— Наташ, помоги донести, а? Совсем что-то я сегодня, как тряпка...
Я обернулась. Анна Сергеевна стояла под козырьком, шарф сполз, в одной руке — палка, в другой — сетка с банками и коробкой с макаронами. Вид у неё был такой, будто она не домой шла, а из эвакуации.
Я вздохнула, поправила ремень на сумке. Всё внутри сжалось: спешу, дома котлеты на плите, Игорь голодный. Но мимо — не пройти.
— Давайте, конечно.
Мы поднимались медленно. Лестница в нашем доме — без лифта, старая, с облупленными перилами. Анна шла, цепляясь за стену, я — с её пакетом и своей сумкой. От её квартиры пахло лекарствами и затхлым вареньем. Как в аптеке, которую забыли закрыть.
— Спасибо, доченька. Ты у нас как скорая помощь. Где б я без тебя?
Я улыбнулась. Не в первый раз это слышала.
— Да ладно, не жалко.
Прошла на кухню, начала разбирать покупки. Макароны, подсолнечное масло, пачка гематогена.
— Ты сахар взяла тот, что я люблю?
— В жёлтой упаковке. Всё как вы сказали.
— Ай, умничка...
Она села за стол, тяжело дыша. У окна — стопка пустых банок, на подоконнике — цветок, засохший наполовину. Жила одна. Дочь в Москве, сын — в Новосибирске. Обе семьи большие, занятые. Ей — восемьдесят два. Сама не справляется.
— Ленка звонила, — говорит вдруг. — Внучка заболела, некогда им. Опять.
Я кивнула. Не первый раз слышу. И не последний.
— Ну, что поделаешь. У всех своя жизнь. А вы тут — как в сторожке.
Она усмехнулась. Грустно.
— Да, Наташенька, всё сама. Хоть ты — как родная.
Если зацепило — поставьте палец вверх, подпишитесь и расскажите свою историю в комментариях.
Прошло два дня. Утром — звонок:
— Наташенька, можно тебя попросить? Мне бы до нотариуса доехать. У меня кое-какие бумаги.
— Конечно, — говорю. — В выходные поедем. Игорь как раз будет дома, на машине и отвезёт.
— Спасибо тебе… Я адрес на бумажке напишу.
Говорила тихо, будто прощение просила.
А потом — тишина. День, два. Неделя. Никто не открывает.
Звоню соседке — та говорит:
— Её увезли. Скорая. Сердце.
Я — в больницу. С фруктами, с халатом. Нашла. Лежит, худая до ужаса, глаза яркие, будто светятся.
— Наташа… Ты пришла… Я знала.
Я села на табурет, держу её руку. Она шепчет:
— Я ведь всё помню. Не думай, что просто так… Спасибо тебе. Я не забуду.
Я улыбнулась. Не умею на это отвечать.
— Вы не благодарите. Просто живите. Лечитесь. Всё будет хорошо.
Через две недели — похороны. Дети прилетели. Стояли, молчали. Говорили мало, будто по должности.
— Если бы не Наташа, она бы вообще одна ушла, — говорили соседи.
Я стояла у ограды кладбища, не в силах уйти. Слез не было. Только тяжесть.
Прошёл месяц. Стук в дверь.
— Наталья?
Открываю. Лена и Валера. Морозные лица. В руках — папка.
— Мы думали, вы просто помогали. А теперь узнали — мать вас в завещании указала. И теперь проблемы. Квартиру не можем оформить.
— Я… Я не знала. Честно.
Они не слушали.
— Вот бумага. Откажитесь от всего. Мы вам… ну, как сказать, компенсируем. Чтобы не тянуть это в суд.
Я взяла лист. В груди что-то провалилось.
— Мне нужно подумать. С мужем посоветоваться.
Они ушли, не прощаясь.
Вечером рассказала всё Игорю. Он выслушал молча. Потом подошёл, крепко взял за плечи:
— Это ты решай. По совести. Ты ведь не за квартиру это делала. А они — где были?
Пришло письмо от нотариуса. Сердце застучало. Вызов на оглашение.
В кабинете — тишина. Лена, Валера, я. Нотариус зачитывает:
— Завещание составлено в прошлом году. Квартира делится между детьми — но только после выплаты компенсации Наталье Викторовне за каждый месяц помощи: по 25 тысяч рублей. За два года — 600 тысяч.
Молчание. Дочь — побелела.
— Это… Это абсурд.
— Это документ. Законный.
— Подписываем, — выдохнул Валера. — Нам не до судов.
На выходе Лена прошипела:
— Если бы не ты — всё было бы нормально. Ты влезла — и всё испортила.
Я молчала. Сердце колотилось. Но совесть — молчала тоже. Значит, всё правильно.
Через месяц пришли переводы. По частям. Я их не трогала. Они лежали на карте, как чужие.
А потом — Игорь принёс пирог. Яблочный. С корицей.
— Отметим, — сказал.
— Что?
— Что ты не сломалась. Что всё сделала по-человечески.
Я улыбнулась впервые за долгое время. Пирог был тёплый. Воздух в квартире — свой.
И знаете, что самое странное?
Рядом с чужим человеком можно прожить ближе, чем с роднёй. До слёз. До корней. До самого последнего «спасибо».