Ночной порой к небольшому деревянному строению гордо носившему звание городского вокзала подрулила машина скорой помощи. Подъехала спокойно, можно сказать, не спеша, без включенной мигалки. Из белой машины с красным крестом выкатилась похожая на колобок женщина средних лет. Невысокая, кругленькая в выглядывающем из-под медицинской куртки белом халате, она выглядела очень недовольной. Непонятный вызов к непонятной пациентке!
Стоянка поезда на станции всего три минуты. Но за эти три минуты проводница одного из поездов успела доложить, что пассажирка вела себя не очень адекватно весь путь. Шарахалась от других пассажиров, не раздевалась. Укутала шарфом всю нижнюю часть лица. Сначала стояла возле туалета, потом ушла в тамбур. Там, в тамбуре, на полу, ее и обнаружила проводница, когда пассажирке пришло время выходить. Проводница хотела помочь сойти, но пассажирка не дала к себе приблизиться.
— Я сама, — хрипло выкрикнула она и практически выпала из вагона поезда.
Проводница увидела, как шатающейся походкой идет молодая еще, если судить по глазам, женщина к зданию вокзала. Рванула следом, чтобы доложить на станции, что женщине требуется срочная медицинская помощь.
А фельдшеру, на приехавшей скорой, вызов очень не нравился.
«Вероятно алкашка! Напоролась в поезде так, что идти не может. А я должна ехать, помощь оказывать, в ущерб нормальным пациентам» — думала фельдшер.
Думала до тех пор, пока не вошла в деревянное здание с большими округлыми окнами и не увидела её — больную пассажирку, единственного человека в маленьком зале ожидания. Пассажирка полулежала на деревянной лавке, приспустив с лица шарф, потому что не было рядом людей и тяжело дышала.
Город маленький, больница в нем всего одна. И, естественно, весь медперсонал в лицо друг друга знает. И Аню все знали. У нее внешность приметная — красивая, худенькая, с большими голубыми глазами. Аня славилась в больнице своей безотказностью и добротой. Ухаживать за тяжёлым лежачим пациентом — да, конечно, выйти в ночную смену — да, подменить медсестру в операционной — да. Аня никому не отказывала.
Засуетилась полная фельдшер в своей необъятной медицинской куртке. Поставила на пол фанерный ящичек с красным крестом, подбежала. Пытаясь поднять Аню, «закудахтала»:
— Ой, да как же это? Как ты на вокзале-то оказалась? Что с тобой?
— Не надо. Я сама, — натянула шарф на лицо Анна.
Полуприкрытыми глазами вгляделась в лицо фельдшера. Не могла вспомнить, как ее зовут. Голова тяжелая, мысли ворочаются вяло, болезненно.
Так и не вспомнила имя
.— В инфекционное везите. Туберкулез у меня, скорее всего.
— Доигралась, — всплеснула руками фельдшер, машинально делая шаг назад. — Говорили ведь тебе! Я слышала про безногого уголовника. Его надо было сразу в инфекцию переводить, а ты все с ним нянчилась.
Если бы у Анны были силы, она бы усмехнулась. Что-что, а сплетни в больнице передаются молниеносно. С трудом забравшись в машину скорой, Аня думала, что отсевшая от нее на приличное расстояние фельдшер скорее всего в курсе и её личной жизни. Тоже, наверное, думала, что Аня счастливая. Интересно, что теперь думает? Судя по кислому выражению лица, уже так не считает.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Иван жил по инерции. Вставал по утрам, выпивал стакан горячего чая с куском хлеба и шёл в обувную мастерскую. Каждый день возвращался с работы с надеждой, что Аня вернулась. Впрочем, надеяться было особо не на что. Даже когда Аня вернется, а она вернется, Иван был уверен, он же жил в ее доме, даже тогда вряд ли она захочет жить с ним. Что-то подсказывало мужчине, что когда он ударил Степу, это стало началом конца. Аня отдалялась всё больше и больше, и апогеем стало её исчезновение. Вышла вечером с детьми погулять и пропала.
Конечно же, Иван пытался их искать. Бегал в больницу, где Анна работает, а там ему сказали, что она взяла отпуск. Первый раз за всё время работы взяла отпуск на целых две недели.
И все сразу встал на свои места. Аня не просто так взяла отпуск, она взяла его для того, чтобы отвезти Степку сестре. Ивана сразу это понял, догадался.
Вполне возможно, она застанет дома и Антонину. Не зря же этот однорукий, так называемый друг, по имени Андрей суетился, бегал, тряся своими орденами, а потом с уверенностью заявлял, что Антонину оправдали. И Лиза была в этом уверена, перед отъездом Ивана. Скорее всего, так и есть, хоть Ваня и не хотел говорить об этом сыну.
Не столь многого Ваня и хотел. Тихого счастья рядом с любимой женщиной и детьми! Заслуживает этого солдат, прошедший всю войну?
Вот почему, почему Аня так себя повела?!! Зачем стала разговаривать со Стёпкой? Да и пацана он зря притащил. Не ожидал, что сын с характером и не сможет смириться.
Иван злился. Злился на Стёпку, на Тоню, на однорукого Андрея и даже, пожалуй, на Аню. На свою любимую Аню, которая не захотела принять его таким, какой он есть!
Тысячи раз Иван обдумывал, как будет себя вести, когда Аня вернется. Впадал в крайности, сначала думая, что надо умолять ее, просить остаться с ним. Потом решал, что нужно начать с нападением. Какое право она имела увозить его сына? Это не её дело, в конце-то концов!
Так и не выбрав тактику действий, Иван стал просто ждать. Ждать возвращения Ани действовать по обстановке.
Но вместо Анны как-то вечером в дом вошла пожилая женщина, с лицом показавшимся Ивану знакомым. Она вошла без стука, как к себе домой. Нашла Ивана на кухне, намазывающем масло на хлеб.
Готовить мужчина не умел и не любил, всегда считал это не мужским занятием. Вот и приходилось ему давиться в основном хлебом. Всего один раз попытался отварить картофель. Он не доварился и хрустел внутри, как яблоко.
Женщина вошла, не поздоровавшись. Несколько секунд укоризненно смотрела на Ивана, а он пытался вспомнить, где ее видел. Вспомнил, когда заговорила.
— Кузьминична я. В больнице работаю, вместе с Аней. Ее сегодня ночью в инфекционное отделение привезли, с чахоткой.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ивана. Не дрогнувшей рукой он продолжал размазывать масло по куску хлеба.
Кузьминична часто заморгала светлыми редкими ресницами.
— Ты что, глухой, что ли? Тебе на фронте вместе с башкой и слух отшибло? У Ани чахотка. То есть туберкулез. Ее с вокзала привезли. Никак в толк не могу взять, что она там ночью делала? Мы-то в больнице думали, что отпуск берет, чтобы насладиться семейным счастьем.
— Дети с ней были? — глухо спросил мужчина, откусывая хлеб.
— Дети? Нет, детей не было. Анечку одну доставили. А они что, разве не тут? — заозиралась Кузьминична. — Да что у вас вообще происходит?
— А это ее надо спрашивать, что происходит, — поднял тяжелый, мутный взгляд на санитарку Иван. — Кто ей давал право увозить моего сына и где Серёжа?
Голос Ивана был угрожающим. Кузьминична задом переступила порог кухни, выйдя в коридор, от греха подальше. Уж очень страшен был в этот момент мужик, сидевший за столом. Веки набрякли, под глазами мешки, жёсткая многодневная щетина и голова... Иван перестал брить голову с момента отъезда Ани, и сейчас она выглядела очень отталкивающе. Коротенькие волоски с двух сторон, а посередине красный шрам с неровными рваными краями. Шрам будто разделяет голову надвое, будто рассекает её.
«Страшный мужик и злющий какой!» — подумала Кузьминична. «Ему же всё равно на Анечку. Он даже не испугался за неё».
— Не знаю, что и как у вас тут приключилось, — пятилась пожилая женщина, — но часы приёма, когда Аню можно навестить, с одиннадцати до часу.
— Навестить? Разве в инфекционном отделении навещают? — продолжал Иван есть свой хлеб.
— В окошечко. Окошечко там, в двери. Через него поговорить можно, ежели только она в состоянии будет. Я сегодня ходила, Анечка ко мне не вышла.
Иван не слышал, как санитарка ушла. Она всё пятилась, пятилась, так и дошла до выхода. А он ел хлеб. Прислушивался к своим ощущениям и понимал, что не расстроился и не испугался за Аню. Это закономерный итог того, что происходило в последнее время. Эта история не могла закончиться хорошо. Она сама во всем виновата. Не надо было себя так вести. Может, эта болезнь станет ей уроком?
Мысли, что Ани не станет, Иван не допускал. Она не может умереть, она же медсестра. Она его на войне спасла, собой прикрыла. Она выживет, обязательно выживет. Вот тогда, возможно, посмотрит на Ваню другими глазами. Непонятно еще, где она Сережу оставила!
На следующий день Иван ушел с обувной мастерской ровно в половине одиннадцатого. Он пошел в больницу с пустыми руками. А что он понесет? Женщины в доме нет, готовить некому. Ивана раздражала ситуация. Он ещё думал, идти в больницу или нет. Ведь это она сбежала, может, и не стоит её навещать?
Мужчина долго стоял возле толстой двери с небольшим стеклянным окошком. В стекле узкая прорезь, чтобы слышать друг друга.
Аня не появлялась очень долго. Иван уже думал, она не придёт, а оказалось ей просто тяжело. Молодая женщина добиралась до двери по стеночке отделения.
Увидев её в мутное стекло, Иван ужаснулся. Разве это его Аня, его красавица? Уверенность, что сидела в мужчине ещё вчера вечером, что она выкарабкается, начала угасать. Слишком плохо выглядела, слишком тяжелые приступы кашля на нее нападали. Она больше кашляла, чем говорила. Говорила, не глядя на мужчину, глядя в сторону больничного коридора:
— Позаботься о Сереже. Он у твоей бывшей жены.
— Что значит, позаботься? А ты? — растерялся Иван. — Когда ты отсюда выйдешь? Зачем ты вообще туда поехала? Кто позволил тебе самовольничать? Степка должен жить со мной, так решил суд.
— Суд давно решил по-другому, — Анна все еще не глядела на мужчину. — Антонину оправдали и решение пересмотрели. Ты врал, Ваня. Ты все врал. Я тебе честно скажу, если у меня получится вылечиться, если я выйду отсюда, я не буду жить с тобой. А если нет, позаботься о Серёже, у него никого больше нет. Ты должен...
— Я никому ничего не должен! — пнул кирзовым сапогом дверь инфекционного отделения Иван.
Пнул и ушёл, не дав Ане договорить. Он услышал только одно — она с ним больше жить не собирается. Поломала всю его жизнь, рассорилась с детьми, а теперь такое заявляет! Ведь это из-за нее, именно из-за нее, он подписал показания против Антонины, из-за нее Ивана возненавидели собственные дети. И всё потому, что он рвался к ней, к Анечке. Разломал, не оставив камня на камне от прошлой жизни, приехал, а она с ним жить не желает. И спрашивается, что это он такого сделал? Что?!!
Иван шагал широким шагом, распахивая на ходу фуфайку. Мужчине стало жарко, ему не хватало дыхания. Он не не знал, что делать и как жить дальше. И даже то, что Ани действительно может не стать, его сейчас не пугало. Какая теперь разница, будет она жить или нет, если всё равно не с ним? Какая разница?
Ноги шли сами знакомой дорогой к обувной мастерской, и вдруг Иван замер, будто наткнувшись на стену. Куда он идёт? Зачем? Зачем целыми днями горбатиться, подшивать чужие вонючие сапоги? Какой смысл оставаться в этом городе, если она его прогонит?
Бессмысленный взгляд уперся в черные буквы на белом фоне — «Продмаг». Тут можно купить продукты и... водку. Да, водку! Сейчас Ивану казалось, что только эта огненная жидкость сможет своим жаром унять тот жар, что бушует внутри.
Через две недели Кузьминична с опухшим от слез лицом вновь входила в дом Анны. На этот раз пожилая женщина была не одна, с ней шла медсестра по имени Соня, что больше всех дружила со скончавшейся ночью в инфекционном отделении Аней.
Соня плакала с самого утра, плакала и сейчас, подходя к знакомому дому с голубыми ставнями. Да что там говорить, вся больница была в трауре. Анечку любили все, и медперсонал не мог поверить, что она не выйдет больше на работу. В больнице разговоры только о ней. О ее самоотверженности и добром сердце рассказывали пациентам. Медсестры рыдали, врачи ходили хмурые.
Соня вошла в дом первой. После яркого уличного света коридор показался ей темным, и она не сразу разглядела мужчину, валявшегося прямо на полу, лицом вниз. В доме стоял стойкий запах перегара, мужчина храпел. Соня ахнула, а вошедшая следом Кузьминична протяжно выдохнула.
— Запил с горя солдат.
— С какого горя? — шепотом спросила заплаканная Соня. — Он ведь еще не знает. Его надо в чувство приводить, кто будет похоронами заниматься?
— Сдается мне, с него проку мало. Сами все организуем. Скинемся, кто сколько может и устроим нашей Анечке достойные проводы.