В тот день, когда я увидел свадебную фотографию своей единственной дочери в социальной сети, я понял, что моих рук, которыми я заработал на это белоснежное, как ангельские крылья, платье, на этом празднике жизни не было. Я сидел в своей пропахшей металлом и одиночеством бытовке на очередном объекте за Полярным кругом, смотрел на маленький экран телефона, а за окном выла вьюга. Экран светился чужим, глянцевым счастьем, а за окном была моя реальность — бесконечная, белая пустота. И в тот момент эти две картинки слились в одну, и я впервые за много лет почувствовал оглушительную, абсолютную тишину внутри.
Я увеличил фото. Лиза. Моя Лизонька. Обворожительная, как эльфийская принцесса. Рядом с ней — Костя, ее муж. Хороший парень, серьезный, ответственный. Он смотрел на мою дочь так, как я когда-то смотрел на ее мать, — с восторгом и обожанием, от которого перехватывает дыхание. На заднем плане — нарядные гости, ресторан, цветы. И Людмила, моя бывшая жена, с бокалом шампанского и выражением лица римской патрицианки, удачно выдавшей дочь замуж. Я вглядывался в их лица, в детали интерьера, в отражения в зеркалах, с какой-то безумной, идиотской надеждой найти там себя. Может, я стою где-то в углу? Может, просто не попал в кадр? Но меня там не было. Я был человеком-невидимкой, банкоматом, функцией, которая исправно выдала нужную сумму и которую после этого убрали в дальний ящик за ненадобностью.
Память — жестокая штука. Она подсунула мне картинку из прошлого, из той жизни, где мы еще были семьей. Обычный вечер. Я возвращаюсь со смены, уставший, в рабочей спецовке, от которой несет озоном и жженым металлом. Я открываю дверь, а в гостиной — гости. Людмила, моя эффектная, пахнущая французскими духами жена, бросает на меня испепеляющий взгляд.
— Игорь, ради всего святого, не выходи так! — шипит она, подлетая ко мне. — У нас люди! Переоденься, умойся! От тебя… пахнет.
Я тогда растерянно улыбнулся:
— Людочка, я только что с объекта. Откуда я знал? Сейчас, я мигом.
Но ее лицо было похоже на маску из ледяного фарфора. Этот вечер закончился разговором, который и стал началом конца.
— Я не могу больше жить с работягой, — сказала она, глядя не на меня, а на свое отражение в темном окне. — Я хочу мужчину, за которого не будет стыдно. Элегантного. Представительного.
Я не понимал. Я любил ее, любил нашу маленькую Лизу. Я работал как проклятый, чтобы у них было все. А оказалось, что им нужно было не «все». Им нужен был фасад. Красивая обертка. А я, со своими почерневшими от работы руками, в эту обертку не вписывался. Я был «неуместен». Это слово я услышу еще раз, много лет спустя. Но тогда оно прозвучало впервые. Я не стал унижаться и спорить. Я просто согласился на развод. Я думал, так будет честно.
Честность. Забавное слово. Людмила тоже любила говорить о честности, особенно когда речь заходила об алиментах. «Все должно быть по закону», — говорила она, хотя сама занималась аудитом и зарабатывала не меньше моего. Я не артачился. Я платил. И платил не только по закону. Я платил по любви. По безграничной, слепой любви к своей дочери.
Когда Лиза была маленькой, ей было все равно, как я выгляжу. Она с визгом бросалась мне на шею, пачкая мою рабочую куртку мороженым. Она обожала наши походы в парк и кафе. Я приходил за ней, и вся ее ватага подружек знала: Лизин папа угостит всех. И я угощал. Я был счастлив видеть ее смех, ее радость. Я был готов отдать все за эти моменты.
А потом она выросла. И вирус материнского снобизма поразил и ее. Сначала она начала просить о встречах где-нибудь подальше от центра, «где нас никто не знает». Потом был тот разговор у школы, который до сих пор стоит комом у меня в горле. Я принес ей деньги на новую куртку. Она выскочила из-за угла, как шпион на явке.
— Пап, только давай быстро, чтобы никто не видел, — прошептала она, выхватывая у меня купюры.
— Лиза, что случилось?
Она покраснела, опустила глаза.
— Папа, здесь нас могут увидеть одноклассники. Что они обо мне подумают? У них отцы — бизнесмены, юристы… А ты? Ты простой сварщик!
Мне было больно. Так больно, что захотелось взвыть. Но я сдержался. Я сказал себе: это переходный возраст. Она просто хочет быть как все. Это пройдет. И я согласился на ее правила. Я стал тайным отцом, отцом-невидимкой, который появляется в безлюдных переулках, чтобы сунуть в руку дочери очередную пачку денег.
Потом был финансовый институт, куда она поступила, разумеется, на платное отделение. Моей зарплаты стало не хватать. И я начал мотаться по стране. Север, Сибирь, Дальний Восток. Я жил в вагончиках, питался чем придется, работал по двенадцать часов на морозе или на невыносимой жаре. Я не видел жизни. Я видел только цель — обеспечить мою девочку. Чтобы у нее были лучшие платья, последняя модель телефона, походы в клубы и кафе. Чтобы она ни в чем не знала отказа. Я копил деньги. Мечтал, что к старости построю коттедж за городом и куплю Лизе собственную квартиру. Чтобы у нее было то, чего не было у меня.
Она принимала мои деньги как должное. Наша связь превратилась в транзакцию. Она звонила, когда ей что-то было нужно. Говорила холодно, сдержанно. Часто уворачивалась от моих объятий при редких встречах.
— Ну, папка! От тебя пахнет! Мазутом и чем-то еще жженым!
Я смеялся. Глупо, натужно. И любовался ею. Стройная, красивая, модная. Моя дочь. Моя гордость. Моя боль.
Месяц назад раздался звонок от Людмилы. Голос был слаще меда.
— Игорь, Лиза замуж собралась. Сам понимаешь, расходов – куча! Деньги нужны. Когда сможешь прислать?
Новость меня взволновала, обрадовала. Моя девочка выходит замуж! За Костю. Я его видел пару раз, он мне понравился. Правильный парень, работящий. Я был счастлив.
— Конечно, Люд, сейчас же отправлю. А свадьба-то когда?
— О дате сообщим дополнительно, — уклончиво ответила она.
И началось. Следующий месяц моя жизнь превратилась в обслуживание их «проекта» под названием «свадьба». Почти каждый день — звонок.
— Игорь, нужны деньги на кольца. Мы выбрали очень красивые.
— Игорь, нужно внести залог за ресторан.
— Игорь, Лиза нашла платье своей мечты. Оно дорогое, но она в нем принцесса!
— Игорь, услуги фотографа, парикмахера, ведущего…
Я переводил деньги. Я снял большую часть своих сбережений, которые годами откладывал на коттедж. Мне было не жаль. Это же свадьба моей единственной дочери! Я представлял, как поведу ее к алтарю. Как она, красивая и счастливая, будет танцевать свой первый танец.
Мой закадычный приятель и коллега, Витька, ткнул меня в бок:
— Костюм тебе нужен, отец! Как на свадьбу пойдешь? В спецовке?
И мы пошли в магазин. Я чувствовал себя неуклюже в этих дорогих бутиках. Продавцы смотрели на мои руки, на мою простую куртку. Но я выбрал. Лучший костюм. Темно-синий, идеально сидящий. Я заплатил за него целое состояние. Но я был счастлив. Я был готов.
А потом звонки прекратились. Я ждал. Неделю, вторую. Лиза на сообщения отвечала односложно: «Занята, пап, потом». Говорила что-то про сюрприз. Я ждал. Я доваривал последнюю трубу на нашем объекте и думал, что как раз успею к торжеству. Я уже присмотрел цветочный салон в родном городе, где хотел заказать для нее самый роскошный букет.
И вот сегодня, сидя в этой холодной бытовке, я от скуки зашел в соцсеть. И увидел.
Я долго сидел, глядя на экран. А потом решительно набрал номер дочери. Она сняла трубку не сразу.
— Лиза, здравствуй. Поздравляю. Случайно узнал, что ты вышла замуж.
На том конце провода повисло молчание.
— А что же ты меня не пригласила? Я ведь отец.
— Папка, понимаешь… — голос ее был виноватым, но твердым. — Мы с мамой решили, что ты будешь неуместно смотреться на свадебных фото. Ну, мы боялись, что ты снова появишься в своих потрепанных джинсах, с руками, где на пальцах все ногти обломаны! Понимаешь, пап?
Нет. Я не понимал.
— Костик, правда, хотел тебя позвать, — быстро добавила она. — Мы даже поругались. Но я запретила ему вмешиваться в наши семейные отношения. Я ведь правильно сделала?
— Значит, постеснялась меня, дочка? — спросил я, и мой голос был спокоен, как штиль перед бурей. — Моих рук постыдилась? А то, что я этими руками тебе на институт, платье и кольца золотые заработал, не вводит тебя в смущение?
Она что-то начала говорить в ответ, но я уже не слушал.
— Передай своему супругу, что мне очень его жаль!
Я положил трубку. А потом, одним движением, удалил из контактов два номера: «Дочь» и «Людмила». Все. Конец. Занавес.
В этот вечер мы с Витькой сидели в нашей бытовке. Он притащил откуда-то бутылку хорошего коньяка.
— Ну что, за молодых? — неловко спросил он.
— Нет, — я усмехнулся, наливая коньяк в железные кружки. — За свободу. И за начало строительства.
— Какого строительства?
— Моего коттеджа, — я поднял кружку. — Мечта должна сбыться.
Мы выпили. Коньяк обжег горло. За окном выла вьюга. А я смотрел на свои руки. На эти почерневшие, в шрамах и ссадинах, с обломанными ногтями руки сварщика. Руки, которых они так стыдились. И впервые за много лет я не чувствовал ни боли, ни обиды. Только гордость. Это были честные руки. Руки, которые умели создавать. И теперь они создадут дом. Настоящий дом. Только для меня.