Глава первая. Зал ожидания
Он сидел у окна, щурясь на серый аэродром, где за стеклом лениво ползали тягачи и мёрзли люди в сигнальных жилетах. Газета шуршала в его руках — не от волнения, нет, просто бумага была тонкая, как кожа на висках у стариков. Он читал без интереса: «Вчера в Госдуме...», «Резкое похолодание...», «Новая пьеса в Малом...» — всё это проносилось мимо, как чемоданы на ленте багажа.
Он был один. У него был рейс через полтора часа, но теперь — всего через четырнадцать минут. Он задержался у книжного, забылся, как это бывало с ним часто, особенно когда чувствовал, что ничего важного вокруг не происходит. Аэропорты он любил — за то, что здесь никто не живёт, только ждут.
Женщина села рядом. Сначала он услышал только шорох её плаща и мягкий глухой стук ручки чемодана о пол. Она не оглянулась, просто устроилась в кресле — устало, но без жалоб, как те, кто давно знает цену ожидания. На коленях у неё лежали руки: обветренные, с тонкими пальцами. Такие руки бывают у тех, кто часто моет их с мылом — и делает это не для порядка, а потому что надо.
— Долго ждали пересадки? — спросил он.
Она повернулась к нему, глаза у неё были серые, с кругами усталости под ними, как у ночной медсестры.
— Уже кажется, что живу тут, — ответила она, почти без интонации, но не без участия.
Он кивнул и улыбнулся.
— А я — временно. Хотя в этом кресле, честно говоря, как-то уютно. Как в деревенской библиотеке.
— Вы библиотекарь?
— Почти. Преподаю литературу. В институте.
— А я педиатр. Была на конференции. Теперь — домой.
Она не сказала, где именно «домой». Он тоже не уточнил, куда летит. Их беседа была лёгкой, как поездка в лифте между этажами — никто не спрашивает, кто на каком живёт.
Над головой запищал динамик:
— Уважаемые пассажиры рейса 317 до Екатеринбурга, просьба пройти на посадку...
— Мой, — сказала она, глядя на табло.
Он взглянул на часы.
— У меня через четырнадцать минут. Другой терминал. Придётся бежать.
Они замолчали. Потом она вдруг сказала, с какой-то детской иронией:
— Ну что, у нас с вами — двенадцать минут жизни. Что будем делать?
Он посмотрел на неё и усмехнулся:
— Влюбимся, поссоримся, помиримся и попрощаемся навсегда. Как положено.
Она чуть склонила голову.
— По рукам. Только всё — без спешки.
И снова — тишина. В зале ожидания пахло кофе из автомата и чужими духами. Где-то хныкал ребёнок. Кто-то поспешно звонил в WhatsApp. А между ними — началась короткая жизнь.
Глава вторая. Эксперимент
— Вот бы за эти двенадцать минут успеть влюбиться, поссориться, помириться и расстаться, — повторила она, уже с лёгкой улыбкой, будто пригубив глоток вина перед ужином.
— А главное — без трагедий, — сказал он. — Чисто академический интерес. Назовём это... экспериментом.
— На людях?
— На себе, — поправил он. — Полевое исследование. Эмоциональное моделирование.
Она хмыкнула. Улыбка у неё была неровная, с тонкой насмешкой к самой себе.
— Допустим, — сказала она. — Вы — человек, которого я могла бы полюбить. Если бы не устала так сильно.
Он повернулся к ней боком, чуть подался вперёд, глядя внимательно, но не в упор.
— А вы — моя юность. Та, которую я упустил.
— Поздравляю, вы нашли её на скамейке в аэропорту. Надо же, какие метафоры.
— Простите, профессиональное. Нам, преподавателям, всё мерещится аллегория.
Она склонила голову, как будто решая, стоит ли продолжать.
— Значит, что теперь? Вы должны сказать, что я — самая красивая женщина, которую вы когда-либо встречали. Хотя бы за эти двенадцать минут.
— Нет, — покачал он головой. — Это было бы слишком просто. Вы — самая настоящая. Ни грамма фальши. С вами не хочется делать вид, будто я лучше, чем есть.
Она снова улыбнулась — на этот раз тише. Как будто в ней что-то сдвинулось, но ещё не решилось двигаться дальше.
— Вам это часто удаётся? Очаровывать женщин в очереди между рейсами?
— Это мой первый случай, — признался он. — Обычно я в аэропортах читаю Чехова.
— А теперь вот решили разыграть одну из его пьес?
Он рассмеялся. Настояще, с неожиданной лёгкостью.
— Почему нет? Люди в жизни чаще всего играют комедии, сами того не зная. Хотите, вы будете актриса, а я — врач, у которого в кармане нет рецептов, только цитаты из Толстого?
Она задумчиво посмотрела в сторону стойки регистрации.
— А вы уверены, что у нас не трагедия?
Он пожал плечами.
— У нас — жизнь. Просто очень короткая.
Она чуть кивнула и вздохнула.
— Хорошо. В таком случае — продолжим спектакль. Где у нас любовь? Скоро по тексту?
Глава третья. Любовь
Он молчал с минуту, наблюдая, как её пальцы бездумно гладят ручку сумки. Кожа на суставах была сухая, с еле заметными трещинками, но в этих руках было что-то такое... не книжное, а настоящее.
— У вас такие добрые руки, — сказал он негромко. — Наверное, дети вас не боятся.
Она чуть обернулась, удивлённо. Как будто он произнёс что-то давно ей знакомое, но забытое.
— Вы говорите, как будто давно меня знаете.
— Может быть, и знаю. Где-то в параллельной жизни, где вы не уехали на конференцию, а я не опоздал на свой поезд двенадцать лет назад.
— И что бы было?
— Вы вышли бы за меня замуж. Мы бы жили в городе с плохими тротуарами и добрым парком. Я бы читал вам вслух по вечерам, а вы учились бы печь хлеб, хотя и без особого успеха.
Она усмехнулась:
— А по субботам мы бы ездили за город. Я бы жаловалась на узкую кофту, а вы — на стоимость бензина.
— И всё равно ездили бы.
Молчание. Но не глухое — как дыхание между словами.
Она посмотрела на него долго, почти внимательно.
— А в настоящей жизни я... не с тем человеком. Хотя и не плохой он. Просто чужой стал. А я всё думала, что это пройдёт, а потом — что уже поздно что-то менять.
Он кивнул.
— Я тоже. Женился не на той. И даже не потому, что не любил. Просто у неё были правильные слова, а у меня — неправильное молчание.
— Вот и встретились. Не там, не тогда. Как положено у порядочных людей.
Они оба усмехнулись, но в этих усмешках была не ирония — только лёгкая, почти нежная печаль.
— Как вы думаете, — спросила она, — если бы у нас было не двенадцать минут, а двенадцать лет — мы бы прожили их хорошо?
— Не знаю, — сказал он. — Но я бы попробовал.
Она не ответила. Только посмотрела на него иначе. Не как на случайного попутчика. А как на кого-то... кого уже жалеешь — за то, что не встретил раньше.
Так, на чужом кресле, в пыльном свете ламп, они прожили целую любовь — короткую, как сон в автобусе. Но настоящую.
Глава четвёртая. Ссора
Он слегка поёжился, потёр переносицу и вдруг сказал, с полудружелюбной усмешкой:
— Всё вам, женщинам, надо успеть. И карьеру, и детей, и эти бесконечные конференции... А потом — в самолёт и дальше. Всё на бегу. Даже любовь — по расписанию.
Она молча посмотрела на него. Долгий, пристальный взгляд, как у врача, который вдруг не находит нужных слов для диагноза.
— Простите? — тихо сказала она.
— Да что... Я не в упрёк. Просто вы же и сами сказали — двенадцать минут, и дальше по делам. Бывает ведь, что мы — только пересадка. Не станция, не путь, а — пауза.
— Так вот вы как думаете, — голос у неё стал чуть суше. — Что мы, женщины, всегда только промежуток между рейсами. Перерыв в жизни. Интермедия.
Он растерялся.
— Я не это хотел сказать…
— А что тогда?
Он замолчал. Подумал. Но было уже поздно. Её лицо, только что живое и светлое, как открытая книга, стало закрытым. Словно тонкая дверь, которую тихо, но твёрдо прикрыли.
— Вы ведь даже не знаете, сколько мне лет, — сказала она, — но уже решили, что я бегу. Куда? От кого? К чему?
— Простите. Это была глупость.
— Нет, это было — искренне.
Неловкое молчание зависло между ними. За стеклом аэродрома вдруг шёл лёгкий снег, почти невидимый. Как будто кто-то сверху пытался прикрыть их разговор ватой. Не получилось.
— Я просто испугался, — наконец вымолвил он, глядя куда-то мимо неё. — Испугался, что мне по-настоящему хорошо. А у нас — всего пара минут. Это нелепо.
Она ничего не ответила. Просто отвернулась. Уперлась взглядом в расписание вылетов, будто пыталась отыскать в нём что-то своё, единственно верное.
Так они сидели — рядом, но не вместе. Между ними теперь лежала тень: тонкая, как билет на самолёт, но плотная, как недосказанное.
Глава пятая. Примирение
Они сидели молча. Где-то на фоне бубнил динамик, перекликались чемоданы на колёсах, кто-то зевал, кто-то ел сухой круассан из пакета. Мир шёл себе мимо, будто вовсе не замечая их ссоры, их жизни, их странной любви на двенадцать минут.
Он шевельнулся. Посмотрел на неё — она всё ещё была повернута к табло, будто искала там ответ, который не хотела слышать.
— Я не хотел, — сказал он негромко. — Просто испугался, что действительно влюбился.
Она не повернулась, но плечи её чуть дрогнули. Как от ветра или как от слов, которые пришлись точно в точку. И через секунду она сказала — просто, без обиды, почти с улыбкой:
— Зря. Вы мне тоже понравились.
Он потянулся и осторожно коснулся её руки. Не уверенно, не как герой кино — а как человек, впервые решившийся на что-то давно забытое.
Она не отдёрнула руку. Не сжала её в ответ. Просто позволила — быть рядом. Как будто не держать человека за руку — уже было бы хуже.
Пауза. Зал ожидания замер для них — не вымер, а именно замер. Времени как будто стало больше. Даже не минуты, а секунды — длинные, полные.
Он посмотрел на её профиль — и подумал, что именно так, наверное, выглядит примирение: не радостное, не торжественное, а тихое, как возвращение домой в тёмную кухню, где оставлен включённый свет. Чтобы не было страшно.
Она вздохнула — не тяжело, не горько, а просто — как человек, который решил всё простить.
— Значит, мы теперь мирные? — спросил он.
Она кивнула, не глядя.
— Да. Мирные. Влюблённые. Осталось только — попрощаться.
Глава шестая. Прощание
— Уважаемые пассажиры рейса 317 до Екатеринбурга, — прозвучал голос в динамике, — идёт посадка у выхода номер девять...
Она вздохнула. Легко, без драматизма — но с тем особым оттенком, каким люди закрывают двери, зная, что в эту комнату больше не войдут.
Поднялась с кресла, поправила плащ. Он остался сидеть, запрокинув голову, как будто собирался что-то сказать, да никак не мог подобрать слова.
Потом, наконец, тихо:
— Можно... можно я буду вспоминать вас, как жену? Ту, с которой прожил двадцать лет. А не двенадцать минут.
Она посмотрела на него — долго, в упор, словно хотела запомнить каждую морщинку возле глаз, каждую седую прядь в висках.
— Можно, — ответила. — И я буду думать, что у нас был сын. Похожий на вас.
— Упрямый?
— Добрый.
Они не целовались. Не хватались за руки в отчаянии. Просто обнялись — по-настоящему, крепко, как будто за плечами и вправду были общие болезни, разговоры на кухне, молчание по вечерам, поездки в электричке, детские утренники, ссоры из-за ерунды и примирения в тишине.
Обнялись — и отпустили.
Она ушла легко. Без театра. Только сумка покачнулась на её плече, и шаг чуть ускорился, будто она всё же торопилась — к жизни, к работе, к себе. Или от него.
Он остался.
Сел обратно. Достал свою газету. Развернул её, но не читал. Смотрел в окно, где серый аэродром начинал светлеть от холодного, раннего солнца.
Смотрел, как самолёты взлетают. Как будто каждый из них увозил чью-то жизнь. Или чью-то любовь.