В него вошло около 400 писем. Набоков вел переписку с самыми различными людьми — друзьями, родными, коллегами, среди которых были редакторы и писатели. И написаны его письма по-разному — с любовью, раздражением, страстью и гневом, но прежде всего с искренностью, иногда чрезмерной, как показывают письма, отобранные и сокращенные для этой публикации.
Когда его избрали членом Национального института искусств и словесности, он написал письмо с вежливым отказом писателю и официальному представителю института, сообщившему ему эту приятную новость.
Гленвею Уэскотту
7 февраля 1960 г.
Написать такое письмо нелегко. Приходится выбирать между дурным тоном и принципом, но я без колебания выбираю первое. Поверьте, что я глубоко тронут и польщен той честью, которую вы мне оказали, а присланная вами розетка совершенно очаровательна, но, к сожалению, я должен ее вернуть.
Я не мыслю принадлежности к организации без активного участия в ее работе, однако что касается меня. то моя деятельность в какой-либо организации совершенно исключается. В социальном плане я недееспособен. Поэтому в течение всей своей сознательной жизни я отказывался «быть частью». Я никогда не вступал ни в один союз или клуб (даже в студенческий), никогда не был членом ни одного комитета, не принимал участия во встречах бывших однокурсников не был членом ни одной организации Произнести речь на публичной церемонии мне так же трудно, как убежденному атеисту прочесть молитву. Вследствие этого было бы бессмысленно вносить мое имя в почетный список членов вашего института.
Первое упоминание о «Лолите» мы находим в письме к Паскалю Ковичи, редактору «Вайкинг пресс», датированном 1951 годом. Набоков характеризует книгу как роман, «рассказывающий о проблемах высоконравственного джентльмена, который весьма безнравственно влюбляется в свою падчерицу, тринадцатилетнюю девушку». Начиная с этого времени Набоков писал редакторам, друзьям, издателям как в Америке, так и за ее пределами, ведя широко известную борьбу за публикацию книги. Типичным примером этой переписки является письмо его давнишнему издателю в «Нью дайрекшнс».
Джеймсу Локлину
3 февраля 1954 года
Может быть. Вас заинтересует публикация бомбы замедленного действия. которую я только что смастерил. Это роман объемом в 459 машинописных страниц.
Если Вы пожелаете с ним ознакомиться, необходимо, чтобы были соблюдены следующие предосторожности:
Прежде всего я должен заручиться Вашим обещанием, что он будет прочитан только Вами и никем другим.
Обо всем остальном мы можем договориться позднее. Кроме того. Вы должны указать мне адрес, на который я мог бы выслать рукопись, что бы она попала к Вам лично и непосредственно. Прочитав работу. Вы поймете, что все это для меня крайне важно.
После того как роман был отвергнут несколькими американскими издателями, он был наконец опубликован в Париже сначала на английском языке издательством «Олимпия-пресс», затем на французском более влиятельным издательством «Галлимар». В США книга впервые была издана в 1958 году фирмой «Патнем»,
Моррису Бишопу
6 марта 1956 года
Я только что узнал, что «Галли- мар» хочет издать «Лолиту». Она получит адрес. который внушает уважение. Книга пользуется некоторым успехом в Лондоне и в Париже. Пожалуйста. сher аmi. прочитай ее до конца!
Откровенно говоря, меня мало волнует реакция «irate Paterfamilias» (личность человека, которого имел в виду Набоков, не установлена). Этот пуританствующий обыватель точно так же потерял бы покой, если бы узнал, что в Корнельском университете я разбираю «Улисса» в присутствии 250, студентов обоих полов. Я знаю, что на сегодняшний день «Лолита» — лучшая из написанных мной книг. Я спокоен в моей уверенности, что это серьезное произведение искусства и что ни один суд не сможет доказать, что она «порочна и непристойна». Все категории, безусловно, переходят одна в другую: в комедии нравов, написанной прекрасным поэтом, могут быть элементы непристойности, но «Лолита» — это трагедия. «Порнография"-не образ жизни из контекста; порнография-это отношение и намерение. Трагическое и непристойное исключают друг друга.
Трепетное отношение Набокова к деталям распространялось на все аспекты его работы. Занимался ли он литературой или чешуекрылыми, Набоков не выносил неточности.
Пайку Джонсону-младшему
15 марта 1959 года
Большое спасибо за то, что Вы прислали мне эскизы обложки и титульного листа для сборника стихотворений.
Мне нравятся две цветные бабочки на обложке, но у них муравьиные туловища, и никакая стилизация не может оправдать самой обычной ошибки. Чтобы адекватно стилизовать, необходимо обладать полным знанием предмета. Я стану посмешищем всех моих коллег-энтомологов, если они увидят эти немыслимые гибриды. Я хочу также обратить Ваше внимание на то, что в наше время бабочек изображают на поздравительных открытках, абажурах, платьях, гардинах, на конфетных коробках, оберточной бумаге и в самых различных рекламных объявлениях.
Итак, возвращаясь к бабочке на титульном листе, хочу заметить, что у нее голова маленькой черепашки, а узор крыльев, как у обычной белой капустницы (тогда как насекомое в моем стихотворении, как явствует из описания, принадлежит к группе маленьких голубых бабочек, крылья которых имеют пятнышки на внутренней стороне), что столь же неуместно здесь, как было бы неуместно изображение тунца на обложке романа «Мо-би Дик». Я хочу быть с Вами совершенно откровенным и пояснить свою мысль: я ничего не имею против стилизации, но я возражаю против стилизованного невежества.
Когда в Соединенных Штатах был издан роман его соотечественника Бориса Пастернака «Доктор Живаго», встреченный с большим энтузиазмом и пользовавшийся огромным успехом, Набоков ясно обозначил свое отношение. Ниже приводится его критическая оценка этого произведения, высказанная в письме к старому знакомому, ученому, преподавателю и литературному критику.
Профессору Глебу Струве
14 июля 1959 года
Хотел бы я знать, какой идиот мог Вам сказать, что я нашел «антисемитизм» в «Докторе Живаго»? Меня волнуют не «идеи» плохого провинциального романа, а то, что представители русской «интеллигенции» способны без содрогания принять полное игнорирование в романе Февральской Революции и непомерное раздувание Октябрьской... И как Вас, глубоко верующего православного человека, не тошнит от церковно-слащавого духа? «Зима была необычайно снежная. В день св. Пафнутия ударил мороз» (цитирую по памяти).
А стихи доброго доктора! «Быть женщиной — великий шаг...»
Грустно. Иногда мне кажется, что я исчез за каким-то дальним сизым горизонтом, в то время как мои бывшие соотечественники по-прежнему потягивают клюквенный морс, расположившись у какого-нибудь киоска на морском берегу.
Должно быть, человеку, столь ревностно оберегавшему свою частную жизнь, попытка написать его биографию казалась не чем иным, как откровенным вторжением. Хотя поначалу Набоков сотрудничал с Эндрю Филдом в осуществлении его замысла, получив рукопись г-на Филда, он пришел в ярость. (В конце концов книга была опубликована и названа «Из жизни Владимира Набокова».)
Эндрю Филду
8 августа 1973 годи...
Только что получил Ваше постыдное письмо от 9 июля 1973 года... Дикий вздор, который там имеется,—например, будто я терзался сомнениями, не течет ли в моих жилах царская кровь — мог, по моему разумению, родиться только в больном воображении. Или же заявление, что я, находясь в Берлине, якобы сказал своему трехлетнему сыну: «Плюнь на эти цветы, они напоминают лицо Гитлера» (в нашем кругу детям запрещалось плевать). Но умопомешательство — это одно, а шантаж — совсем другое. Ваши же угрозы предать гласности случайно оброненные мною фразы во время наших бесед, которые записывались на пленку, а также фальсифицированные воспоминания всяких случайных людей и различные слухи, дошедшие до Ваших неразборчивых 'ушей. иначе как шантажом не назовешь...
Я приложу все усилия и пошлю Вам свои исправления, как и обещал, до конца этого месяца, и если Вы откажетесь их принять, Вам придется нести за это ответственность. Я без колебаний подам на вас в суд за нарушение условий контракта, за клевету, диффамацию, за преднамеренные попытки нанести урон моей личной репутации...
Я ввел Вас в контакт с моими родственниками и друзьями, уделил Вам много собственного времени. Если Вы нарушите мое доверие, Вы не сможете воспользоваться информацией, предоставленной Вам людьми,считавшими, что вы действуете по моей просьбе, а также выдержками из моих дневников, писем и другими текстами, полученными от меня лично.
И само собой разумеется, что я налагаю запрет на использование Ваших знаменитых пленок, какими бы невинными они ни были.
Но еще не все потеряно! Оба Ваших машинописных текста с моими многочисленными пометками, как и вся наша переписка, .будут «находиться в засаде» и могут в любую минуту появиться и встать на Вашем пути, если меня уже не будет на этой земле, чтобы уничтожить пародию на мою жизнь, которую Вы, возможно, вознамеритесь опубликовать.
Публикация подготовлена
по материалам «Нью-Йорк тайме бук ревью».
Письма даются в переводе с английского