— Так с какой стати мы должны покупать пианино? Чтобы ее детишки бренчали, пока мой сын на них зарабатывает?
Вопрос был задан не Аглае. Он был адресован ее мужу, Сергею, но прозвучал так, чтобы слышала именно она. Агриппина Геннадьевна, свекровь Аглаи, сидела в своем любимом кресле, и ее вязальные спицы щелкали, как сухой, безжалостный метроном.
Аглая стояла в дверях гостиной. Она только что, робко и с надеждой, озвучила свою мечту: купить подержанное пианино для их шестилетних близнецов, которые проявили удивительный интерес к музыке.
Сергей попытался смягчить удар.
— Мам, ну почему сразу «бренчали»? У них слух, педагог говорит. Да и Аглая сможет с ними заниматься.
— Ах, Аглая сможет! — Агриппина Геннадьевна отложила вязание и в упор посмотрела на невестку. В ее взгляде, остром и холодном, как хирургический инструмент, не было и тени тепла. — Аглая у нас много чего сможет, кроме одного — принести в дом хотя бы копейку. Раз ты этого не делаешь, деточка, то и права голоса у тебя здесь нет.
Слова, произнесенные с убийственным спокойствием, упали в тишину. Они не были криком. Они были приговором.
Сергей вскочил.
— Мама! Прекрати!
Но Аглая остановила его легким движением руки. Она молча посмотрела на свекровь, на мужа, потом на свои руки. Руки, которые когда-то порхали над клавишами рояля Steinway в переполненных концертных залах. Она развернулась и тихо ушла в свою комнату.
***
Пятнадцать лет назад Аглая была восходящей звездой. Пианистка, лауреат нескольких престижных конкурсов. Ее ждали гастроли, контракты, слава. Тогда же она встретила Сергея. Он был молодым инженером, приходил на все ее концерты и смотрел так, будто она была божеством. Аглая расцветала от одного его взгляда. Он был на три года моложе, но в его глазах было столько обожания, что она, привыкшая к миру жесткой конкуренции и одиночества, растаяла.
Она вышла замуж. Его мать, Агриппина Геннадьевна, приняла ее с вежливой прохладцей.
— Вы, конечно, девушка талантливая, Аглая, — говорила она. — Но ручки-то у вас не для хозяйства. Белые. Музыкантские.
Когда Аглая забеременела, да еще и двойней, встал вопрос о карьере. Бесконечные репетиции, перелеты, стресс — все это было несовместимо с материнством.
— Глаша, я тебя на руках носить буду, — шептал ей Сергей. — Я заработаю на всех! Ты только будь рядом, будь нашей музыкой. И моей музой!
И она, уставшая от вечной гонки, с радостью согласилась. Она променяла овации концертных залов на тишину детской. Смыла яркий сценический грим и надела удобный домашний халат. Она думала, что обрела настоящее счастье.
***
Семь лет назад не стало отца Сергея. И Агриппина Геннадьевна, продав свою квартиру, переехала к ним в большой загородный дом, который они построили на деньги, заработанные Сергеем. С этого момента молчаливая токсичность начала проникать во все щели их жизни.
Сначала это были просто советы.
— Аглаечка, супчик сегодня жидковат. Ну ничего, Сереженька у меня не привередливый.
Потом начались прямые упреки, всегда адресованные сыну, но по факту предназначенные ей.
— Сынок, ты так устаешь. А дома ни уюта, ни порядка. Конечно, откуда ему взяться, если хозяйка целыми днями с книжками сидит.
Аглая не сидела с книжками. Она занималась детьми, домом, садом. Она создавала тот самый мир, в который Сергей с радостью возвращался после работы. Но ее труд не измерялся в деньгах. А все, что нельзя было посчитать, для Агриппины Геннадьевны не существовало.
Чем успешнее становился Сергей, тем больше обесценивалась Аглая в глазах свекрови. Она превратилась из музы в иждивенку. Из хранительницы очага — в прислугу-белоручку, живущую на деньги ее гениального сына.
Сергей метался. Он любил жену, ее тихую мудрость, ее нежность. Но он был сыном своей матери. Он вырос в ее системе координат, где мужчина — добытчик, а женщина... женщина должна быть благодарна.
— Глаша, ну не обращай внимания, — говорил он после очередного укола. — Она тебя по-своему любит. Просто выражает это как-то неумело…
— Нет, Сережа, — отвечала она. — Она любит тебя. Вернее, в тебе любит саму себя. А меня она терпит. Как досадное приложение к твоей зарплате.
***
После сцены с пианино Аглая закрылась в себе. Она не плакала. Она просто перестала разговаривать. Замкнулась. Ни с кем не делилась ни чувствами, ни мыслями. Она механически выполняла свои домашние обязанности, и дом, всегда наполненный ее тихим светом, погрузился в сумерки.
Вечером Сергей вошел в их спальню. Жена сидела у окна, глядя в темноту.
— Глаша, прости. Я завтра же поговорю с ней.
— Не надо, — ее голос был безжизненным. — Ты говорил с ней сотни раз. Это все равно что говорить со стеной. Вопрос не в ней, Сережа. Вопрос в тебе.
— Во мне? — он не понял.
— Да. В тебе, — она повернулась, и в ее глазах была такая боль, что он отшатнулся. — Ты позволил ей это сделать. Все происходило с твоего молчаливого согласия. Ты позволил ей оценивать мой вклад в эту семью в денежном эквиваленте. Это, по-твоему, нормально? Ты позволил ей обесценить мой материнский труд и бессонные ночи. Обнулить жизнь, которую я положила на алтарь этой семьи. Ты все видел и молчал!
— Я не позволял! Я всегда тебя защищал!
— Нет! Ты просил меня «потерпеть». Ты просил меня «быть мудрее». Ты перекладывал ответственность на меня! Ты заставлял меня быть сильной там, где сильным должен был быть ты! Она унижала меня, а ты... ты просто закрывал на это глаза, чтобы не нарушать свой душевный комфорт!
Он молчал. Потому что каждое ее слово было правдой.
— Я ушла со сцены ради тебя, ради наших детей, — продолжала она шепотом. — Я не жалею об этом. Ни одной секунды. Но я не думала, что цена этому будет — мое человеческое достоинство. Я не думала, что человек, который называл меня своей музой, позволит обращаться со мной, как с приживалкой.
Он подошел к ней, хотел обнять, но она отстранилась.
— Не трогай меня.
Он вышел из комнаты, оглушенный. Он спустился в гостиную. На кресле лежало вязание матери. В углу стоял его портфель с документами по новому проекту. А между ними, в пустоте, должен был стоять рояль. Рояль, который так и не купили. Он вдруг увидел свою жизнь со стороны. И ему стало страшно. Он увидел, как его мать, прикрываясь любовью, медленно и планомерно разрушала его брак, а он, прикрываясь сыновним долгом, ей в этом помогал.
***
На следующий день он взял отгул. Он дождался, когда Аглая уедет с детьми на прогулку, и спустился в гостиную, где Агриппина Геннадьевна смотрела свой утренний сериал. Он выключил телевизор.
— Мама, нам надо поговорить.
— Опять твоя пианистка напела? — она поджала губы.
— Да, — сказал он твердо. — Напела. Она пела мне пятнадцать лет. И я, идиот, только вчера расслышал слова.
Он сел напротив.
— Я хочу, чтобы ты съехала.
— Что?! — она задохнулась от возмущения. — Ты выгоняешь родную мать из-за этой...
— Я не выгоняю тебя. Я покупаю тебе квартиру. Рядом. Хорошую, с ремонтом. Я буду приходить каждый день. Помогать. Заботиться. Но жить ты будешь отдельно.
— Это она тебя заставила! Она хочет избавиться от меня!
— Нет, мама. Это я так решил. Потому что я хочу спасти свою семью.
Он достал из портфеля папку с бумагами.
— А теперь давай посчитаем, как ты любишь, — его голос был ровным и деловым. — Аглая не работает семь лет. Средняя зарплата хорошей няни для двойняшек, домработницы и личного повара — знаешь, какая? Я посчитал. Получилась очень внушительная сумма. Семь лет, мама. Это ее неоплаченный счет. Ее вклад. Который позволил мне спокойно работать и зарабатывать те деньги, которые ты так любишь считать.
Он выложил перед ней распечатки с цифрами.
— Я не собираюсь платить ей по этому счету. Потому что ее вклад — бесценен. Но я могу сделать так, чтобы у нее снова появилось право голоса в ее собственном доме.
Агриппина Геннадьевна смотрела на сына, на бумаги, и ее лицо медленно приобретало пепельный оттенок. Она поняла, что ее главное оружие — деньги — обернули против нее.
— Ты... ты предатель, — прошипела она.
— Нет, мама. Я просто, наконец, стал мужем. С опозданием на семь лет.
Когда Аглая вернулась, дом был пуст. Только Сергей сидел в гостиной. На том месте, где стояло кресло его матери, зияла пустота. Он подошел к жене, взял ее руки. Те самые, «белые, музыкантские».
— Я не смогу вернуть тебе сцену, Глаша, — сказал он тихо. — Но я могу вернуть тебе твой дом. И твой голос в нем.
Она посмотрела на супруга, потом на пустое место в гостиной. Она не знала, что их ждет. Но она знала, что сегодня закончилась одна пьеса. И, возможно, скоро начнется другая. Она подняла на него глаза и тихо спросила, и в этом вопросе была вся их будущая жизнь:
— Сережа... а пианино... оно влезет сюда?
🎀Подписывайтесь на канал. Ставьте лайки😊. Делитесь своим мнением в комментариях💕