Дождь хлестал по крышам рыбацкой деревушки Узкое Устье, превращая дороги в грязные потоки. В трактире «Заброшенный Якорь» было душно от влажного тепла тел и запаха дешевого эля. В углу, за самым темным столом, сидел кузнец Гарт – широкоплечий, с лицом, изборожденным прожилками гнева и выпивки.
Он громко хвастался удачной сделкой, не замечая, как тень от камина удлинилась и сгустилась позади него. Когда он поднялся, чтобы потребовать еще кружку, тень обрела форму – высокую, в черном плаще с капюшоном, скрывавшим лицо. Холодный ветер ворвался в трактир, погасив несколько свечей.
Последнее, что увидел Гарт – две точки холодного синего света под капюшоном. Мертвецкая хватка сомкнулась на его горле. Хруст кости прозвучал как удар плетью по беззащитной спине. Тело могучего кузнеца рухнуло на грязный пол. Владелец трактира в ужасе крестился. Некромант... Он здесь...
На следующий день деревня была в панике.
А на рассвете пришла новая весть: старое кладбище на холме осквернено. Могила молодого рыбака Еремы, недавно утонувшего во время шторма, была вскрыта. Земля разбросана, гроб разломан. Тела не было. На грязной земле виднелись следы, уводящие вглубь Тихого Леса – туда, где в покосившейся башне, поросшей мхом и мрачными легендами, обитал тот самый Пожиратель Мертвых, Черный Алхимик, Некромант.
В трактире «Заброшенный Якорь» царила густая атмосфера страха и нерешительности. Новость об осквернении могилы Ерема всколыхнула деревню, но теперь, когда надо было действовать, многие жители Узкого Устья топтались на месте, перешептываясь и пряча глаза. Мысль о том, чтобы идти в самую пасть Тихого Леса, к логову Некроманта, парализовала.
– А если он... нас всех... – пробормотал молодой рыбак, дрожащими руками сжимая рукоять ножа.
– Может, лучше к властям в город послать? – робко предложила старуха Агафья, крестясь. – Пусть солдаты разберутся...
– Солдаты! – фыркнул кто-то. – Седмица пути! А этот... этот черный алхимик за это время еще кого-нибудь прикончит или могил разворотит!
Именно в этот момент тяжелая дверь трактира распахнулась, впуская порыв ледяного ветра и дождя. На пороге стоял отец Мартин. Но это был не привычный сдержанный пастырь. Его лицо, обычно бледное и аскетичное, пылало праведным гневом. Глаза, глубоко запавшие от бессонницы, горели фанатичным огнем. Мокрые пряди седых волос прилипли ко лбу. Он не вошел – он буквально вторгся, его влажная ряса развевалась, как знамя.
– Сомневаетесь?! – его голос, обычно тихий и назидательный, громыхнул, как удар грома за окном, заставив всех вздрогнуть. Он прошел в центр трактира, окидывая собравшихся взглядом, полным презрения к их малодушию. – Вы видите знамения Господни и отворачиваетесь?!
Он ударил кулаком по столу, отчего задребезжали кружки.
– Смотрите! – Мартин указал дрожащей рукой в сторону кладбищенского холма, скрытого за стенами и дождем. – Он пришел! Не просто убийца, но осквернитель! Он вторгся в святая святых – в землю, освященную для вечного покоя! Он вырвал тело Еремы из лона Господня! Для чего?! Для своих мерзких, сатанинских экспериментов! Для оживления плоти или призыва демонов!
Его слова падали, как раскаленные угли, на сухую траву людских страхов. Народ замер, ловя каждое слово.
– Вы помните Гарта? – голос Мартина стал ниже, но не менее страстным. – Сильного, здорового мужчину? Сражен в расцвете сил! Как травинка! И кем? Тьмой, что ходит среди нас! Некромант не человек! Он – сосуд Зла, отвергнувший свет Христов! И пока он дышит на нашей земле – ни одна могила не будет безопасна, ни одна душа не упокоится с миром!
Старуха Агафья попыталась вставить слово:
– Отец Мартин, может, он... может, у него причины? Может, Ерем...
– Причины?! – Мартин резко обернулся к ней, и его взгляд был подобен удару кнута. – Какие причины могут оправдать пляску на костях усопших?! Какие причины узаконят убийство и святотатство?! Это искушение, Агафья! Шепот дьявола в ваши уши! Он хочет, чтобы вы сомневались! Чтобы вы боялись! Чтобы вы позволили Тьме расти!
Он выпрямился во весь рост, воздевая руки, словно призывая благодать, но в его жесте была только ярость.
– Господь испытывает нас! – гремел он. – Он ждет, поднимем ли мы меч духовный и физический против поругания веры! Или мы будем, как малодушные овцы, прятаться по углам, пока Зло пожирает наши души и тела наших предков?!
Он обвел взглядом толпу, выискивая слабых духом. Его взгляд упал на плотника Луку, ставшего недавно старостой, который стоял, потупившись, сжимая и разжимая кулаки.
– Лука! Ты теперь староста! На тебе ответственность! Ты позволишь этому... этому некроманту бесчестить землю твоих отцов? Позволишь ему и дальше сеять смерть и кощунство?! Или ты поведёшь народ защищать свой дом, свою веру, своих мертвых?!
Лука вздрогнул, поднял голову. Под взглядом священника и ожиданием односельчан его сомнения таяли, замещаясь чувством долга и навязанной яростью. Он кивнул, резко, почти злобно.
– А вы! – Мартин повернулся к остальным, его голос стал пронзительно-едким. – Вы будете молиться? Молиться, пока он выкапывает ваших родителей? Ваших детей?! Или вы возьмете в руки то, что можете – вилы, топоры и косы! – да пойдёте изгонять эту нечисть?! Покажите Господу, что вера ваша крепка! Что вы не боитесь вступить в бой с Самим Адом во имя Света!
Фанатизм священника был заразителен.
Страх перед некромантом начал трансформироваться в гнев, подпитываемый чувством вины и религиозным пылом. Сомнения старушки Агафьи были растоптаны риторикой о "пляске на костях" и "шепоте дьявола". Молодой рыбак больше не дрожал – его лицо покраснело, глаза горели.
– Кто со мной?! – крикнул Мартин, хватаясь за тяжелое распятие на груди. – Кто пойдет изгонять Скверну?! Кто защитит святость земли предков?!
– Я! – первым рявкнул Лука, хватая тяжелый заступ.
– И я! – за ним последовал рыбак, выхватывая нож.
– Довольно прятаться! – крикнул кто-то сзади.
– За Гарта! За Ерему! За всех! – подхватили другие.
Трактир наполнился тяжелым гулом решимости, уже граничащей с исступлением. Вилы, топоры, косы и ножи – все, что могло служить оружием, было схвачено. Отец Мартин достал склянку со святой водой и начал щедро кропить толпу, бормоча молитвы об изгнании бесов и даровании победы. Его лицо сияло фанатичной уверенностью. Он видел не людей, идущих на возможную смерть, а воинов Христовых, крестоносцев, изгоняющих нечисть с освященной земли. Его вера была абсолютной, его цель – святой. И в этой святости не было места сомнениям или милосердию к тому, кого он уже заклеймил как воплощенное Зло.
– Вперед! – скомандовал он, распахивая дверь навстречу ливню и мраку Тихого Леса. – Во имя Господа! Изгоним Скверну!
Впереди был бой с адским некромантом.
И толпа, ведомая фанатиком в мокрой рясе, хлынула в ночь, навстречу башне, в окнах которой мерцал тот самый зловещий голубоватый свет, который отец Мартин в своей огнём горящей вере считал несомненным доказательством дьявольского присутствия. Они шли не просто убивать – они шли совершать святое дело, не подозревая, что истинное лицо святости и зла в эту ночь будет явлено им совсем не так, как они ожидали.
Башня некроманта встала перед ними как гнилой зуб среди вековых сосен.
Воздух вокруг был неестественно тих, даже птицы не пели. Окна светились тусклым, мертвенным голубоватым светом. Деревенские столпились у тяжелой дубовой двери. Лука выставил вперед заступ.
– Готовы? – прошипел он. Угрюмые, но уверенные кивки. Дверь с грохотом слетела с петель и рухнула на пол.
Они ворвались в помещение, готовые к самому ужасному – к котлам с кипящими снадобьями, к висящим на крюках трупам, к костям, сложенным в пирамиды...
Но деревенские увидели совсем другое.
Комната была заставлена книгами. Множество книг. На столах, на полках, грудами на полу. В центре стоял простой деревянный стол, на котором лежало тело Еремы. Оно было чисто омыто, одето в простую, но опрятную рубаху.
Рядом с телом стоял некромант.
Но это был не монстр из их кошмаров. Капюшон был откинут, открывая бледное, изможденное лицо человека средних лет. Темные круги под глазами говорили о бессонных ночах. Его длинные пальцы не колдовали, а аккуратно поправляли складки на рубахе покойного. А главное – он разговаривал. С пустотой у стены.
– ...и ты уверена? – тихо спрашивал он, глядя на место, где, казалось, ничего не было. Его голос был усталым, но мягким. – Теперь ты спокойна, когда твой убийца, истязатель и развратник отдал Богу душу на Его суд? Тебе этого достаточно? Ведь он силой лишил тебя жизни и невинности...
И тогда в углу комнаты, где падал свет от синей лампы, воздух заколебался. Проявился силуэт – полупрозрачный, мерцающий, как туман. Девушка. Юная, с печальными глазами и венком из полевых цветов в волосах, которого не было при жизни. Призрак.
– Да, Аргил, – ее голос звучал как шелест листьев. – Он просил меня каждый день. Но я... я не могла, не хотела. Я не любила его, а он только больше бесился. До сих помню его сильные руки, прежде державшие кузнечный молот, разрывающие мое платье, а потом сжимающиеся на моей шее.
Некромант – Аргил – кивнул, проводя рукой по лицу.
В этом простом и таком человеческом жесте была бездна усталости.
– Я понимаю, Лира. Оковы несправедливости тяжелы. Но теперь ты свободна? Клятва исполнена?
Призрак девушки улыбнулся. Ее форма стала светлее, почти невесомой.
– Свободна. Спасибо тебе. Я могу идти к свету. Но... – ее взгляд скользнул к замершим в дверях деревенским, их лица были искажены не гневом, а полным недоумением и страхом. – Ты же знаешь, как они видят тебя... Зачем ты это делаешь? Снова и снова?
Аргил вздохнул. Он наконец повернулся к непрошеным гостям. В его глазах не было ни злобы, ни страха. Только глубокая, вековая усталость и... сожаление?
– Потому что кто-то должен, – тихо сказал он, обращаясь скорее к призраку, чем к живым. – Кто-то должен услышать последний шепот, последнюю просьбу, последнюю несправедливость, которую не смогли исправить при жизни. Кто-то должен помочь им уйти.
Он махнул рукой в сторону тела Еремы.
– Его родным было лень везти тело за три дня пути к морю, где он хотел упокоиться после смерти. Они захоронили его здесь, для их удобства. Душа мертвеца металась, не находя покоя. Я лишь отвожу его туда, где он обретет мир. – Аргил посмотрел на священника, отца Мартина, который белел как мел. – А кузнец Гарт... Он убил эту девушку, Лиру и лишил её невинности. Забрал ее жизнь из-за похоти и жадности к ее приданому. Она не могла уйти, пока убийца ходил свободным, пока ее клятва мести висела на ней тяжелым камнем. Я лишь... развязал узел, который связывал ее с этим миром страданий.
Тишина в башне некроманта стала гулкой.
Вилы опустились. Топоры замерли. Крестьяне смотрели то на усталого человека у стола, то на светящийся призрак девушки, чей образ начал медленно таять, наполняя комнату тихим светом и чувством невыразимого облегчения.
– Зло... – пробормотал Лука, глядя на Лиру, чей свет становился все ярче и теплее. – Мы думали... ты зло...
Аргил усмехнулся – горько и печально.
– Зло? Часто ли зло возвращает покой? Зло ли – дать голос безгласной несправедливости? Вы хороните тела по вашему разумению и называете это порядком. Я помогаю душам обрести их покой, и вы называете это кощунством. – Он отвернулся, его плечи сгорбились под невидимой тяжестью. – Я устал. Устал от страха в ваших глазах. От камней у порога. От крестов на моей двери. Я просто делаю то, что не делает никто другой. Исполняю последний долг перед теми, кого уже не слышат живые.
Свет от призрака Лиры вспыхнул ослепительно, на мгновение озарив башню теплым, почти солнечным сиянием, и погас. В воздухе осталось лишь легкое эхо благодарности и ощущение чистоты. Аргил стоял, глядя в пустоту, где только что была душа, обретшая свободу. Его лицо в синем свете лампы казалось еще более изможденным.
Священник первым опустил голову.
Он перекрестился, но не в сторону некроманта, а туда, где исчез свет. Затем он молча развернулся и вышел. Остальные, потупив взгляды, стыдливо отводя глаза от человека в черном, потянулись за ним. Вилы и топоры волочились по полу, уже не как оружие, а как ненужный груз.
Аргил не смотрел им вслед. Он медленно подошел к телу Еремы, поправил воротник рубахи, положил на грудь покойного морскую раковину, принесенную с того самого берега.
– Скоро, друг, – прошептал он. – Скоро ты услышишь шум прибоя. Твой долгий путь домой окончен.
Он погасил синюю лампу. В башне остался лишь тусклый свет одинокой свечи, освещающей усталую спину человека, который нес свой крест в одиночестве, исполняя долг перед мертвыми в мире, где живые видели в нем только тьму. В мире, где истинное добро часто прячется за самыми страшными масками, а настоящее зло порой носит личину благочестия. Он снова взялся за работу. Долг не ждет.
Священник шел впереди всех.
Шаги деревенских, тяжелые и приглушенные стыдом, удалялись по тропе к Узкому Устью. А в его душе бушевала буря, куда более страшная, чем ночной лес. Картина в башне – этот усталый человек, этот светлый призрак, слова о долге и несправедливости – врезалась в сознание как нож. Он видел облегчение Лиры. Чувствовал чистоту ее ухода. Но мог ли он, священник, слуга Господа, поверить в доброту того, кто общается с мертвыми? Кто убивает и оскверняет могилы?
Искушение! – зашептал внутренний голос, наливаясь знакомой фанатичной силой. Это тончайшее искушение! Дьявол принял личину усталого праведника! Он показал тебе красивую ложь, чтобы посеять сомнение, чтобы ты отвернулся от истинной веры! Он осквернил кладбище, убил Гарта – разве это не факты?!
С каждым шагом сомнения вытеснялись нарастающей волной самооправдания и праведного гнева. Некромант не был добр. Он был хитер. Он обманул простодушных крестьян, использовал образ невинной жертвы, чтобы скрыть свою черную суть! Он одурачил их всех, и отца Мартина в первую очередь!
Священник чувствовал, как жгучий стыд за свою минутную слабость переплавляется в ярость. Он не мог вернуться в деревню. Не мог смотреть людям в глаза, зная, что оно – воплощение Зла – осталось безнаказанным, торжествуя свою победу над их доверчивостью и наивностью.
Он свернул с тропы, споткнулся о корень и рухнул на колени в мокрый мох. Грязь проступила на рясе. Священник не замечал. Схватив распятие, он начал молиться. Не тихо, не смиренно, а исступленно, почти крича, сотрясаясь от рыданий гнева и отчаяния:
– Господи, не оставь! Защити раба Твоего от козней лукавого! Дай сил разглядеть ложь под личиной кротости! Дай мужества исполнить долг Твой! Изгони эту скверну, Господи! Не дай ей насмехаться над святостью Твоей! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь! Аминь! Аминь!
Он повторял "Аминь" снова и снова, пока слова не слились в нечленораздельный рык. Мимо, по тропе, прошли деревенские. Лука мельком увидел скрюченную фигуру в темноте, но не остановился. Никто не остановился. Их гнев выдохся, сменившись тягостным недоумением и желанием поскорее забыть эту ночь. Мартин остался один.
Когда их шаги затихли, священник поднялся.
Его слезы высохли. В глазах горела только ледяная, абсолютная уверенность. Он ошибся лишь в одном – он поверил, что Зло можно изгнать толпой. Нет. Его нужно уничтожить. Лично. Во славу Господа. Он повернулся и пошел обратно к башне, сжимая в руке тяжелое медное распятие, его основание было массивным и твердым, как камень.
Башня стояла в прежней тишине. Дверь оставалась лежащей на полу после их бегства. Голубоватый свет внутри погас, лишь тусклый желтый отсвет свечи мерцал в окне первого этажа. Мартин вошел бесшумно, как тень. В главной комнате было пусто. Тело Еремы по прежнему аккуратно лежало на столе. Затем он услышал тихий шорох снаружи, за дверью, ведущей в небольшой садик за башней.
Он крался, прижимаясь к стенам. Распятие в его руке было готово стать орудием кары. В саду, у каменной тумбы, заросшей диким плющом, стоял некромант. Он был без своего зловещего капюшона, в простом темном плаще. В руках он держал горсть мелких белых полевых цветов. Он бережно укладывал их на тумбу, поправляя стебли. Его лицо в свете восходящей луны было по-прежнему бледным и усталым, но в нем была какая-то странная, хрупкая сосредоточенность и мир. Некромант выглядел... беззащитным.
Для Мартина это было последним доказательством обмана. Личина! – пронеслось в его мозгу. Он украшает алтарь Сатане!
Не раздумывая, с тихим рыком праведной ярости, Мартин выскочил из укрытия. Аргил только начал оборачиваться на шум. Медное распятие со свистом рассекло воздух и со всей силы ударило некроманта по виску. Глухой, кошмарный звук. Аргил рухнул беззвучно, как подкошенный колос. Цветы рассыпались по земле.
Отец Мартин встал над ним, тяжело дыша. Сердце бешено колотилось, адреналин пылал в жилах. Он видел, как на бледной коже проступила темная вмятина, как тонкая струйка крови поползла по виску к волосам. Аргил лежал без движения. Зло повержено.
– Слава Тебе, Господи! – Мартин упал на колени рядом с телом, воздевая окровавленное распятие к небу. – Слава Тебе! Я исполнил волю Твою! Скверна уничтожена! Твоя святая земля очищена! Благодарю Тебя за силу и веру!
Он молился, захлебываясь словами благодарности, ощущая экстатическое очищение. И в этот момент умирающий Аргил открыл глаза. Не тусклые, не затуманенные болью. Ясные и глубокие. Он медленно повернул голову и посмотрел прямо в лицо ликующему священнику.
И в этом взгляде не было ни ненависти, ни проклятия. Только бесконечная, всепонимающая жалость. Жалость к Мартину. К его слепоте. К его фанатизму. К той тьме, которую тот принял за свет.
Этот взгляд пронзил священника острее любого ножа.
Вся его праведная ярость, весь экстаз победы испарились в одно мгновение. Он увидел в этих глазах не дьявола, а... человека. Человека, которого он только что убил. Убил во имя своего Бога. Убил за то, что тот помогал другим.
– Н-нет... – прошептал Мартин, отползая назад. Кровь на распятии вдруг показалась ему не святой, а чудовищной. Взгляд Аргила преследовал его, этот немой укор, эта невыносимая жалость. – Нет! Ты... ты обманщик! – закричал он, но в его голосе уже была паника.
Священник вскочил, больше не в силах выдержать этот взгляд, и побежал. Бежал без оглядки через лес, спотыкаясь, царапаясь о ветки, чувствуя, как тот взгляд жжет ему спину, как кровь на руках жжет кожу. Он бежал от башни, от мертвого тела, от правды, которую не мог принять.
Аргил лежал на холодной земле среди рассыпанных цветов. Боль уходила, уступая место нарастающему холоду, покою и тишине. Последнее, что он видел – убегающую фигуру священника и звезды над головой. Жаль его... – промелькнула последняя человеческая мысль. Такой сильный... и так слеп...
Темнота накрыла некроманта.
Но смерть для Некроманта – не конец. Это лишь переход. Его дух, уже давно связанный с Потоком Мертвых, не устремился к свету, как душа Лиры. Он задержался на пороге. Знание, накопленное за десятилетия служения мертвым, его нерастраченная воля исполнить долг, сама жестокость и несправедливость его убийства – все это создало мощный резонанс в магических тканях мира.
Внутри его бездыханного тела началось движение. Холодный, неживой огонь вспыхнул в глубине угасших глаз. Кости наполнились не кровью, а силой некротической магии, древней и безличной. Кожа стянулась, приобретая вид старого пергамента. Рана на виску затянулась темной, безжизненной тканью.
Аргил поднялся. Вернее, его тело поднялось, движимое новой, холодной волей. Глаза, в которых теперь горели лишь крошечные точки синеватого пламени, осмотрели мир. Все было иначе. Яркие краски жизни померкли, зато мир наполнился миллионами тончайших нитей – шепотами душ, эхом несправедливости, слезами неупокоенных. Он видел их с невероятной ясностью. Чувствовал их боль с леденящей точностью.
Человеческие эмоции – усталость, жалость, печаль – исчезли. Растворились, как утренний туман. Осталась только цель. Долг. Бесконечный долг перед мертвыми. Теперь ни страх живых, ни их фанатизм, ни даже их насилие не могли его остановить. Он был свободен от боли, свободен от усталости, свободен от жалости.
Он стал Личем – Вечным Служителем, Хранителем Последнего Шепота.
Он наклонился и подобрал один из белых цветов, упавших с тумбы. Хрупкий лепесток не дрогнул в его бесчувственных пальцах. Лич положил цветок обратно на камень. Жизнь была хрупка. Смерть – вечна. И его работа только начиналась. Теперь, став частью вечности, он мог помочь куда большему числу душ. С безжалостной эффективностью, лишенной человеческих слабостей.
Добро отца Мартина, его праведный удар, породил не гибель, а новую, куда более могущественную форму служения. Ирония судьбы была совершенна: фанатик, пытавшийся уничтожить "Зло", невольно дал ему силу стать бессмертным инструментом помощи тем, кого живые так часто забывали и предавали.
- Предыдущая история