Много ночей после этого случая Николай провёл без сна, ворочаясь с боку на бок. Тело горело от усталости, а мозг, казалось, наоборот, раскалился докрасна. Картины всплывали сами собой: отец бросает мяч молодому, визжащему от восторга Амуру... Мать, ещё крепкая, вытирает лапы псу после прогулки, смеясь... А теперь – её дрожащий голос в трубке и Амур, застывший, словно каменный, слушая этот голос...
*************************
Утро начиналось с тихого поскуливания за дверью. Николай открыл глаза, ещё не до конца стряхнув сон. Амур сидел в коридоре, у самой входной двери. Его тёмно-карие глаза, чуть подёрнутые старческой дымкой, смотрели не на Николая, а куда-то сквозь него, в пространство за спиной. Старый лабрадор, огромный, когда-то мощный, теперь его золотистая шерсть местами поседела, особенно на морде, а движения стали тяжёлыми, осторожными.
- Что, Амур? На улицу? - голос Николая прозвучал громче, чем он хотел. Пёс медленно повернул голову. В его взгляде не было прежней безудержной радости при виде хозяина, было терпеливое ожидание и глубокая, непонятная человеку тоска.
Николай налил воды в миску. Амур подошёл, попил, потом снова вернулся к своему месту у двери в ожидании прогулки.
Амур появился щенком, когда Николай был ещё подростком. Он помнил как тот неуклюже гонялся за мячом по саду, приносил брошенные палки, учился выполнять команды, которым его обучал отец. Амур был тенью отца Николая. А потом - тенью матери, когда отца не стало. Теперь он был здесь. Чужая тень в чужом коридоре...
Николай взял поводок, наклонился, застегнул ошейник. На улице Амур шёл степенно, не пытаясь рваться вперёд, как в молодости, его взгляд постоянно блуждал, будто искал кого-то. Николай знал, кого. Любимую хозяйку.
Вернувшись, Николай сварил себе кофе. Амур, выпив ещё воды, устроился на своём коврике в гостиной, но не спал. Он лежал, положив тяжёлую голову на лапы, периодически вздыхая.
Запиликал телефон. Николай взглянул на экран – «Мама». Он ответил:
- Привет, мам! Как самочувствие?
Голос матери, тонкий и немного дрожащий... Анна Петровна жила в деревне, отказываясь уезжать к сыну в город. Да и некуда, несколько лет назад Николай женился, поздно и, как казалось, счастливо. Но квартира была небольшой и мать решила не стеснять молодых, да и не хотела "делить кухню" с напористой Мариной.
Вдруг он услышал шорох. Обернулся.
Амур стоял за его спиной. Весь его огромный корпус был напряжён, как струна. Уши, обычно мягко свисающие, настороженно приподняты. Глаза смотрели… на телефон в руке Николая. Он слышал. Он узнал голос.
- …и Амур? - спросила мать, и голос её дрогнул сильнее, - Как он? Ест хорошо?
- Да, мам, всё в порядке, - Николай постарался говорить громче, отчетливее, глядя на пса, - Сейчас стоит тут, тебя слышит!
Он поднёс телефон ближе к Амуру, тот вслушивался в каждый звук, каждую интонацию, доносящуюся из маленькой коробочки. Казалось, вот-вот завоет от тоски или бросится искать источник этого родного голоса.
- Амурка, - прошептала мать в трубку, и Николай услышал, как она сдерживает слёзы, - Хороший мальчик… Слушайся Колю.
Николай отключил телефон. В квартире воцарилась тишина. Амур все ещё стоял, устремив взгляд на руку Николая. Потом, медленно-медленно, огромная голова опустилась. Он тяжело вздохнул, развернулся и пошёл обратно на свой коврик. Шёл неловко, как будто каждое движение причиняло боль. Улёгся. Положил морду на лапы и закрыл глаза. Из-под седых ресниц скатилась и повисла, не упав, тяжёлая, мутная слеза.
Николай замер. Комок встал в горле. Он вдруг почувствовал безмерное горе Амура, потерявшего разом и хозяина-отца, и дом, и хозяйку-мать, оказавшегося в чужом месте среди чужих запахов.
Он подошёл к коврику, опустился на колени. Нежно, как когда-то в детстве, провел ладонью по широкому лбу, по шелковистым ушам.
- Всё будет хорошо, дружище, - прошептал он, и его голос сорвался, - Я здесь. Мы здесь. Вместе.
Амур не открыл глаз. Но его тяжёлый хвост слабо, еле слышно, постучал по полу. Николай прижался лбом к крупной голове пса. Запах шерсти, тепла, возраста и безграничной преданности вдруг показался ему самым родным запахом на свете.
Много ночей после этого случая Николай провёл без сна, ворочаясь с боку на бок. Тело горело от усталости, а мозг, казалось, наоборот, раскалился докрасна. Картины всплывали сами собой: отец бросает мяч молодому, визжащему от восторга Амуру... Мать, ещё крепкая, вытирает лапы псу после прогулки, смеясь... А теперь – её дрожащий голос в трубке и Амур, застывший, словно каменный, слушая этот голос...
- Чего не спишь? - шёпот Марины в темноте как будто разрезал тишину, она повернулась к нему, её рука легла на горячее плечо, - Утром на работу, опять не выспишься, опять носом клевать будешь за станком. Начальство заметит.
Николай вздохнул, перевернулся на спину, уставившись в потолок, где плясали отблески фонарей с улицы.
- Да ладно, - пробормотал он, голос хриплый от бессонницы, - Как-нибудь отработаю смену.
Но отвлечься не получалось. Бессонные ночи слились в одну серую, изматывающую полосу. Мысли крутились по одному и тому же замкнутому кругу: работа, Амур, мать, лекарства для матери, ветеринар для Амура, счета... И везде – он, Николай, как единственная опора.
Оказалось, что эти бессонные ночи не прошли даром. На работе Николаю вдруг стало плохо. Сначала просто закружилась голова, как на карусели. Потом в висках застучали молоточки, а перед глазами поплыли чёрные пятна. Он схватился за холодный металл станка, пытаясь удержаться, но ноги стали ватными... Земля ушла из-под ног... Последнее, что он услышал, был испуганный крик соседа по смене: "Коля!"...
Николай открыл глаза. Голова была чугунной, во рту – сухо и горько.
- Очнулся? - голос Марины.
Он повернул голову и увидел её - лицо осунувшееся, глаза красные, но в них горел не страх, а... гнев?
- Гипертонический криз, - громко произнесла она, не дожидаясь вопросов, слово "криз" прозвучало как приговор, - Давление под двести. Чуть инфаркт не схватил, дурак! - голос её сорвался, Марина сжала его руку, - И всё это из-за какой-то собаки! Старого пса, которого можно было отправить в приют, а не нянчиться с ним! - она продолжала шёпотом, но каждое слово било, как молотком, - Пса пожалел, а себя?! Себя не жалко?! А меня?! Что я сейчас буду делать? Собака эта... Ты больной... Ещё мать твоя тоже... - она не договорила, отвернулась.
Николай закрыл глаза. Голос Марины звенел в ушах. "В приют...". Перед глазами встал Амур у двери, его седая морда, взгляд, полный непонятной тоски. И отец... Отец никогда не отдал бы его в приют. Ни за что. Это было бы предательством.
- Нельзя в приют, - прохрипел он, голос был слабым, но твёрдым, - Он... наш.
- Наш?! - Марина резко обернулась, глаза сверкнули - Он твой! Твоих родителей! Но не мой! Или ты думаешь, я буду с ним возиться? У меня своих дел полно! И за тобой теперь ухаживать! И мать твоя... – она снова замолчала, сжав губы, возмущение боролось в ней с отчаянием и усталостью.
Николай молчал. Каждый удар сердца отдавался болью в затылке. Марина была права в одном - он загнал себя. Но Амур... Амур был не просто собакой. Он был последней живой нитью, связывающей его с беззаботным миром детства. Отдать его – всё равно что окончательно похоронить часть прошлого, часть себя. И предать мать, которая спрашивала о нём каждую неделю дрожащим голосом.
Но как совместить несовместимое? Работа, которая кормит семью. Жена, которая явно на пределе. Мать, требующая заботы. И Амур...
Он смотрел в белый потолок больничной палаты, чувствуя, как стены сжимаются. Проблемы, как тяжёлые камни, давили на грудь. Амур был лишь одним из них, самым видимым, самым "непрактичным", но и самым... душевным. Отпустить его - значит ожесточить своё сердце ещё больше. Оставить - значит, возможно, погубить себя. И тогда не будет никому никакого толку - ни Марине, ни матери, ни Амуру.
Николай лежал, глядя в потолок, но видел не побелку, а Амура у входной двери. Видел лицо Марины, искажённое усталостью, злостью и страхом. Видел мать, одинокую в своём доме, где каждый угол напоминал об отце и о собаке, которую она больше не могла удержать. Ему было всего сорок пять, а он чувствовал себя выжатым, седым стариком.
Дверь тихо открылась. Вошла Ирина Борисовна, его лечащий врач. Молодая, энергичная, с внимательным, чуть изучающим взглядом. Она бегло взглянула на монитор, потом на Николая. Её брови слегка приподнялись.
- Здравствуйте, Николай. Как самочувствие? Давление стабилизировалось, - она сделала пометку в планшете, - Но что это вы сегодня на себя не похожи? - она подошла ближе, присела на краешек стула у кровати. Её взгляд был не только профессиональным, но и проницательным, человеческим, - Вчера хоть ругались с супругой, энергия была. А сегодня... Как будто весь свет из вас вынули. Ну-ка рассказывайте, что происходит. А-то, - она слегка наклонила голову, и в её голосе прозвучала нотка мягкой, но недвусмысленной серьёзности, - я не гарантирую вам, что вы быстро вылечитесь. Гипертония - дама нервная. Если источник стресса не убрать, лекарства будут "как мёртвому припарка". Вы же не хотите здесь надолго застрять или, не дай бог, получить повторный сюрприз?
Николай отвернулся к стене. Говорить не хотелось. Слова казались лишним грузом. Но тихий, настойчивый тон врача, её спокойное присутствие размыли плотину. Он сглотнул комок в горле, почувствовав, как неожиданно задрожали губы. Стыд? Бессилие? Или просто накопившаяся усталость, наконец прорвавшаяся наружу?
- Он... - хрипло начал Николай, всё ещё глядя в стену, Пёс. Амур. Старый лабрадор. Родительский... Он замолчал, собираясь с мыслями, - Жена права. Я себя загнал. Бессонные ночи... Думал только о нём, о матери, о работе... Куча всего. А он... - Николай сжал кулаки под одеялом, - Он как памятник. Памятник отцу. Дому. Времени, которого уже нет. И я... я не могу его просто... выбросить. В приют, как советует жена. Это... это как отца предать. И мать. Она же звонит... спрашивает... - голос его сорвался. Он закрыл глаза, чувствуя, как предательская влага выступает под веками... - А Марина... Она не виновата. У неё своя жизнь, свои заботы. А тут я... с инфарктом на носу... И этот памятник на четырёх лапах... Который тоскует... И я тоскую... И никто не знает, что делать.
Он умолк. В палате было тихо. Только его собственное неровное дыхание и тиканье часов. Ирина Борисовна не торопила. Она сидела спокойно, давая ему время.
- Памятник, - наконец повторила она задумчиво, - Тяжёлая ноша. Особенно когда сам еле держишься, - она вздохнула, - Николай Герасимович, я врач. Я вижу ваше тело – оно кричит о помощи. Гипертонический криз в 45 – это серьёзный звоночек. Очень серьёзный. Ваша супруга, пусть и резко, но выразила главное: вы пожалели пса, а себя - нет. Вы взяли на себя непосильную ношу памяти и вины.
Она помолчала, выбирая слова.
- Любить память - это благородно. Чтить родителей - правильно. Заботиться о старом друге - по-человечески. Но когда эта забота убивает тебя самого - это уже не забота. Это саморазрушение. И оно не делает чести ни памяти отца, ни вашей матери, ни... этому псу... - она посмотрела ему прямо в глаза, - Вы говорите, он тоскует? Он чувствует ваше состояние, Николай Герасимович. Собаки - удивительно чуткие. Ваш стресс, ваша боль, ваше бессилие - он всё это впитывает. Вы уверены, что ваша жертва приносит ему счастье?
Николай замер. Он никогда не думал об этом. Амур... чувствовал его состояние?
- Что же мне делать? - прошептал он, и в голосе его звучала настоящая, глубокая потерянность, - Отдать? Предать? Оставить умирать от тоски мать?
Ирина Борисовна мягко покачала головой.
- Я не дам вам готового решения - это должен быть ваш выбор. Подумайте, что лучше для самого Амура - быть "памятником" в атмосфере вашего отчаяния или найти... другой дом? Может быть, не приют. Может быть, есть другие варианты? Спокойные, достойные?
Она кивнула и вышла из палаты, оставив Николая наедине с тиканьем часов и с гулкой тишиной внутри, где только что рухнула стена, за которой он прятал свою боль и безысходность. Вопросы врача висели в воздухе, острые и неудобные. "Что важнее? Памятник... или жизнь?" Сердце сжалось от новой, непривычной боли - боли возможного, страшного, но, может быть, единственно верного выбора...
Продолжение истории
Любите читать рассказы о животных? Заглядывайте в рубрики "Рассказы", "Рассказы - 2", "Рассказы - 3"! Ваша Гелена