Двое юношей выходят на хольмганг — священный поединок, победу на котором присуждают небеса. Однако у небес, оказывается, неожиданные планы.
Дир не знал, что случилось со вселенной. Он был болен и, возможно, в то время произошло что-то важное. От вселенной откололся кусочек привычной реальности. Дир остался на нём, а всё вокруг, хотя и сохранило привычные черты, неуловимо изменилось.
Да что там, всё стало другим.
Дир плыл по волнам неизведанного, терпеливо ожидая, что будет дальше, и страдая от предчувствия, что ему уже никогда не вернуться в привычный мир…
***
Не было ещё года страшнее, чем год 1914-й. Это был год начала мировой войны, и мир тогда раскололся на враждебные лагеря. Для большинства людей на свете, по крайней мере. Но для жителей Дэгни это был год, в который родились трое. Для маленькой рыбацкой деревушки, где не набиралось и полусотни дворов, рождение сразу трёх детей было событием куда более важным.
Петтер, Ньорд и красавица Сиф стали гордостью Дэгни. Люди не могли на них нарадоваться, потому что не было ещё на свете ребятишек красивее, здоровее и дружнее, чем эти трое. Об этом говорил и Эспен, а он, по общему мнению, знал всё на свете.
Выносливый и рассудительный Петтер, дерзкий и смелый Ньорд и рыжая проказница Сиф были очень разными, но детская дружба их была по-настоящему крепкой. Ньорд поддерживал Петтера, если тому не хватало решимости, Петтер сдерживал Ньорда, когда его выходки становились злыми, а Сиф была для них верной подругой, милым сорванцом, который примирял мальчишек с миром, с мир — с мальчишками.
Жизнь в Дэгни никого не баловала праздниками и весельем, но эти трое посреди повседневных забот всегда находили время друг для друга. Они придумывали себе тысячи увлекательных приключений — вроде тех, о которых рассказывал Эспен. Старик знал несчётное число сказок и преданий. Из песен и старинных саг черпали они вдохновение, когда играли в поединки своих далёких предков, в морские походы, сражения с великанами и чудовищами…
Петтер и Ньорд рано стали ходить в море со взрослыми, а порой и вдвоём — за них не беспокоились, потому что все мальчишки в Дэгни словно рождались с веслом и неводом. Было время, Сиф составляла им компанию. Но однажды они провели в плавании всю ночь, и за это взрослые строго наказали друзей. С тех пор девочка терпеливо ждала их на берегу, зная, что её рыцари обязательно привезут ей жирную рыбу, или красивую раковину, или веточку коралла.
Они жили дружно, весело и самозабвенно.
Однако время шло, и что-то должно было измениться.
Сиф стала меняться на пороге четырнадцатого года жизни. Она немного отдалилась от своих друзей. Она продолжала по привычке проводить с ними свободное время. Но взгляд её всё чаще обращался на взрослых мужчин.
В тот год Эспен пришёл к её отцу Мортену и сказал:
— Если хочешь добра для своей дочери, увези её в город, пристрой в пансион. У тебя там есть родственники, они присмотрят за ней…
— Я всегда слушал твои советы, Эспен, но, похоже, старость лишает тебя ума, — ответил Мортен. — Как я лишусь моей красавицы? Нет, я хочу, чтобы она жила у меня на глазах и дарила мне внуков!
— Тогда отдай её замуж как можно скорее.
— Позволь, я сам разберусь со своей семьёй, — сердито отрезал Мортен, и более ничего слушать не стал.
Желая найти для своей ненаглядной Сиф лучшего жениха, Мортен был придирчив и никак не мог сделать выбор.
А время шло.
На следующий год начал взрослеть Петтер. И, конечно, глаза его стали загораться новым огнём при виде Сиф. Но робость его тоже возросла, и это был не тот случай, когда Ньорд мог его поддержать.
Ньорд вообще не мог понять, что творится с его друзьями, откуда берутся трещины в их отношениях. Он злился и порой испытывал судьбу, выкидывая шутки одна опаснее другой, и недоумевал, почему, хотя друзья не бросают его и, как прежде, приходят на выручку, трещины никуда не деваются…
Однажды, опираясь на палку, которой стал пользоваться в тот год, Эспен пришёл к Асбьорну, отцу Петтера, и сказал:
— Если хочешь добра для своего сына, увези его в город, отдай в школу. Он у тебя славный рыбак, но среди книг ему будет лучше, чем среди волн.
Могучий Асбьорн, который проявлял неслыханное для него терпение, воспитывая неповоротливого Петтера настоящим мужчиной, рассмеялся:
— Что ты несёшь, старик? Мой мальчик только-только начал жить самостоятельно, не оглядываясь на своего дружка Ньорда! Не нужны ему книги. Волны от века питали жителей Дэгни, пропитают и Петтера.
Зимой, когда сказки Эспена помогали коротать долгие вечера, те же люди продолжали называть его мудрым стариком, но прислушаться к его советам не желали. Тогда Эспен улучил минуту, чтобы поговорить с Олафом.
— Если хочешь добра своему сыну…
— Увези его подальше? — догадался добродушный толстяк Олаф и затрясся от смеха. — Нет уж, оставь моего шалопая в покое. В солдаты его, что ли, отправлять? А ну как опять война, как та, что в год, когда он родился? Нет уж. — Олаф омочил усы в кружке эля и прибавил: — Мой Ньорд, погоди, ещё возьмётся за ум, и заткнёт за пояс весь Дэгни. Лучше быть первым в жалкой рыбацкой деревушке, чем быть последним при дворе короля.
Эспен понурился.
— Видно, невелика цена моей мудрости, которую все так славили, — сказал он. — Что ж, пускай будет, чему суждено быть.
Вскоре и к Ньорду пришла первая весна взросления.
***
Нужно было как-то жить. Сначала осторожно и недоверчиво, потом всё смелее Дир вернулся к необходимым занятиям. Изо дня в день он повторял привычные действия, и вскоре убедил себя, что всё идёт по-прежнему. Правда, кусок реальности, за который он продолжал держаться, не становился больше. Он оставался мизерным фрагментом старого мироздания, плавучей льдиной посреди неведомых вод.
Поэтому настоящего покоя Дир не знал.
Порой тревога снедала его. Неведомые воды неуловимо менялись. Перемены невозможно было заметить, как невозможно заметить движение солнца по небосводу. И всё же, складывая впечатления разных дней, нельзя было не увидеть разницу — на больших промежутках времени она была так же очевидна, как разница между утром и вечером.
Сколько может продолжаться плавание в неизведанных водах? Когда и чем оно завершится?
Череда повседневных занятий затмевала дурные предчувствия, но они не исчезали, таились в ледяных пещерах сердца, и порой напоминали о себе всплесками неудержимого страха…
***
Только теперь Ньорд стал понимать значение взглядов, которыми порой обменивались Петтер и Сиф. Ньорд почувствовал себя обманутым и возненавидел брата своей души с тем же пылом, с каким прежде любил. Все силы он стал прикладывать к тому, чтобы оттеснить Петтера от девушки.
Петтеру пришлось забыть о врождённой робости, чтобы сопротивляться этому злому напору. Видя, что Сиф с благосклонностью принимает настойчивость соперника, он заставил и себя стать настойчивым. Недавно он краснел, случайно прикоснувшись к краю одежды вожделенной Сиф. Теперь, хмелея от счастья, брал её под локоть, не хуже Ньорда, приобнимал, касался волос.
Иногда ему казалось, что победа близка, потому что он смел и решителен, как герой старинной саги. Иногда — что пора умирать от горя, потому что он способен только повторять ухватки Ньорда, но не придумывать свои.
Внешне они, не сговариваясь, сохраняли видимость былой дружбы. Люди не замечали их соперничества. Мог бы заметить Эспен, но он уже почти не вставал.
А жаль, потому что мудрый старик мог бы увидеть и то, что Сиф наслаждается поединком своих рыцарей и бесхитростно стравливает их, поддерживая то одного, то другого. Она делала это не задумываясь, и даже удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что она так поступает, но женские уловки сами собой всплывали в её сердце.
На всеобщую любимицу Сиф заглядывался каждый. Догадаться о том, что эта любовь заслужена не ей самой, а мистическим, в глазах простого люда, совпадением — рождением троих детей в один год — она не могла. Она и сама находилась под очарованием этого мистического совпадения, и свою привлекательность принимала как должное. Таким же должным были в её глазах соперничество одногодок и та власть, которую она над ними имела.
Увы, Сиф не обучали кокетству. Не было для этого в Дэгни учителей. Женщины здесь передавали дочерям практичные навыки: как потрошить и готовить рыбу, как латать одежду, как продолжать работать, вынашивая и выкармливая детей. Кокетство же каждая постигала природным путём, кому сколько отмерено.
Некому было втолковать Сиф, что у всего на свете есть границы, которых не нужно переступать.
Она переступила последнюю, сказав однажды:
— Вижу, лживы ваши красивые слова. Ни один из вас меня не любит.
Это было на берегу ручья. Одногодки вновь сошлись, чтобы поиграть в хрупкое перемирие, в которые выродилась былая дружба. Босая Сиф, поддернув подол платья заметно выше, чем нужно, чтобы не намочить его, прогуливалась по дну ручья, перекатывая гладыши пальцами ног.
— Что ты говоришь? — встрепенулся Петтер.
— Нет ничего, что я не сделал бы ради тебя! — воскликнул Ньорд.
Сиф презрительно повела белым плечом.
— На словах вы герои. Но разве словами герои древности добывали себе женщин?
С этой минуты было предрешено всё, случившееся потом. Юношам, выросшим на древних сагах, не требовалось пояснять, что значат слова их возлюбленной. При ней они ничего не сказали, но вечером встретились и обсудили завтрашний день. Говорили коротко и отрывисто, скрывая волнение и не глядя друг другу в глаза.
Оба не спали в ту ночь, а утром отвязали свои лодки раньше других рыбаков. При каждом были нож и фляга с пресной водой. Сети и запас еды тоже взяли, чтобы не вызывать подозрений.
Они направились на Сьек-ликкен — безжизненный остров в миле от берега. Его название означало «Проверь удачу»: осенью выпадали дни, когда возле него появлялись крупные стаи рыб. Тогда под его серыми скалами можно было взять такой улов, что тяжело нагруженные лодки едва не черпали волну. Но угадать такие дни было невозможно, к Сьек-ликкен плавали наудачу. Сейчас, в середине лета, там точно никого не могло оказаться.
— Я приду с севера! — крикнул Ньорд, когда они приблизились к мёртвому острову.
— Я приду с юга! — ответил Петтер и развернул лодку.
***
Южная оконечность щерилась каменными клыками, но Петтер знал удобное место. Вот в разрыве скал сверкнул на утреннем солнце узкий белый пляж. Утёс надёжно закрывал его от большой земли. Даже случайно никто не заметит высадку Петтера.
Когда под килем зашуршал песок, юноша прыгнул через борт и вытянул лодку на берег. Сейчас на другой стороне острова то же самое делал Ньорд.
Волны лизали пляж, на скалах пронзительно кричали чайки. На глазах Петтера две из них нырнули в воду и взлетели с добычей. Прихотливый случай снова пригнал в воды Сьек-ликкена много рыбы, хотя до осени ещё далеко. Возьмись он рыбачить, уже к обеду мог бы вернуться домой с богатым уловом.
Петтеру стало тоскливо. Он ясно представил, что мог бы заниматься этим с Ньордом, как раньше. Один бы забрасывал сеть, другой направлял лодку. Они бы веселились и подшучивали друг над другом, предвкушая, как удивятся все в Дэгни, узнав, что рыба заплывает к Сьек-ликкену и летом.
А Сиф ждала бы их и гордилась ими…
Петтер до боли сжал кулаки. Ничего этого уже не будет. Сиф ждёт только одного из них.
И что делать второму? Жить, медленно сгорая от зависти?
А что будет чувствовать счастливый избранник, глядя на бывшего друга?
Сердце Петтера обливалось кровью при мысли о зле, которое они с Ньордом собирались сотворить, но избежать его значило обречь друг друга на зло ещё худшее.
Уговор был прост: остров и два клинка, как в седую старину из рассказов Эспена. Такой поединок назывался «хольмганг». В те времена, когда люди не знали имени Христа, они считали, что исход хольмганга решают сами боги. Ни один безумец, говорил старик, не рисковал подличать на хольмганге.
В последнем Петтер всегда сомневался. В Дэгни почти невозможно было встретить подлость, но только почти. Наблюдательный Петтер давно уже понял, что подлость всегда найдёт себе и лазейку, и оправдание, даже при самом тесном и открытом сожительстве людей.
Петтер взял одно весло, вставил лопасть в щель между камнями и навалился всем весом. Лопасть отломилась.
Ньорд, должно быть, уже в пути, подумалось Петтеру. Он взял нож и расщепил противоположный конец весла.
Он дрался всего раз в жизни. Точнее, Петтер и Ньорд дрались раз в жизни. Это было в городе, на ярмарке. Они повздорили с местными мальчишками. Тех было шестеро, и Петтер изрядно струсил. Оказывается, настоящая возможность получить кулаком в глаз пугает сильнее, чем рассказы о кровопролитных битвах древности. Впрочем, робость как рукой сняло, когда Ньорд нанёс первый удар. Видя, что городские не намерены расходиться, не намяв им бока, он сам напал — даже не оглядываясь на друга. Конечно, друг пришёл на помощь.
Сиф просто светилась от гордости за них, когда узнала, что её рыцари победили…
Другого боевого опыта у них не было. Но даже одна потасовка с городскими мальчишками дала Петтеру пищу для размышлений. В былые времена его друг мог стать легендарным берсерком. И даже в последнее время, когда Петтер делал всё, чтобы походить на друга, Ньорд бесконечно превосходил его.
Разве можно назвать поединок с ним равным?
Петтер снял с ножа рукоять, вставил клинок в расщеп и крепко замотал куском верёвки. Теперь у него было копьё. Он бросил на плечо аккуратно сложенную сеть и двинулся в глубь острова.
***
Ньорд мерил остров широкими шагами, перепрыгивал с камня на камень. Его сердце было пустым, и это радовало. Больше всего он опасался, что любовь к Петтеру возьмёт верх в последний миг.
Если его глаза выдадут волнение, Петтер, конечно, не станет драться. А если Петтер не станет драться, Ньорд не сможет нанести удар.
И что их ждёт в этом случае? Жестокая насмешка Сиф. У дерзкой девчонки не будет выбора, кроме насмешки. Ведь она любит их обоих и никак не может выбрать одного. Потому она и стала жестока со своими рыцарями — в жестокости прячется её боль. Чем дольше они с Петтером соперничают, тем больше страданий доставляют возлюбленной.
Ньорд уже прошёл половину острова, но друга не встретил. Этот тюфяк всегда был слишком медлительным. Ну да ладно, зато у него голова что надо, в королевские советники такую голову не зазорно принять.
Ньорд тяжко вздохнул. Хотя он и продолжал сердиться и на Петтера, и на Сиф, делал это скорее напоказ. На деле он, конечно, понимал, что они ни в чём не виноваты. Просто повзрослели чуть раньше. По счастью, слюбиться не успели, так что всё в порядке. Злости в душе он на одногодок не держал…
Он убьёт Петтера хладнокровно, без гнева и ярости.
Нельзя не убить. Пока они оба живут на свете, Сиф страдает — разве этого мало, чтобы решиться на любой шаг?
Ньорд представил, как погрузится его нож в живот Петтера, и усилием воли сдержал дрожь. Останься пустым, сердце! Нет ничего хуже раны в живот, но придётся бить именно так. Хотя бы несколько минут они смогут поговорить. Потом, конечно, Ньорд нанесёт удар милосердия. Он не собирается истязать друга — только рассказать ему, что на самом деле любит его, и что фальшива была злость, которую он изображал в последние месяцы.
Сомнений в исходе хольмганга у Ньорда не было. Он должен победить — ради Сиф. Петтер славный парень, и умный, и собой хорош, но плохо приспособлен к жизни в Дэгни. Ему бы в город — мог стать большим человеком. А в Дэгни он может лишь повторять то, что делает Ньорд. За кем же он будет повторять, если Ньорд останется лежать на Сьек-ликкене? Сиф очень скоро станет несчастной с ним.
Кто бы ни судил хольмганг на небесах, Иисус или старые боги, они должны понимать это…
Ньорд остановился и усмехнулся: изо всех сил стараясь не думать о Петтере, он только о нём и размышлял всю дорогу.
А Петтера, между прочим, всё не было видно.
— Ты что-то придумал? — тихо прошептал Ньорд, оглядывая голые скалы. — Решил меня обхитрить, брат моей души?
Что ж, так будет даже интереснее…
***
Когда-то смутные тревоги должны были оправдаться, и однажды это произошло. Хрупкое равновесие рухнуло. Пробудившись, он увидел, что его кусок реальности окружён другими. Они были совсем не похожи на кусок реальности, за который он цеплялся, но ничем другим они быть не могли, хотя и невозможно было вообразить, от какой вселенной откололись такие странные куски. Они были намного меньше по размеру, но за каждый цеплялись не меньше двух диковинных существ.
Им что-то было нужно от Дира, и он напрягся, готовясь к тому, что они покинут свои тесные, неудобные обломки реальности и попытаются захватить его кусок. Но произошло нечто странное. Кто-то из незнакомцев вскинул резко удлинившиеся руки, с ясного неба грянул гром, и боль пронзила грудь Дира.
Рыча от ярости, он перепрыгнул на их обломок. Там было двое, и он убил обоих, а потом вернулся к себе, зло наблюдая за остальными существами.
Они не попытались завладеть его реальностью. Поняли, что с Диром шутки плохи. Их реальности отрастили плавники и, смешно загребая ими, удалились прочь. Дир успокоился. Если неведомые воды не таят других опасностей, пожалуй, он сумеет здесь продержаться…
***
Скала, венчавшая Сьек-ликкен, поднималась уступами. Петтер вскарабкался на первый из них и заметил вдалеке Ньорда. Тот стоял, положив ладонь на рукоять ножа и задумчиво осматриваясь. Понятно: начал подозревать, что его противник задерживается неспроста. Это ожидаемо, ведь он знает, что Петтер неглуп.
Вопрос в том, догадается ли Ньорд, что брат его души способен на подлость?
Ньорд снова двинулся в путь. Петтер заметил направление и присмотрел подходящий для его замысла каменистый распадок, после чего скользнул с уступа и поспешил в ту сторону. Вскоре он затаился меж двух валунов на краю распадка, не без труда переводя дыхание.
Наконец где-то послышался стук булыжника. Определить направление не удалось из-за эха. Петтер подобрал камень, чтобы бросить его в распадок, и набрал полную грудь воздуха, готовясь закричать, словно он упал и сломал себе ногу.
Но тут его слуха достиг новый звук, настолько неожиданный, что он вздрогнул всем телом.
***
В какой-то миг Ньорду стало не по себе. Он понял, что ему не под силу вообразить, что могло прийти в голову Петтеру. А вот брат его души наверняка предвидел каждый шаг Ньорда.
Он всегда немного завидовал умению Петтера понимать людей. В сущности, именно эта зависть толкала его к тому, чтобы каждый день становиться более сильным и дерзким, выкидывать проделки, на которые Петтер никогда бы не осмелился.
Решившись, он зашагал к середине острова. Сначала он поднимется на один уступ, потом, если нужно, на второй, дойдёт хоть до вершины, но высмотрит Петтера. А высмотрев, будет ждать. Там, на вершине, где негде прятаться и устраивать ловушки.
То, что брат его души тоже может «выйти из предложенной игры», Ньорд не обдумывал. Это же хольмганг! Они тысячи раз слушали из уст Эспена про то, как проводили такие поединки герои древности. Уклониться от боя означало покрыть себя несмываемым позором. Как можно вернуться к Сиф с позором?
Его мысли были прерваны стуком камня где-то впереди. На губах Ньорда заиграла улыбка. Он слегка пригнулся и побежал на звук, словно молодой олень.
Может, Петтер и придумал какую-то хитрость, зато он близко. Пусть только кто-нибудь из богов поможет им встретиться побыстрее — больше Ньорду не о чем просить небеса…
Выхватив из-за пояса нож, Ньорд обогнул скалу и вылетел к первому ярусу уступов.
От неожиданности сердце гулко стукнуло, словно выстрелило в мозг сгустком крови. Он резко остановился, нелепо взмахнув руками.
Он нашёл того, кто шумел, но это был вовсе не Петтер. Массивная белая туша с удивительным проворством развернулась навстречу. На длинной морде выделялись чёрные бусинки глаз и носа. Пасть открылась и исторгла грозный рёв.
Ньорд не знал, как мог оказаться в этих краях белый медведь. Он слышал об этом звере, но не думал, что когда-нибудь увидит его. Однако чудовище было здесь, и оно было рассержено появлением человека.
Ньорду было нипочём перепрыгнуть с лодки на лодку даже при волнующемся море. Ему было нипочём взобраться на крышу чужого дома, чтобы подбросить в дымоход дохлую ворону. И напасть одному на шестерых. В тот раз, на ярмарке, он был уверен, что Петтер не решится поддержать его. Всю жизнь он думал, что ему всё нипочём. Но с этой белой горой ярости Ньорд ничего не мог сделать.
Он сумел отпрыгнуть. Страшные когти не вырвали ему бок, а только распороли куртку. Медведя занесло, а Ньорд что было сил помчался в другую сторону — к скальной террасе.
Он не знал, умеют ли белые медведи лазать по скалам. Может, и умеют. Но больше прятаться всё равно негде.
Ньорд бежал быстрее собственного страха. Длинные мускулистые ноги несли его вперёд, глаза высматривали удобный путь наверх…
Сильный удар в спину бросил его наземь лицом вперёд. Боли не было. Словно кошка, Ньорд перевернулся в падении и выставил перед собой нож. Раскрытая пасть устремилась к его животу, но случилось так, что медведь напоролся на остриё кончиком носа. Ослепнув от боли, он отшвырнул противника, наугад ударив лапой.
Когти разорвали Ньорду левое бедро. Усилием воли он подскочил, упёрся здоровой ногой в остроконечный камень и подбросил тело вверх. Пальцы вцепились в выемку на краю уступа, лезвие ножа вошло в щель. Он подтянулся, нащупал правой ногой щербину, сделал ещё рывок и закатился на край уступа. В мгновение ока он преодолел высоту в два человеческих роста.
Сердце выпрыгивало из груди. Ньорд посмотрел вниз. Гигантский зверь мотал башкой. Ньорд улыбнулся и с облегчением выдохнул. Теперь нужно заняться раной. Было жутко смотреть на клочья мяса, висящие рядом с клочьями штанов.
«Жаль, что Сиф не может сейчас позаботиться обо мне, — подумал Ньорд, но одновременно подумал и другое: — Как хорошо, что Сиф далеко отсюда и не видит этого!»
Он стал снимать с себя ремень, чтобы перетянуть ногу выше раны. И вдруг понял, что всё бесполезно.
Кровь лилась отовсюду: из рукавов, из-под куртки. Едва Ньорд осознал это, пришла и припозднившаяся боль в исполосованной спине.
Медведь, которого, вероятно, дразнил запах крови, поднялся на задние лапы и потянулся к Ньорду. Он был настолько огромен, что когти лишь немного не дотянулись до раненого парня. Зверь осмотрелся и, встав на тот же камень, с которого человек запрыгнул наверх, предпринял новую попытку.
Ньорд, волоча ногу, отодвинулся от края. Когти со стуком ударили по камню, заскрежетали, оставляя борозды. Над краем уступа мелькнула оскаленная белая морда. Потом зверь соскользнул, но теперь уже обольщаться не приходилось: похоже, белые медведи умеют лазать по скалам…
«Похоже, кто бы из богов ни судил хольмганг, он уже принял решение», — подумал он.
И тут же его пронзила мысль о Петтере.
Он приподнялся и крикнул что было мочи:
— Петтер! Уходи с острова! Здесь…
Он осёкся, поняв, что видит брата своей души.
Тот наблюдал за происходящим, присев за валуном шагов за двести. В одной руке у него было копьё, в другой — свёрнутая сеть.
Внизу медведь, невидимый сейчас из-за уступа, ответил на крик утробным рёвом.
— Беги! Тебе не справиться с ним! — прокричал Ньорд. — Со мной всё кончено, беги!
И Петтер побежал.
***
Исход хольмганга был решён.
Было бы ложью сказать, что сердце его не сжалось при виде окровавленного друга. Что у него не навернулись на глаза слёзы, когда непривычно слабый голос донёс до него призыв бежать.
Но не меньшей ложью было бы утверждать, что он не обрадовался. Сама судьба решила исход хольмганга. Ньорд, в равной схватке с которым не было шансов уцелеть, повержен. Сиф будет принадлежать Петтеру — а ему не пришлось прибегать к подлости.
Судьба… причудливая игра случайностей, которая может обходить тебя годами, а потом внезапно перевернуть мир с ног на голову. Петтер слышал о белом медведе, который появился на дрейфующей льдине где-то севернее Буде. В городе говорили, будто он выглядел больным. Рыбаки окружили его на лодках, и один, у которого было с собой ружьё, попытался его застрелить. Однако медведь запрыгнул в лодку и растерзал стрелка и его товарища, сидевшего на вёслах. Остальным не осталось ничего иного, как отступить.
Всё в этой истории было странным, и про себя Петтер счёл её пустой байкой. Но, похоже, байка оказалась правдивой. И оставалось только поражаться, какую прихотливую канву вышили боги на полотне дней, чтобы на Сьек-ликкене встретились два единоборца и непобедимый зверь, рассерженный на людей и уже отведавший человеческой крови…
Они с Ньордом условились, что победитель оттолкнёт лодку побеждённого от суши, а тело бросит в море, и потом расскажет о несчастье на совместной рыбалке. Теперь следовало придумать другую историю. Она уже начала складываться в голове Петтера, когда он подбежал к берегу и замер от неожиданности: его собственной лодки нигде не было видно.
Неужели он плохо закрепил верёвку? Петтер обернулся и увидел слева родной берег, покрытый щёткой тёмных лесов. В глубине фьорда едва различимо желтели крапинки крыш Дэгни. Всё ясно, он ошибся с направлением. Место высадки скрыто от большой земли вон тем утёсом справа.
Петтер поправил свёрнутую сеть на плече и побежал обратно. Сеть мешала, и самодельное копьё уже казалось слишком тяжёлым, но выбрасывать их он не собирался. Если медведь уже разделался с Ньордом, а это, конечно, так, хотелось бы иметь хоть призрачную надежду на спасение.
«Надеюсь, твоя смерть была быстрой, друг», — подумал Петтер, поднимаясь на седловину каменного гребня, чтобы обогнуть утёс.
Где-то послышался медвежий рёв. К сожалению, определить направление не удалось. Петтер стал продвигаться осторожнее.
Седловина отделяла утёс от плоской горы, занимавшей большую часть острова, и сейчас Петтер находился на уровне первого яруса горных уступов, однако разглядеть белого зверя не удалось. Он мог находиться где угодно.
Впереди мелькнул маленький песчаный пляж с лодкой на песке. Петтер улыбнулся. Всё будет хорошо. Четверть часа осторожности — и он столкнёт лодку в воду…
Улыбка угасла на его губах. Он перевёл взгляд на своё копьё и горько усмехнулся, вспомнив, что у него нет запасного весла. Он был уверен, что просто возьмёт одно из вёсел Ньорда, когда одолеет его.
О прихотливое сплетение нитей судьбы… Ни мачт, ни парусов поединщики тоже не брали — слишком спешили на хольмганг.
Петтер повернулся спиной к пляжу. Ладони вспотели, живот словно верёвкой притянули к позвоночному столбу. Сьек-ликкен, такой маленький при взгляде с берега, теперь казался гигантским.
Глупо сражаться с морским течением, имея лишь одно весло. Конечно, можно рискнуть. Плыть и молиться, что кто-нибудь его заметит. Солнце уже поднялось высоко, как раз сейчас рыбаки Дэгни должны выходить из фьорда в открытое море. Шансы достаточно велики.
Петтер уже готов был бежать к лодке, но привычный к работе ум довёл мысль до конца: что он расскажет, когда его спасут? Хольмганга ему не простят. Чтобы не вызывать лишних подозрений, нужно появиться в море вместе со всеми, оставив самодельное копьё на острове.
Вместе со всеми порыбачить, вместе со всеми участвовать в поисках Ньорда.
Вместе со всеми — найти его останки, убить медведя и строить догадки о том, что случилось. Нехотя признавать, что Ньорд был достаточно отчаянным малым, чтобы решиться выйти против белого медведя с самодельным копьём…
Чтобы всё это стало возможным, нужно добраться до лодки Ньорда.
***
Смерть не спешила к Ньорду.
Он с отчаянием смотрел, как медведь, смешно и с виду неспешно отправился за убегающим Петтером. Нет, так нельзя! Сиф не должна потерять их обоих. Кто бы ни судил хольмганг на небесах, он должен понимать, что это неправильно!
Ньорд попробовал шевельнуть левой ногой. Получилось, хотя и пришлось зашипеть сквозь зубы. Он решительно перетянул бедро ремнём. Поток крови со спины, похоже, прекратился. Возможно ли, чтобы ему настолько повезло? Вероятно, пострадала только кожа, и раны запечатала пропитавшаяся кровью рубашка.
Он попытался сесть. Боль была адской. Ньорд застонал. Петтера уже не было видно, вот в последний раз мелькнула и скрылась между камней белая спина зверя. Ньорд повторил попытку — на сей раз удачно, но никакими силами он не мог заставить себя встать.
Почему так? Ведь он не потерял способности двигаться. Значит, связки не порваны и кость цела. А боль — это всего лишь боль. Герои старинных сказаний сражались и не с такими ранами.
Неужели Ньорд чем-то хуже?
Опираясь на руки и здоровую ногу, он подполз к краю уступа, словно краб — боком, волоча левую пятку и содрогаясь от волн боли. Было бы здорово просто сидеть здесь и надеяться на то, что Петтеру улыбнётся удача.
Но удача — вещь ненадёжная.
Ньорд тяжко вздохнул, осмотревшись. Шагах в тридцати было место, где склон уступа становился более пологим.
«Краб» снова пустился в путь. Вспышки боли, как колючие молнии, били его изнутри.
Достигнув страшной цели, обещавшей в лучшем случае новые страдания, а в худшем новые увечья, Ньорд заставил себя подумать о возлюбленной.
Он опустил с утёса правую ногу, а левую передвинул руками. Глубоко подышал.
Ну! Неужели он допустит, чтобы Сиф была несчастлива?
Её бездонные глаза возникли перед взором. Он вспомнил, как Сиф лечила их с Петтером раны.
Однажды Ньорд сломал ногу, и Сиф с Петтером буквально поселились в его доме, всячески помогая и поддерживая. Олаф, его отец, глядел на них с усмешкой, но втайне, конечно, был рад, что у сына такие славные друзья.
Ньорд догадывался, что в глубине души друзьям интересно наблюдать бессилие сильного. Никому другому он бы этого не простил. Даже отец и мать не позволяли себе слишком большой заботы о сыне — видели, что его это злит. А друзьям Ньорд легко прощал невольное, слабо прикрытое высокомерие. Он ведь и сам был такой — любил, когда брат его души терпел неудачи, и нужно было его поддержать, научить…
Внезапно решившись, Ньорд оттолкнулся руками и заскользил по склону. Его путь вниз занял считанные мгновения, но паническое предчувствие боли растягивало их до часов.
Со сжавшимся сердцем наблюдал он, как стремится навстречу ему каменная подошва горы.
Наконец пятки ударили по ней.
Вспышка!
В глазах потемнело. Мир погас, вместо него разверзся ад — без всяких преувеличений. Такой боли он никогда ещё не испытывал. И Ньорд, не давая себе расслабиться, двинулся вперёд, припадая к каждому валуну, борясь за каждый вдох с парализованной грудной клеткой. По сравнению с тем, что он уже испытал, боль при ходьбе казалась облегчением. Нога продолжала работать, и это было главным.
Он ведь не допустит, чтобы Сиф была несчастлива только потому, что ему трудно пользоваться ногой?
Ньорд оглянулся в ту сторону, куда убежал Петтер. Конечно, брат его души испугался. Кто бы не испугался на его месте? Но если у Петтера есть голова на плечах, он сейчас сделает крюк, попытавшись сбить чудовище со следа, и выйдет к лодке Ньорда. Он ведь сделал копьё из весла, ловкач. Теперь ему нужно другое весло. А медведь, конечно, будет его преследовать.
Возможно, тут и пригодится Ньорд…
***
Как можно быть настолько глупым, чтобы заблудиться на острове, который каждый дэгниец знает как свои пять пальцев?
Каждый сезон рыбаки останавливаются здесь. Чуть дальше есть пляж, на котором сложены из камней очаги, в расщелинах припасены дрова.
А однажды Петтер, Ньорд и Сиф провели здесь самую чудесную ночь в своей жизни. Это был тот единственный раз, когда Сиф отправилась с ними в море. Они не успели вернуться в Дэгни до темноты и остановились на Сьек-ликкене. Ночь была прохладной, они зажарили улов на костре. Потом легли спать, укрывшись свёрнутым парусом, но вместо этого всю ночь считали звёзды и клялись друг другу в вечной дружбе.
Вот гора, вот берег, между ними — полоса камней. На Сьек-ликкене невозможно заблудиться. Но Петтеру это, кажется, удалось. Он очутился в каменном лабиринте, где каждый звук отдавался десятикратным эхо. Белое чудовище могло подкрасться вплотную, пока он слушал возвращённый звук собственных шагов.
За любым поворотом могла ждать вытянутая оскаленная морда.
Потом в голове созрело решение, он вернулся к горловине лабиринта, в котором потратил так много времени, и свернул к западному берегу. Там, увязая в песке, Петтер направился вдоль кромки воды на север. По белесой полосе пляжа бродили чайки. Они с криками взлетали при его приближении, и Петтер не мог отделаться от мысли, что медведь может найти его по поведению птиц.
Может, он всё-таки ошибся и стоило продолжать штурм лабиринта? Может, оставалось сделать два шага вперёд, и он нашёл бы выход? С другой стороны, выхода из лабиринта могло и не быть вовсе.
Петтер не знал правильного ответа. Это Ньорд всегда знал, что делать. Порой ошибался, а порой выигрывал, когда шансов, казалось, не было.
Как в тот раз на ярмарке — разве решился бы Петтер напасть на шестерых? А Ньорд решился не раздумывая. И, хоть это противоречило здравому смыслу, оказался прав!
Теперь до конца жизни Петтеру предстояло самому принимать решения.
Он дошёл до северной оконечности пляжа, где его отрезала выдававшаяся в море скала. Справа поднимался пологий каменистый гребень. Тяжело опираясь на своё копьё с торчащими из пятки щепами, Петтер начал восхождение. Главное — держаться поближе к берегу и не пропустить лодку.
Внезапно он отчётливо расслышал где-то поблизости шумное дыхание зверя.
Сердце сжалось. Почему всё так? Разве это правильно, что зверь преследует его, хотя должен мирно спать, переваривая Ньорда?
Петтер ускорил шаг. Обогнув скалу, он едва сдержал вздох облегчения. Лодка Ньорда покачивалась на волнах крошечного залива.
Обернувшись, он увидел, как белая гора плоти несётся к нему. Он помчался со всех ног. Стук страшных когтей приближался за спиной, но и бухта становилась всё ближе. Забыв об осторожности, Петтер прыгал с камня на камень, точно летел над землёй.
Он едва не переломал ноги, когда скатился с небольшого обрыва на песок бухты. Лодка была привязана к камню длинным куском бечёвки. До неё оставалось не больше полусотни шагов. Стук когтей стал громче. Петтер, меся ногами песок, рвался к своей цели. Его уши уловили короткий рык — зверь уже почти настиг его.
Он оглянулся. Громадная туша на миг замерла на краю обрыва, а потом скользнула вниз. Петтер понял, что не успеет добежать до лодки, и тем более отвязать её. Он сжал ослабевшими от ужаса руками копьё.
— Дурень… Беги к лодке!
Петтер вздрогнул. Голос был до неузнаваемости хриплым и слабым, но это был голос Ньорда. Друг, серый и какой-то перекошенный, отделился от валуна и, хромая, бросился наперерез медведю.
— Беги! Я его задержу!
Потрясённый Петтер увидел, как за миг до столкновения Ньорд выпрямился, расправил плечи. В его руке сверкнул нож. Взмах когтистой лапы переломил его, как последний удар топора сокрушает ясень. Однако, даже падая, Ньорд мёртвой хваткой вцепился к косматую шею, повис на ней грузом и даже нанёс один или два бессильных удара.
Медведь рванул его клыками, остановился, наступил передней лапой ему на ногу и стряхнул с себя, как мусор. Не человек — комок окровавленной плоти рухнул наземь. Маленькие медвежьи глазки вновь обратились к Петтеру.
В сердце словно вонзилась игла, но уже не от страха.
Ньорд дошёл досюда, чтобы задержать зверя, выиграть время для друга. Отдал себя на растерзание ради того, кого называл братом своей души.
В эту минуту Петтер уже не думал о Сиф, о себе. Всё ушло, весь мир исчез, остались только полные злобы бусинки медвежьих глаз, которые были важнее остальной вселенной.
Он положил копьё и отработанным движением бросил сеть. Она развернулась в воздухе и накрыла зверя. Тот споткнулся и упал. Устрашающий рёв вырвался из его глотки, когда медведь понял, что, пытаясь освободиться, он лишь сильнее запутывается.
Льняная нить не могла удержать его надолго. Лишь на краткий миг этот гигант мог оказаться в ловушке людского коварства. С новым рывком сеть затрещала и стала расходиться. Но Петтер был уже рядом. Нож, укреплённый в расщепе весла, скользнул меж рёбер, утопая в разъярённой плоти.
Он наваливался на оружие всем весом, чтобы сталь скорее достигла жаркого сердца зверя.
Возможно, ему не хватило считанных дюймов.
Удар лапы переломил пополам весло, которое не могли сломать штормы. Руки Петтера едва не выскочили из суставов. Не думая ни о чём, он выдернул нож из окровавленных пальцев лежащего рядом Ньорда.
«К лодке!» — мелькнула в голове спасительная мысль. Ножом он мигом перережет верёвку…
Но Петтер сейчас не нуждался в спасении.
Клинок вошёл в глаз зверя. Медведь рванулся из сети, толкнув Петтера тяжёлой башкой. Он упал, и только поэтому клыки щёлкнули рядом с его рукой, а не впились в неё.
Передняя часть звериного туловища уже была на свободе. Лапа прижала к земле левую ногу Петтера. Дробя кость, зверь навалился всем весом. У Петтера помутилось в глазах. От боли он не мог шевельнуться. Кажется, он кричал.
Клыки зверя уже могли сомкнуться на его паху, но вместо этого медведь вдруг уронил башку на побеждённого человека, содрогнулся всем телом и замер.
Превозмогая себя, Петтер отвалил башку и отполз в сторону. В первую очередь он остановил кровь. Возможно, в этом не было смысла, потому что в любую минуту он мог потерять сознание от боли и слабости. И, не заметив этого, умереть на камнях Сьек-ликкена, чтобы чайки обглодали его вместе с Ньордом и зверем. Однако рыбацкая закалка сделала своё дело, и он осмотрел поверженное чудовище только после того, как позаботился о ране.
Всё дело было в обломке самодельного копья. В какой-то миг расщепленный конец упёрся в камень, и последним рывком зверь сам насадил себя на острие, так что оно наконец достигло сердца.
Петтер откинулся на камни, глядя в бледное небо.
Небо напомнило ему о Сиф. Влюблённому сердцу о Сиф напоминало всё. Правда, на сей раз в мыслях о подруге не было привычного волнения. Боль не давала мыслить и чувствовать так, как он привык.
Отдохнуть не удалось: от неподвижности боль, как ни странно, разрасталась. Петтер завозился, заставляя себя подняться на локтях.
— Если я не достанусь чайкам, не достанешься и ты дружище, — прошептал Петтер тому,что осталось от Ньорда
То, что он делал потом, не закрепилось в памяти. Остались отрывочные воспоминания, как он полз, волоча за собой порванную сеть, в которую был завёрнут труп Ньорда. Как, прыгая по дну на одной ноге, добрался до лодки. Перекинуть мёртвое тело через борт он не сумел, пришлось подтянуть и привязать покрепче.
Как он налегал на вёсла, упираясь одной ногой, Петтер не помнил, зато помнил, как думал он том, чтобы Ньорда не обглодали рыбы.
К сожалению, рыбам были безразличны его мысли.
Когда кто-то нашёл качающуюся на волнах лодку, сильные руки вытянули сеть с богатым уловом запутавшихся в ячейках рыб, которые бились и сверкали чешуёй, не прекращая объедать кусок кровавого мяса…
Его выхаживал Эспен. Старик был слаб и ничего не делал, но он много знал о врачевании. Петтера потому и отнесли к нему, чтобы помогал советами.
Его долго терзали бредовые видения, он вновь и вновь переживал схватку на Сьек-ликкене. Потом стал всё чаще приходить в себя. Одним из первых его вопросов было, почему Сиф ни разу не навестила его. Никто не отвечал. Все обещали «поговорить об этом потом», а пока просили «не волноваться и выздоравливать».
Правду сказал Эспен, видевший, что недосказанность может разрушить всё, чего с трудом добились лекари под его руководством.
— Мортен нашёл ей жениха. Парня из города. Неплохого парня. Тряпка он, конечно, но для Сиф так лучше всего. Свадьба уже скоро…
— Она… согласилась?
— Без раздумий.
Они помолчали. Потом Эспен, понаблюдав за лицом Петтера, прибавил:
— О чём бы ты ни думал, парень, прошу: не зови сюда смерть. Если она придёт, то захочет забрать и меня, а у меня пока нет желания уходить.
— Я думаю о другом, — возразил Петтер. — О том, что ты убил нас, старый дурак. Убил своими байками. Хольмганг, священный поединок… Дерьмо!
— Вовсе нет, — возразил Эспен. — Ни ты, ни Ньорд не могли победить в споре за Сиф. Кто бы ни направлял хольмганг с небес, его воля свершилась. В споре за Сиф победил зверь. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь…
— Откуда?
— В это трудно поверить, но я тоже когда-то был молодым. Тебе сейчас кажется, будто привычный мир раскололся, и ты остался на одном из кусков, точно в лодке без вёсел, посреди неведомых вод. Но, знаешь…
— Не надо, старик, — попросил Петтер и отвернулся к стене.
#рассказ #ужасы #хоррор #любовь #отношения #приключение