Горькая ягода 198
Ирина шла, не разбирая куда ступает. Снег снова начинал падать. Мелкий, лёгкий.
У стога она остановилась. Потом рухнула в солому. Неуклюже, всем телом.
Слёзы потекли сами. Без разрешения.
Она смотрела вверх, в небо — серое, безмолвное.
На душе было пусто. Сумрачно и холодно.
Но где-то в глубине всё ещё жила надежда. Хотя бы искра.
***
Жар в топке гудел глухо, как обида в груди. Пётр работал без остановки — резкими движениями сгребал уголь и швырял его в огонь. Крупные куски летели с глухим стуком, рассыпаясь по краям. Пот стекал по вискам, по шее мужчины. Рубашка прилипла к спине. Он не замечал.
Поезд только что прошёл мимо. Мимо того самого места, где должны были ждать Вальтер и Ирина. Где состав должен был остановиться.
Но остановки не было.
Он понял всё, ещё подойдя к станции. В Ягодном на параллельном пути стоял состав. Длинный, грузный, с прикрытыми тентами платформами. Немецкая техника. Танки. Пушки. Мотоциклы.
Они раньше никогда здесь не стояли. Всегда — на большой станции в городе. Но теперь… Теперь — диверсии. Теперь немцы искали тишины и уединения, где меньше глаз. Малые станции стали новыми опорными точками. С меньшим риском. Здесь заливали воду, грузили уголь, обслуживали технически.
Пётр понял это не сразу. Только сейчас всё сложилось. Если есть техника — значит, есть охрана. Если охрана — значит, никакой остановки.
— Сегодня ничего не получится, — глухо сказал Васильев. Он стоял у окна, глядел вперёд. — Кругом немцы. Мы не сможем остановиться.
Пётр не ответил. Только кивнул.
Поезд не сбрасывал хода. Но Пётр чувствовал — Васильев всё же немного притормозил. Совсем чуть. Настолько, чтобы на циферблате скорость опустилась на пару делений.
Это не могло помочь. Но это было не безразличие.
Снаружи, вдоль насыпи, ходил патруль. Немцы шагали не торопясь, уверенные в своем порядке. Один обернулся, будто что-то уловил. Глянул прямо на локомотив — и прошёл мимо.
— У ветлы — пусто, — хрипло сказал Васильев. — Ни души.
Пётр ничего не ответил. Знал: это худшее, что он мог предположить.
Он вскинул лопату. Резко. Уголь полетел в пасть огня. И снова замахнулся. Лопата резанула воздух, как сабля.
Движения были резкими, без пауз. Петр будто хотел вычерпать своё бессилие, свой страх, свою злость — всё сразу. Уголь разлетался. Искры сыпались из топки.
Он знал, зачем делает это. Работать было легче, чем стоять. Легче, чем думать.
Он не мог выкинуть из головы мысли о Вальтере и Ирине. Работал, совершенно не думая, что делает.
Васильев молчал. Не вмешивался. Он знал: каждый теперь сам справляется с этим грузом ответственности.
Внутри паровоза было жарко, будто они ехали сквозь ад. Но снаружи всё оставалось зимним. Сухой морозный воздух, ледяная пыль от колёс.
Лопата упала.
Пётр стоял, тяжело дыша. Уперся в бортик. Грудь ходила ходуном. Лицо было чёрным от сажи. Глаза — пустыми.
Васильев обернулся. Посмотрел. Хотел что-то сказать. Не стал.
Поезд шёл дальше.
Со вчерашнего вечера Петр не сомкнул глаз. Лежал на кровати, поджав колени, будто пытаясь сжаться до самого малого, чтобы не мешали мысли. Но они всё равно ломились — густые, острые, давящие.
Он всё думал, как Ирина и Вальтер выбирались из города. Как крались, обходя охрану. Сколько раз могли попасться.
Он знал — если их возьмут, никто ему не скажет. Только тишина. Только отсутствие. Только пустота на месте встречи.
Он понимал это. И всё же надеялся.
Надеялся, что они придут. Что всё получится. Что он и Васильев заберут их на пути. Он боялся, что что-то сорвется. Но именно это и случилось. Худшее.
И Вальтер с Ириной не вышли. И поезд не мог остановиться. Немцы, наоборот, махали флажками, поднимали руки — быстрее, быстрее. Состав с техникой, патруль на насыпи — всё говорило одно: не вздумайте замедляться.
Пётр вжался в стенку, стиснул кулаки. Мысли метались. Где же они сейчас? После ночного перехода — в чистом поле?
В Ягодном? Может, у Ирины есть там кто-то знакомый? Но как пробраться? Везде немцы. Любое движение — риск.
А вдруг…их взяли еще в городе.
В груди стояла тяжесть. Он не мог ничего решить. Ничего сделать.
— Наберись терпения, — глухо сказал Васильев.
Пётр вздрогнул. Не ожидал голоса.
— Всё равно сейчас ничем не поможешь.
Тёплая, крепкая ладонь легла ему на плечо. Плотно. Без слов, без лишнего.
Это было важно. В этот момент особенно.
Он не один. Васильев рядом. Значит, всё ещё можно держаться.
Пётр немного успокоился. По крайней мере, руки больше не дрожали. Он снова принялся за работу, проверил давление, притушил пламя. Двигался медленно, сосредоточенно. Но тревога не отпускала. Она не утихала — просто отступила внутрь, в самые глубины, туда, где болит по-настоящему.
Они с Васильевым не обсуждали случившееся. Ни слова. Не нужно было. Всё было ясно и так.
Как можно продержаться в открытом поле сутки? Без укрытия, без тепла? Может, укрытие нашли. А может, и нет.
Пётр гнал эти мысли. Но они возвращались.
Для себя он твердо решил, что один никуда не пойдет. Приказ он помнил и даже понимал, откуда шла опасность. Если канал связи Вальтера провалился, могла всплыть информация о Петре. "В случае чего спущусь в подпол, - подумал он. - После моего ухода на Васильева падет тень. Могут отстранить. Тогда Ирину и Вальтера никто не заберет. А это гибель". Больше он к этому решению не возвращался.
Обратный путь казался длиннее. Состав шёл привычно стуча о шпалы. Ровный стук колёс казался тише. Снег в поле лежал тяжёлый, приглушённый. Небо темнело медленно — день короткий, но тянулся, как нарочно, долго.
Когда подъезжали к Ягодному, Пётр встал у окна. Приник к стеклу, будто хотел разглядеть каждую кочку, каждый куст.
Поля тянулись до горизонта. Снег чередовался с проталинами. Где-то торчали стебли былой стерни. Где-то — следы зверя. Человеческих не было.
Немцев — тоже.
Патруль ушёл. Исчез и утренний состав с техникой. Всё снова выглядело пустым, как обычно.
Но Пётр не обманывался. Он знал — враг рядом. И те, кто остались в поле, были в опасности.
Поезд остановился на конечной. Железнодорожники вышли за ворота. Пётр едва добрался до дома.
Каждый шаг давался с трудом. Не от усталости — от пережитого. Он вошёл, не раздеваясь, сел на лавку. Сидел долго, не шевелясь.
Лег в кровать. Сон не шёл.
В голове крутились лица. Вальтер. Ирина. Как они пробираются сквозь снег. Как идут по пустому полю.
Он закрыл глаза. Покоя не было.
***
Ирина сидела, прижав колени к груди. Сутулилась, будто хотела спрятаться в самой себе. Слёзы еще не высохли. Лицо опухло, нос покраснел, глаза резало от ветра и бессонницы. Она всхлипывала не от боли — от бессилия. И это было страшнее.
Шорох шагов — она вздрогнула.
Вальтер вернулся к стогу. Остановился, огляделся, прислушался. Тихо. Равнина вокруг молчала, только вдалеке изредка слегка чем-то шуршало — может, зверь, может, ветер крутил какую ветку.
Он посмотрел на Ирину.
— Отставить слёзы, — сказал машинально. Голос был ровным, без грубости. Просто — как приказ.
Она подняла глаза. В них — вызов. Не дерзость, а укор. Будто он не имел права говорить ей это сейчас, в этом холоде, в этой тишине, после всего.
Вальтер не спорил. Присел рядом, вдохнул воздух — сухой, с запахом соломы и инея.
— У нас есть целый стог. Лучше не придумаешь. И, главное, — есть наблюдательный пункт.
Он смотрел в сторону — туда, где вдали терялась тонкая линия железной дороги. Сейчас её не видно. Но он знал — она там.
— Нужно заняться делом, нужно сделать углубление.
Начал работать. Не торопясь, но основательно. Солома хрустела. Он отодвигал пласт за пластом, формируя в стоге углубление, продавливал ногами пол, выдергивал острые пучки стеблей.
Ирина наблюдала, молчала. Только изредка вытирала ладонью лицо. Слёзы больше не шли. Их не осталось.
Через час всё было готово. Небольшая камера, с плотными стенками и низким «потолком».
— Заползай, — сказал Вальтер.
Она сползла в нишу. Сразу стало тише. Теплее. Воздух — затхлый, но не колючий. Здесь можно было спрятаться, переждать.
Вальтер снова удалился — занял точку у дерева. Пригнулся, наблюдал.
Вернулся, когда начало вечереть. На лице — усталость. В голосе — сухость, как от холода.
— Сейчас организуем сеанс связи, сообщу нашим связным, что нас надо ждать завтра. У меня, кстати, есть еще сведения. Было бы неплохо их передать в центр. Но... я не знаю координат. Связаться не смогу. Очень обидно, - он произнес это больше для себя, констатируя свою беспомощность в этом вопросе.
Ирина оживилась. Приподнялась.
— Я знаю. Пётр меня когда-то научил. Я попросила — он показал. Я помню.
Вальтер впервые за день задержал на ней взгляд дольше обычного. Кивнул.
— Молодец. Тогда — работаем.
Они выбрали момент, когда ветер гнал снежную пыль и можно было надеяться, что сигнал немцы не отследят. Развернули рацию, проверили батареи, антенну. Вальтер быстро отбил свою информацию.
— Теперь ты. Настраивай, — сказал он.
Ирина ловко вбила параметры. Пальцы дрожали, но не ошибались. Сеанс связи начался.
Пошли точки - тире — короткие, чёткие.
Передача длилась недолго. Этого хватало. Они выключили рацию, свернули.
— Сделали, — тихо сказал Вальтер. — Быстро, значит, не засекут.
Он полез в солому. В нишу.
— Иди сюда. Надо отдохнуть. Ночь была тяжёлая. Теперь нужно спать. Может, вдвоём не околеем.
Он попытался улыбнуться. Беззвучно, только уголками губ.