Поезд «Саратов — Москва», вечер, фирменный купейный вагон. Лёгкая усталость в воздухе, запах чая с лимоном, чуть слышный гул колёс. Купе на четверых: две нижних полки, две верхних, столик, ночник, мягкий свет.
Анатолий — 34 года, спокойный, собранный, только что завершил тяжёлую командировку. Он мечтал об одном: наконец занять своё нижнее место, растянуться, выдохнуть, закрыть глаза и забыться под ритм колёс.
Когда он открыл дверь купе, то увидел:
На его нижней полке уже сидел дед. Лет под шестьдесят. В поношенной жилетке, с поцарапанным термосом, разложивший на салфетке огурцы, сало, ломоть чёрного хлеба. На столике — банка с домашними грибами и пузатый пакет из-под супермаркета.
Дед уже наливал чай из термоса, глядя добродушно, но уверенно.
— Ну здравствуй, парень! — бодро сказал он. — Садись рядом! Сейчас хлебнём, закусим. Всё домашнее!
И, не дожидаясь ответа, добавил, с наставительным тоном:
— Настоящие мужики — они всегда уступают. У меня ж верхняя, а мне ж тяжело туда лезть. Ты молодой, тебе не трудно будет.
Анатолий замер с чемоданом в руке.
В голове за секунду пронеслось: «Неужели опять? Ну почему всегда так?»
Он посмотрел на свой билет — нижняя полка, 11-е место.
Посмотрел на деда — уже расположился, уже разложил еду, уже начал лекцию.
И понял: сейчас решится, как он проведёт всю дорогу — с покоем или с чужой историей о "правильных мужиках".
Когда вежливость говорит против тебя
— Извините, — начал Анатолий, сдерживая раздражение. — Эта нижняя — по билету мои.
Указал пальцем на свой билет, чтобы всё прояснить. — Место одинадцатое — мое.
Дед покивал с улыбкой, будто выслушал детскую шалость:
— Вижу, сынок. Вижу. Ты всё по правилам. — Он с сожалениями вздохнул. — Эти правила что? Ветеранов должны защищать, а получается наоборот.
— Ветеранов? — Анатолий сжал ручку чемодана покрепче. — Ветеранов чего?
— Ветеранов жизни! — с ноткой покровительства произнес старик. — Ветеранов труда. Я с трудовых фронтов, сынок. В поезде покоя хочу. Внизу проще забираться с такой спиной.
Дед похлопал по своему поясу с явно наигранно-мучительным выражениями.
— Ты, конечно, поймешь. Ты здоровый, молодой… Воспитаешь в себе человечность. В следующий раз старшим уступишь, да?
Анатолий стиснул челюсти.
— Нет, — выдавил он. — Эти правила существуют для всех. Вне зависимости… — Он сделал паузу. — …от возраста. Полка — моя.
Дед покачал головой с выражениями крайнего разочарования:
— Какие нынче мужики… всё по правилам да по местам… Человечности ноль…
Когда совесть пытаются повести за нос
Дед вздохнул так театрально, будто вся жизнь пронеслась у него перед глазами.
— Эх… — покачал головой. — В мое время с такой черствостью людям руку не подавали.
— В мое время правила существуют для всех, — с трудом сохранив спокойствие, произнес Анатолий. — В том числе для пожилых.
Дед понизил голос, перейдя на полушепот с нотами угрозы:
— Ты представляешь, сынок… В поезде всякое бывает. Воры, карманники… Никогда не знаешь, с чем можешь столкнуться. А старым людям нужен покой. В противном случае… всякое может произойти.
— Что вы пытаетесь намекать? — Анатолий сжал кулаки.
Дед покосился в коридор, затем перевел свой пронизанный хитротой взор на Анатолия:
— В крайнем случае… может так выйти, что всякое потеряется… телефон, деньги… Ты представляешь?
— В следующий раз я пойду к проводнице с жалобой, — твердо сказал Анатолий. — И покажу свой билет. Там всё написано чётко.
Дед покорно вздохнул:
— Всё равно… совести у тебя нет, сынок… совести.
У Анатолия всё сжималось в душе — но не совесть, а кулаки. Он боролся с самим собой: перейти на крик, сдать старика проводнице, выдавить из него правду…
Или взять себя в руки, выстроить дистанцию, закрыться в себе до самой Москвы.
Скандал на колёсах
Дед с кряхтеньем сдвинул салат и банку с грибами в сторону, но с нижнего сиденья вставать так и не собрался.
— Ты совести лишён, сынок, — повысил голос старик. — Воспитал себя по правилам, а про человечность забыл! Раньше с стариками так не поступали.
— Раньше старики так себя не вели, — твердо парировал Анатолий.
— Ты что, хам? Хам! — взвился дед. — Воспиталось поколение щенков, а не мужиков! Воспринимаешь всё по букве! Человека за человеком не видишь! — Он с угрозой покатил банку с грибами по столу, с грохотом задев чашку с чаем.
Чай разлился по столу, потёк вниз, покапал на сиденье — то самое, которое Анатолий выкупил по билету.
— Всё! Хватит! — Анатолий повысил голос, пытаясь взять ситуацию в свои руки. — Вызову проводницу! Вызову начальника поезда! Эти провокации должны прекратиться.
Дед сжал кулаки:
— Вызови! Вызови! Всё равно народ увидит правду — что ты выжил старика с его законного места! В следующий раз с тобою так поступят, поймёшь, да поздно будет.
Дверь купе с грохотом сдвинулась в сторону, вызывав внимание нескольких пассажиров в коридоре.
— Что тут у вас? — с тревогой заглянула проводница.
— Он пытается занять мою полку! — сказал Анатолий.
— Он выгоняет старого человека! — заорал дед.
Несколько человек столпились у проёма — с любопытством, с сочувствием, с угрозой в голосах.
Скандал набирал обороты — по одну сторону власть традиционной морали, по другую — правила, защищающие права каждого.
Начиналось противостояние, которое покажет, что в поезде прав тот, для кого право — не пустая декларация.
Когда правила побеждают наглость
— Всё, разберёмся, — проводница взяла инициативу в свои руки. — Билет покажите.
Анатолий вытащил свой, с явно напечатанным: «11 — нижнее».
Дед возмущённо покрутил головой:
— Эти правила… Эти правила топчут совесть! Раньше всё по людям было…
— В поезде всё по правилам, — спокойно произнесла проводница. — Эти правила существуют, чтобы избегать подобных ссор.
— Он выгоняет старого человека! — повысил голос старик, пытаясь взять толпу в союзники.
— Никогда такого не было! Раньше людям уступали! — вторили парочку голосов с коридора.
— Раньше также были правила, — твердо возразила проводница. — Место выкуплено. Эти правила должны защищать всех, иначе получается произвол.
Дед стиснул кулаки:
— Рано вы так… В следующий раз с вами поступят так же! В следующий раз вы поймёте, что человечность всё равно нужно иметь.
— Человечность следует проявлять с уважения прав других, — проводница закрыла папку с билетами. — Встаньте, пожалуйста.
Дед с кряхтеньем собрал свой контейнер с едой, банку с грибами, салат, с трудом встал и взгромоздился на верхнюю полку.
Воцарилась натянутая тишина — смешанная с покраснениями лиц, с возмущениями других пассажиров, с вздохами самой проводницы.
Анатолий сел, вытер столик салфеткой, выдавил из себя:
— Спасибо.
Поезд покатил дальше — с прежнего курса. В ходе колёс с легкостью вырисовывался простой вывод: права должны защищаться — иначе их просто попирают.
Уступать нужно по совести, а защищаться по праву
Поезд проносился по полустанкам, сливался с ночью, с гудком возвещая следующий город.
Анатолий сидел у стола, вытирая остатки чая с пластиковой столешницы. В купе царил покой — не примирения, а порядка.
Дед притих на верхней полке, закрывшись одеялом с головой.
«Неужели так всё устроено? — размышлял Анатолий. — Вежливость используется как слабость, совесть — как крючок… И всё равно, когда ты защищаешь свой покой, кажется, будто ты совершаешь что‑неправильное…»
По проезжающим за окном полустанкам проносились воспоминания прошлого: когда люди вставали с места просто из сочувствия, а не из чувства вины; когда право защищалось с достоинством, а не с угрозами и провокацией.
«Уступать нужно по совести, а защищаться — по праву», — сформулировал про себя Анатолий.
Когда проводница в следующий раз заглянула в купе, чтобы взять чашки, Анатолий поймал ее взгляд, кивнул с благодарностью. Она также кивнула в ответ — с полуулыбкой человека, знающего: всё равно всякое бывает, но правила существуют для всех.
Поезд набирал скорость. Впереди были другие полустанки, другие люди…
а Анатолий знал, что с собой в следующий путь возьмёт не покорность, а устойчивость.
И эту устойчивость у него не сможет отнять никто.