— Ольга Викторовна, вам нужно взять себя в руки, — сказала сестра Валя, ставя на стол чашку с остывшим чаем. — Уже месяц прошёл.
Месяц. Как будто срок давности для материнского горя — тридцать дней, и всё, хватит убиваться...
Я кивнула, не поднимая глаз. В углу комнаты лежал Макс, большой рыжий лабрадор. Сашина собака. Он смотрел на меня печальными карими глазами, и я видела в них ту же пустоту, что чувствовала сама.
— Может, тебе психолога найти? — продолжала Валя, поправляя свою модную стрижку. — Или к врачу сходить, антидепрессанты попить. Нельзя же так раскисать.
«Раскисать». Как будто я печенье в чае...
— Тётя Оля, — вмешалась Лена, Валина дочка, — мама права. Надо как-то... ну, жить дальше. Саша бы не хотел, чтобы вы так страдали.
Двадцатипятилетняя умница, которая точно знает, чего бы хотел мой покойный сын. Саша прожил тридцать четыре года, последние два года боролся с проклятой болезнью, а она знает, чего бы он хотел...
— Я понимаю, — проговорила я тихо. — Спасибо, что пришли.
Валя вздохнула, посмотрела на часы:
— Нам пора, у Лены ещё дела. Но ты подумай о том, что я сказала, ладно? И вообще... может, выйти куда-то? В театр, к подругам?
Подруги. После Сашиных похорон все мои подруги словно испарились. Звонили первую неделю, сочувствовали, а потом начали избегать. Наверное, боялись, что моё горе заразно.
— Конечно, — кивнула я. — Подумаю.
Когда они ушли, я села в Сашино кресло и посмотрела на Макса. Он поднял голову, словно ждал команды.
— Ну что, мальчик, — прошептала я. — Остались только мы с тобой.
Макс медленно поднялся и подошёл ко мне. Положил свою большую голову мне на колени и вздохнул — так по-человечески, что у меня перехватило дыхание.
Саша взял его щенком семь лет назад. «Мам, смотри, какой красавец! Назовём Максом — он же максимально прекрасный!» Тогда мне эта собака казалась обузой. Шерсть везде, нужно гулять два раза в день, ветеринар, корм... А теперь Макс — всё, что у меня осталось от сына.
— Валя права, — сказала я вслух, поглаживая собачью голову. — Нужно жить дальше. Только как, Макс? Как жить, когда больше незачем?
Макс поднял на меня глаза и тихонько гавкнул. Не требовательно, как обычно, когда просил гулять или есть. Утешающе что ли.
Я расплакалась. Опять. Уже которую сотню раз за этот проклятый месяц.
Вечерами стало особенно тяжело. Раньше Саша звонил после работы, рассказывал про свои проекты, про коллег-программистов, которые вечно что-то не так кодили. Смеялся над начальством, жаловался на дедлайны. А теперь в квартире стояла такая тишина, что я слышала, как тикают часы в прихожей.
— Знаешь, Макс, — говорила я, сидя на кухне с очередной чашкой остывшего чая, — твой хозяин был такой умный. В школе всегда отличником был, в институт поступил сам, без репетиторов. А потом эти компьютеры его... Говорил, что хочет своё приложение создать, чтобы людям помогать.
Макс лежал у моих ног и внимательно слушал. Не уходил, не зевал, как обычно делают собаки, когда им скучно. Слушал, будто понимал каждое слово.
— Он тебя так любил, — продолжала я, наклоняясь погладить его. — Помнишь, как фотографии с тобой в соцсети выкладывал? «Мой лучший друг Макс на прогулке», «Макс изучает квантовую физику» — это когда ты на его учебники лёг. Дурачился с тобой, как маленький.
Собака вздохнула и положила голову мне на ноги. Тёплая, тяжёлая, живая.
На следующий день позвонила Валя:
— Оль, ты как? Лучше?
— Нормально, — соврала я.
— Слушай, а собаку-то зачем держишь? — вдруг спросила сестра. — Может, кому отдать? А то тебе сейчас не до неё, да и хлопотно.
Я почувствовала, как что-то сжалось в груди:
— Что значит отдать?
— Ну, в добрые руки. Или в приют. Зачем тебе лишние заботы? Ты и так еле держишься.
— Валя, — я сжала телефон покрепче, — это Сашина собака.
— Ну и что? Саши больше нет, а ты мучаешься с псом. Тебе сейчас покой нужен, а не шерсть по всей квартире.
— Я не отдам Макса.
— Да ладно тебе упрямиться! — сестра начала раздражаться. — Что в этом такого? Обычная собака, таких полно.
Я положила трубку, не попрощавшись. Руки тряслись.
Макс сидел рядом и смотрел на меня с каким-то пониманием в глазах.
— Обычная собака, — пробормотала я, присаживаясь на пол рядом с ним. — Как она не понимает? Ты же не просто собака. Ты... ты часть Саши. Ты его любил, он тебя любил. Как я могу тебя отдать?
Макс потёрся головой о мою руку, и я обняла его за шею. Пахло собачьей шерстью и тем шампунем, которым Саша его мыл.
— Мы же не отдаём тех, кого любим, правда? — шептала я ему в ухо. — Даже когда очень больно. Даже когда все вокруг говорят, что нужно «отпустить» и «жить дальше».
В эту ночь Макс первый раз лёг спать рядом с моей кроватью. До этого он всегда спал в Сашиной комнате, на своём любимом коврике. А тут пришёл, устроился на полу у изножья и остался.
Когда я проснулась от очередного кошмара — снилось, что Саша зовёт меня, а я не могу его найти — Макс тут же поднял голову. Подошёл и положил морду мне на руку.
— Тебе тоже снится? — спросила я в темноте.
Он тихонько скулил, и мне показалось, что да. Ему тоже снится хозяин, который не вернётся домой.
Прошло ещё две недели. Я почти перестала выходить из дома, заказывала продукты с доставкой. Макса выводила только во двор, быстро, по делам. Разговаривать с соседями не хотелось — все эти сочувственные взгляды и дежурные «как дела, держитесь» меня добивали.
Валя звонила реже, но всё так же нудно:
— Оля, ты превращаешься в затворницу. Это нехорошо.
— Мне так лучше, — отвечала я.
— Лучше? Ты же деградируешь! Целыми днями с собакой разговариваешь, как ненормальная.
А я и правда разговаривала с Максом. Рассказывала ему про Сашу — про то, как он в детстве боялся темноты, как в школе влюбился в учительницу математики, как первый раз привёл домой девочку и покраснел до корней волос. Макс слушал, иногда тихо повизгивал, будто отвечал.
— Знаешь, он хотел детей, — говорила я, гладя собачью шерсть. — Часто говорил: «Мам, когда у меня будут дети, я им куплю точно такого же пса». А теперь... Теперь внуков у меня не будет. Никого не будет.
В такие моменты Макс обязательно подползал ближе и клал голову мне на колени. Тёплый, живой комочек посреди ледяной пустоты.
А потом случился тот вечер. Самый тяжёлый из всех.
Позвонила племянница Лена:
— Тётя Оль, мама просила передать... Ну, она больше не может так. Говорит, что вы совсем опустились, ни с кем не общаетесь, только с псом болтаете. Может, всё-таки к врачу?
— Лена, — я сжала телефон, — я нормально себя чувствую.
— Какое нормально? — она вздохнула. — Мама права, может, пора уже... ну, принять ситуацию? Саша умер, это ужасно, но жизнь продолжается. А вы застряли в прошлом.
Застряла в прошлом. Как будто материнская любовь — это багаж, который нужно сдать в камеру хранения.
— У меня есть только прошлое, — сказала я тихо. — Будущего нет.
— Да что вы говорите! Вам всего шестьдесят два, можно ещё столько всего...
— Чего столько? — перебила я. — Одинокие походы в театр? Курсы вязания для пенсионерок? Новый муж, который будет рассказывать, какой у него был замечательный первый брак?
— Ну зачем так мрачно...
— А ты представь, — голос мой стал совсем тихим, — что умрёт твоя мама. И все вокруг скажут: «Хватит убиваться, найди себе новую маму». Какого чёрта?
Лена замолчала.
— Тётя Оль, я не хотела...
— Знаешь что, — я почувствовала, как внутри всё холодеет, — не звоните больше. Ни ты, ни мама. Я поняла — я вас раздражаю. Моё горе неудобное, затянувшееся, портит всем настроение.
— Да что вы! Мы просто переживаем...
Я отключила телефон и швырнула его на диван.
В квартире стало так тихо, что я слышала собственное дыхание. За окном шумели машины, где-то смеялись дети, жизнь продолжалась. А я сидела в этой тишине и чувствовала, как проваливаюсь в какую-то чёрную дыру.
«Зачем я живу?» — подумала я. «Ради чего? Саша больше не позвонит, не придёт, не обнимет. Внуков не будет. Родственники устали от меня. Подруги исчезли. Зачем мне эта пустая жизнь?»
Слёзы лились ручьём. Я рыдала в голос, как не плакала даже на похоронах. От безнадёжности, от злости, от чудовищной несправедливости.
И тут к моим ногам подполз Макс. Он ткнулся мордой в мои колени, потом встал на задние лапы и положил передние мне на плечи. Обнял, как умел.
— Макс, — всхлипнула я, обнимая его. — Что же нам делать? Как жить?
Он отстранился, посмотрел мне в глаза и тихо гавкнул. Потом подошёл к двери и начал скрести лапой — как делал, когда хотел на прогулку.
— Сейчас? — я посмотрела на часы. — Уже десять вечера.
Макс настойчиво скулил, подбегал ко мне и снова к двери.
— Ладно, — я вытерла слёзы. — Идём.
На улице было прохладно и тихо. Макс шёл рядом, не тянул поводок, как обычно. Мы дошли до скамейки в парке, где Саша часто с ним играл, и Макс сел, глядя на меня.
— Он тебя сюда приводил? — спросила я.
Макс тихо гавкнул.
Я села рядом и вдруг почувствовала что-то странное. Не облегчение — нет. Но как будто кто-то невидимый сел рядом со мной на скамейку. Кто-то тёплый и родной.
— Знаешь, Максик, — прошептала я, — может, Саша прав. Может, нужно заботиться о тех, кто рядом. О тех, кто любит нас и не умеет говорить.
Макс подошёл и положил голову мне на колени. В лунном свете его глаза казались почти человеческими.
С того вечера что-то изменилось. Не то чтобы боль ушла — она осталась, просто стала не такой режущей. Теперь у меня была цель: заботиться о Максе. Не из чувства долга, а потому что он стал мне действительно дорог.
Утром я стала кормить его не просто сухим кормом, а готовить каши с мясом, как раньше делал Саша. Макс ел с удовольствием, виляя хвостом.
— Тебе нравится? — спрашивала я, и он радостно гавкал.
Прогулки стали длиннее. Мы ходили в парк, где Макс носился за палками и знакомился с другими собаками. А я невольно разговаривала с их хозяевами.
— Какой красивый лабрадор! — сказала однажды пожилая женщина с маленьким спаниелем. — Сколько ему лет?
— Семь, — ответила я. — Это был... это собака моего сына.
— Был? — она внимательно посмотрела на меня.
И я вдруг рассказала ей всё. Про Сашу, про болезнь, про то, как Макс стал единственным, кто меня понимает. Женщина слушала, кивала, а потом сказала:
— Знаете, я тоже недавно осталась одна. Муж умер год назад. И вот эта малышка, — она погладила своего спаниеля, — она меня спасла. Каждое утро нужно вставать, кормить, гулять. Жизнь продолжается через них.
Мы проговорили час. Оказалось, её зовут Тамара Ивановна, и она тоже программистов знает — внук в этой сфере работает.
— А вы не думали волонтёрством заняться? — спросила она на прощание. — В приюте для животных всегда руки нужны. Я туда иногда хожу, помогаю.
Я задумалась. Дома погладила Макса и сказала:
— А что, идея неплохая. Поможем твоим собратьям, а?
Он радостно гавкнул, будто одобрял.
Через неделю мы с Максом впервые приехали в приют. Я боялась, что не выдержу — столько брошенных, больных животных. Но Макс вёл себя удивительно спокойно, подходил к клеткам, обнюхивал других собак, будто говорил: «Всё будет хорошо».
Директор приюта, энергичная женщина лет сорока, сразу оценила моего помощника:
— У вас золотой пёс! Видите, как он других успокаивает? Такие собаки — находка для нас.
Я стала приезжать дважды в неделю. Помогала кормить, убирать, а Макс общался с другими собаками, особенно с теми, кто долго не мог найти хозяев.
— Он как психолог, — смеялась одна из волонтёров. — К грустным подходит, ложится рядом, а игривых на прогулку зовёт.
Дома я рассказывала Максу о том, что видела:
— Сегодня ту рыжую дворняжку забрали! Помнишь, которая в углу сидела? А боксёр Рэй наконец-то начал есть. Ты же с ним подружился, он тебя слушается.
Макс внимательно слушал, иногда тихо поскуливал — сопереживал, что ли.
Месяца через три я поняла, что почти не плачу. Боль никуда не делась, но она перестала быть единственным содержанием моей жизни. Теперь были Макс, приют, новые знакомые.
Валя позвонила после долгого молчания:
— Оль, как дела? Ты на связь не выходила.
— Дела хорошие, — ответила я спокойно. — Работаю волонтёром в приюте для собак.
— В приюте? — удивилась сестра. — А зачем?
— Затем, что там нужна помощь.
— Но ведь это же не работа... Не оплачивается...
— Валя, — я погладила Макса, который лежал у моих ног, — не всё в жизни измеряется деньгами.
После разговора я подумала: как странно устроена жизнь. Все думали, что я схожу с ума, разговаривая с собакой. А оказалось, что именно Макс вывел меня из тупика. Не советами «жить дальше», не уговорами «взять себя в руки». Просто любовью. Безусловной, терпеливой, собачьей.
Вечером мы сидели на нашей любимой скамейке в парке. Макс лежал рядом, изредка поглядывая на пробегающих мимо детей.
— Знаешь, мальчик, — сказала я ему, — Саша гордился бы тобой. И мной тоже, наверное. Мы же не сдались, правда?
Макс поднял голову и тихо гавкнул. А мне показалось, что где-то рядом, совсем близко, кто-то улыбается.
Уже сегодня опубликую ещё один рассказ. Обязательно подписывайтесь, чтобы не пропустить 👇