Кристина проснулась от запаха горячего пластика — это старая розетка у кровати снова грелась от зарядки. Она на автомате выдернула шнур и посмотрела на часы. Семь сорок. Восемь надо быть на планёрке, хоть и онлайн. Но будильник не звонил — значит, всё под контролем. Значит, сегодня ещё не конец света. Хотя… это спорно.
На кухне жужжал холодильник, в ванной капал кран, с балкона слышались крики из соседского детсада. Жизнь. Такая, какая она есть: некрашеная, уставшая, иногда в тапочках мужа, когда своих не видно.
Кристина щёлкнула чайником и уселась за стол. Перед ней лежал потрёпанный блокнот в жёсткой синей обложке — проект по новому курсу для её онлайн-школы. Она уже месяц пыталась доделать его, но постоянно вмешивалась жизнь. То у мамы давление, то у кота — расстройство, то Андрей, муж, начинает с того самого взгляда: «Надо поговорить».
— Ты опять в своём ноутбуке с утра? — раздался голос за спиной.
Она вздрогнула. На кухне стоял Андрей, лохматый, в тех же трениках, в которых был вчера. У него была привычка появляться тихо, как привидение в квартире, в которой уже все устали друг от друга.
— Нет, я вышиваю гладью, — ответила она и уставилась в экран, не поворачиваясь.
Он проигнорировал. Открыл холодильник, поморщился:
— У нас даже колбасы нет. Ты была в магазине?
— Была. Вчера. И купила то, что можно не жарить на масле. У нас холестерин, если ты не заметил.
Андрей закатил глаза. Этот спор был стар как их брак. Он любил жирное, вредное, желательно копчёное. Она — тишину, порядок и хотя бы минимальное уважение к собственному телу.
— Слушай, Крис, я тут хотел обсудить кое-что. — Голос его стал мягче. — Мама...
— Ну? Что мама?
Она уже знала. Если начинается с «мама», значит, сейчас будет новость, которую она не захочет слышать. Никогда.
— В общем... Она сдала дачу. На лето.
— Что?
— Ну, ты же всё равно не собиралась туда ехать. Работа, курсы, кошка… Она подумала, что...
— Стоп. Какая, к чёрту, сдача? Это моя дача. Я её купила ещё до свадьбы! — Кристина вскочила, опрокинув стул. — Ты вообще с ума сошёл?
— Да не ори ты. Она просто хотела немного денег, у неё лечение, знаешь... суставы, капельницы. А тут знакомые предложили неплохую цену. Всего на два месяца.
— Всего? Андрей, ты сам себя слышишь?
Он стоял перед ней, словно чужой человек, даже не пытающийся понять, насколько это ужасно. Словно они не были вместе пятнадцать лет, не строили дом, не пережили ипотеку, операции, безработицу.
— Ты хоть спросил меня? Хоть намекнул?
— Она думала, ты не будешь против. — Он мямлил уже откровенно. — В прошлом году ты ведь была там всего раз.
— Да пошла она к чёрту со своими предположениями! — Кристина дышала тяжело, как после бега. — И ты вместе с ней. Почему я узнаю это так? Почему мне никто не позвонил? Не обсудил?
— Ну, прости. Не подумали. Дача же всё равно простаивает.
Она взяла телефон и стала набирать номер Галины Петровны. Неважно, что рано. Пусть услышит её тоже. Но пока гудки шли, Андрей вдруг сказал:
— А вообще, она уже заехала.
— Кто?
— Ну... арендаторы. Вчера. Утром.
Когда она добралась до своей дачи, её охватило ощущение, что это сон. Или плохой фарс. Деревянные ступени покрашены дешёной серой краской. На гвоздях — гирлянда из пластиковых шаров. Возле калитки — надувной бассейн. На её клумбе — мангал. Мангала не было у неё никогда. Вообще никогда.
Дверь открыла женщина с безумно длинными ногтями и челкой, как у пекинеса.
— А вы кто?
— А вы кто? — переспросила Кристина.
— Мы снимаем. Тут лето будем. Сказали, хозяйка сама не приезжает, можно свободно.
— А кто «сказал»?
— Мама вашего мужа, наверное. Или кто она вам там?
Кристина не помнила, как она доехала обратно до города. Или как забралась под одеяло в своём московском муравейнике, как выключила телефон и обняла подушку, словно она — единственное существо на Земле, которое не предаст.
Через день она всё же поехала — но уже не к даче. К Галина Петровне.
Та открыла дверь с улыбкой.
— А, ты! Проходи. Мы тут с Андреем уже чай поставили.
— Ты сдала мою дачу, — сказала Кристина. Говорила медленно, не громко, но голос дрожал.
— Ой, ну не начинай. Что ты, право. На два месяца всего! У людей дети, жара в городе, а у тебя всё равно бурьян, одуванчики, сырость.
— Это моя собственность.
— Ну, формально — да. Но ты ж давно ею не пользуешься. Зачем держать имущество, если оно стоит?
Кристина смотрела на неё и не могла поверить. Это было не просто хамство. Это было предательство. Холодное, расчётливое, как у нотариуса, который подписывает бумагу на твой дом, пока ты лежишь в больнице.
— Ты... ты украла у меня дом.
— Не драматизируй. Я его не сожгла же, а?
На следующее утро Кристина собрала чемодан. Не много. Но достаточно.
Андрей проснулся и пошёл в ванну.
— Ты куда? — раздалось из-за двери.
— Уезжаю, — спокойно ответила она. — Ты оставайся. Здесь всё твоё. Даже совесть.
— Что опять начинается?
— Конец, Андрей. Начинается конец.
Она закрыла дверь и впервые за долгое время почувствовала: она сделала что-то правильно.
Кристина сняла комнату у знакомой по курсам — в бетонной девятиэтажке с видом на автомойку и парковку фур. Ничего особенного: пыльный ковёр, бабушкин сервант и постоянное ощущение, что ты здесь временно, как в командировке. Только командировка эта — от жизни.
Но она справлялась. Работала. Готовила сама себе гречку. Гладила рубашки, хотя их было некуда носить. Писала план нового курса про кризисы среднего возраста — и чувствовала себя как минимум экспертом.
А ещё — она ждала. Ждала, когда Андрей наконец позвонит, извинится, приедет. Объяснит, как мальчишка, которому велели вернуть машинку, потому что взял без спроса. Но неделя прошла. Потом вторая. Было только одно СМС: «Ты, главное, не обижайся, маме сейчас тяжело». Вот и всё.
Звонок в дверь случился вечером, когда она уже разогрела тушёную фасоль. Она ждала курьера — заказала себе уютный плед, символ новой независимой жизни. Но вместо этого на пороге стояла… Лариса Михайловна.
— Ой, не бойся, я на пять минут, — она ввалилась внутрь без приглашения. — У тебя тут... ну, как в коммуналке, честное слово. А где ванная?
— Лариса Михайловна, а вы чего вдруг?
— Я? Так Галина Петровна попросила. Она лежит, давление, сердце, ну ты знаешь. А ты, мол, психанула, ушла, всех бросила. Андрей один, как дитя. Ни носков чистых, ни супа.
Кристина выдохнула. Она даже не удивилась. Всё шло по старому шаблону: «Ты не жена, а бестолочь, свекровь — жертва, сын — страдалец».
— И зачем вы пришли?
— Поговорить. Посоветовать. Ты женщина взрослая, умная, я тебя всегда уважала. Но ты понимаешь, что уход — это не решение? Проблемы нужно решать в семье. Ты же не девочка, обиделась — и хлопнула дверью.
— А как вам такой вариант: я ушла, потому что жить с предателями невозможно?
— Ну вот ты и снова обижаешься. Она ж не продала дачу, просто пустила людей. На лечение.
— Она украла моё. И ты сейчас защищаешь это.
— Кристина, ну хватит. Ты ж сама детей не родила, откуда тебе знать, каково это — болеть, надеяться на сына, а он женат на женщине, которой ничего, кроме работы, не надо.
Вот тут у Кристины задёргался глаз.
— Вон. ВОН.
— Крис…
— Нет! Я не хочу. Ни слова больше. Я — НЕ — ХОЧУ! И да, у меня нет детей. И, знаешь, с каждым днём я всё больше думаю, что это — подарок, а не упущение. Потому что если бы у меня был такой сын, как ваш Андрей, я бы себя прокляла.
Лариса Михайловна отошла к двери, потрясённая.
— Ты с ума сошла, девочка.
— Нет. Я просто прозрела.
Через два дня на почту пришло уведомление: предварительное судебное извещение. Галина Петровна подала иск — о признании дачи совместно нажитым имуществом.
Кристина перечитала три раза. Пальцы дрожали. Там был весь фарс: “в браке”, “на общие средства”, “в интересах семьи”.
Она позвонила юристу. Потом второму. Потом — тому, кто помогал ей с договором на покупку дачи шесть лет назад.
— Шансы? — спросила она, устало сидя на лавочке у подъезда.
— Если у вас есть документы, подтверждающие, что деньги были вашими до брака — 80%. Но суд может назначить раздел. Или компенсацию.
— То есть, теперь я должна платить им за своё?
— Мы можем бороться. Но будет тяжело.
Она снова встретилась с Андреем. Он предложил встретиться в кафе. Приехал в мятой рубашке, с глазами, как у подростка после драки.
— Я не хотел, Крис, честно. Но ты ушла. И всё посыпалось. Мама начала с жалоб, потом — врачи, потом — юристы. Я вообще не понимаю, как мы дошли до суда.
— Ты не понимаешь?
— Ну а что я мог? Ты сама сказала: всё, конец.
— Я сказала, что это начало конца. Надеялась, ты задумаешься. А ты — пошёл и подписал иск.
Он молчал. Потом жалко развёл руками:
— Ну, ты ж сильная. Справишься. А она — старая.
— То есть, ты выбрал?
— Не всё так просто.
— Это и есть твой выбор, Андрей. Ты выбрал не разбираться. Ты выбрал прятаться.
Он вдруг ударил кулаком по столу, громко. Кофе расплескался.
— Да мне просто всё надоело! Эти разговоры, обиды, твой контроль! Я устал! Я хочу жить спокойно! Чтобы мне не устраивали допросы каждый раз, когда я что-то делаю не так!
— А сдавать чужое — это как? Спокойная жизнь?
— Это не чужое! Это… Это просто дом. Старый, холодный, с плесенью!
— Это был мой дом. Единственное место, где мне было спокойно. И ты его сдал. Без спроса. Знаешь, Андрей, в этом и вся суть.
Он встал, бросил салфетку на стол.
— Ладно. Подавай в ответ. Делай, что хочешь. Я — всё.
— Ты действительно всё, — сказала она. — Для меня.
Через неделю она подала встречный иск. Попросила суд признать право собственности на дачу исключительно за собой. Приложила старые счета, справки, даже скан расписки, написанной от руки, в которой её мама передавала ей деньги.
Тёплый майский день встретил Кристину предсказуемым хамством — на лавочке у её дачи уже сидели квартиранты. Мужчина в шортах и женщина в леопардовом халате с телефоном на селфи-палке. Как будто они застряли где-то между “Давай поженимся” и акцией в “Пятёрочке”.
— А вы кто? — спросил мужчина, не отрываясь от пива.
— Хозяйка. Этого дома. А вы?
— А мы — по договору. Нам Галина Петровна сдала. Всё официально.
Кристина стояла молча. Дышала. Потом достала папку. В ней — копия договора, судебное решение, и ещё пачка документов.
— Суд признал: дом принадлежит мне. Договор с Галиной Петровной — незаконен. У вас сутки, чтобы убраться. Потом приедет участковый. Пиво допейте.
И пошла в дом. Потому что уже могла.
Прошло две недели. Кристина сделала то, о чём раньше только мечтала. Снесла старую перегородку. Купила себе новую мебель — простую, но без чужих рук и чужих мнений. Поменяла шторы — серые, строгие. Не ради уюта, а ради того, чтобы они были её выбором. Работала из веранды, в тишине. И впервые за долгое время не боялась вечера.
Но однажды вечером пришла она.
Галина Петровна. Вся в белом, как будто на приём к Папе Римскому, только со следами дешёвой краски в волосах и лицом, будто её жизнь целиком вышла неудачным кадром.
— Кристина, поговорим?
— Вы всерьёз считаете, что я хочу вас видеть?
— Мне некуда идти.
— А это тут при чём?
— Это же мой внук мог бы здесь бегать…
— У вас нет внука. У меня — нет мужа. А у этого дома нет места для вас.
— Ты ведь одна, — голос у неё дрожал, но не от слабости, а от злости. — Ты просто упрямая. Стареешь. И останешься одна.
Кристина смотрела в её глаза. В эти тёмные колодцы, в которых ни сочувствия, ни любви. Только вечное недовольство.
— Да. Одна. И знаешь, впервые в жизни — по собственной воле.
— Ты пожалеешь.
— Я уже жалела. Все те годы, что старалась понравиться вам. Теперь — нет.
И она закрыла дверь.
Через месяц пришло письмо. Не обычное — нотариальное. Андрей подал на раздел имущества. Хотел признать право на половину участка. Его аргумент: “участвовал в благоустройстве, косил траву, монтировал качели”.
Кристина впервые за долгое время засмеялась. Звонко. От души. Потому что именно в этот момент она поняла: они не остановятся. Никогда. Им не нужен дом. Им нужно право контролировать её. Хоть в сантиметрах, хоть в качелях.
Суд был жарким. Андрей пришёл с новым адвокатом, молодой девочкой в белом пиджаке, которая с выражением “папина дочка” зачитывала аргументы из интернета.
— В браке имущество делится пополам, — щебетала она.
— Кроме того, что не было совместно нажито, — возразил адвокат Кристины. — Дом куплен до брака. Счета — отдельные. Взносы — ноль. Это грабёж, Ваша честь, а не правосудие.
Суд тянулся. Но в конце — решение: в пользу Кристины. Дом и земля остаются за ней. И всё.
После слушания Андрей подбежал к ней. Без злобы. Даже не с отчаянием — с пустотой.
— Ну, поздравляю. Добилась. Осталась с домом. Без семьи. Без мужа.
— Не смеши. У меня никогда не было семьи. Только декорации. Теперь — тишина. И честность.
Он стоял, молчал. Потом вдруг выдал:
— Я всё равно тебя люблю.
— Поздно. Теперь я люблю себя больше.
И ушла.
Вечером она сидела на веранде. Закат выжигал горизонт. Рядом лежал телефон. На экране — сообщение от той самой квартирантки в леопардовом: “Извините, что тогда. Вы всё правильно сделали. Мы бы не выдержали и месяца в этом дурдоме.”
Она улыбнулась. Поставила чайник. Пошла в сад — сорвать мяты.
Теперь у неё не было мужа, свекрови, конфликтов. Были только звонкие вечера, земля под ногами и удивительное ощущение: никто не скажет, как ей жить. И это оказалось не страшно, а тихо, чисто и по-настоящему.
Конец.