Первый этаж хрущёвки. Забор, ограждающий училище, и узкая полоска земли под окнами, заросшая лопухами, кустарником и огромными тополями. Как же хорошо, подумал я, никаких дорог, машин, идиллия. Потирая руки, я размышлял: «Вот повезло, оторвал кусочек тишины в мегаполисе!» Но как же я ошибался…
Впервые я почувствовал неладное, когда решил открыть окно в шесть утра. Я отпрыгнул и подполз к подоконнику как можно незаметнее. Под моим окном, пригнувшись и перебегая от куста к дереву, двигались красные кхмеры, то есть вьетнамцы с соседнего вещевого рынка. Их отряд насчитывал около тридцати бойцов. Они двигались бесшумно, ступая след в след, и это зрелище завораживало. Они прятались от патрульных машин, которые, как комбайны, собирали с них наличку. Сбор урожая был поставлен на поток: на каждой улице по машине, и в каждой — теснота, морды правоохранителей, которые усиленно втягивали животы и жадно вращали глазами.
Но обитатели джунглей вели себя тихо, не напрягали. Однако по тропе Хошемина иногда пытались двигаться представители среднерусской возвышенности, в основном пьяные. Они производили много шума: треск, мат, а потом жалобное блеяние застрявшего в кустарнике славянина. Однажды я подумал, что это котёнок, но увидел заплаканную небритую харю матерого мужика, который мяукал из самого колючего и густого куста. Он пытался пройти сквозь него. Зачем? В пяти метрах была параллельная дорога! Ровный асфальт и даже палатка с мороженым. Но это всё мелочи.
Перехожу к мистике.
Каждый день в пять тридцать утра я просыпался от странных звуков. Сначала было непонятное цоканье по цементной отмостке, потом трёхминутный треск и шевеление нескольких кустов, а затем — глубокий, полный удовлетворения, вздох. Ну, всякое бывает. Может быть, кто-то просто гадит. Но это каждый день! Хоть часы сверяй. Я пытался разглядеть, как кусты ходят ходуном, но никого не видел, а потом всё замирало… и этот вздох. Я решил подкараулить.
Ровно в полшестого утра на углу дома появился огромный старый чёрный пёс, который живёт во дворе и которого подкармливают сердобольные старушки. Увидев меня, он замер, и я отступил. Пёс постоял, принюхался и затрусил к окнам, и его когти издавали неповторимый цокот. Как он чесался! Боками, задом, чуть ли не кувыркался об эти кусты, и в конце протащил подбородок по толстой ветке, издав тот самый сладострастный вздох. Тьфу, никакой мистики…
Летом у граждан начался гон, брачный сезон. Они усосались яги и пива и ночью и под утро тащили гражданок с «грязными шеями» в кустарники. Устав слушать их громкие признания в любви, я задолбался вставать среди ночи и гонять их. Я записал на диск фразу «А че это вы тут делаете? А?» из знаменитого фильма и включал её с пульта на окне. После этого слышались взвизгивания и топот. Очень удобно.
И вот однажды утром я проснулся от уговоров. Чей-то густой бас уговаривал женщину приступить к соитию, а она ломалась. Я включил магнитолу. В утренней тишине громко прозвучала фраза, знакомая с детства. Самец взревел, начал крутиться, искать конкурента. Судя по звукам, экземпляр был килограммов на десять не меньше. Не найдя цели, он издал мощный поток мата угрожающего характера. Как же лень было вставать и идти к окну! Но тут я услышал знакомое цоканье. Опа, это уже интересно. Всё замерло, и вдруг — глухое рычание. Пёс обомлел, его любимый куст используется каким-то боровом для грязных целей. Я подскочил к окну вовремя. Девица отходила в позе речного скорпиона, со спущенными джинсами, вбок к забору, загребая от страха руками землю и мусор.
Вдоль дома же пёс вцепился в штанину и гнал большую волосатую задницу ухажёра, который вопил и звал на помощь. Несколько раз упав, мужик вырвался от собаки и выбежал на вьетнамцев, которые пробирались к рынку. Что они подумали, увидев полуголого орущего мужика с кровью на ногах, я не знаю, но все они, как один, полезли на забор училища. Хоп, и сидят на самом верху, на корточках, глазами мигают. Мой сосед, выглянув на шум, наблюдал картину маслом. Бесштанная девица ревущая под забором, двадцать взъерошенных вьетнамцев на заборе, довольный пёс