Егор Лаврентьев, тридцати восьми лет от роду, программист на удаленке, считал себя адептом новой жизненной философии.
«Комфорт – вот альфа и омега, – вещал он на редких встречах с друзьями, которые еще не отсеялись из-за его специфических взглядов. – Отношения должны быть как любимые тапочки: мягкие, удобные, не жмущие. А если что-то не так – зачем терпеть? Дверь вон там».
Раньше, как говаривала его мама, «все приличные мужики к тридцати были окольцованы». Но времена изменились. Егор, как и множество его ровесников и ровесниц, не спешил связывать себя узами брака. Это был не рок, не «тяжелая судьба», а вполне сознательный выбор. Ну, или почти сознательный. Ведь мода, как известно, дама капризная, и на отношения она тоже распространялась. Сегодняшний тренд – комфорт, и Егор следовал ему с фанатичной преданностью. Золотой телец денег его волновал умеренно (зарплата позволяла жить безбедно), престиж – еще меньше. Главное – чтобы ему было расслабленно и кайфово.
Ане, его новой пассии, поначалу это даже нравилось. После предыдущих отношений с вечно рефлексирующим и требующим «эмоциональных инвестиций» художником, прямолинейность и «легкость» Егора казались глотком свежего воздуха. Ей было тридцать два, она работала маркетологом и тоже ценила свое личное пространство.
«Никаких драм, никаких выносов мозга, – объяснял Егор на третьем свидании, которое проходило в его идеально убранной, минималистичной квартире, где каждый предмет, казалось, был пропитан дзеном. – Я не люблю напрягаться. Если тебе что-то не нравится – скажи прямо. Если мне что-то не нравится – я тоже скажу. И если мы не сможем найти общий язык без ущерба для моего душевного равновесия – ну, значит, не судьба».
Аня кивала. Звучало разумно.
Первый звоночек прозвенел, когда Аня предложила съездить на выходные к ее родителям на дачу.
«Дача? – Егор поморщился, словно ему предложили съесть лимон. – Копать картошку и слушать мамины нотации про «когда внуки»? Нет, спасибо. Мне это некомфортно. Давай лучше закажем пиццу и посмотрим сериал. Если тебе так хочется к родителям – съезди одна, я не против».
Аня немного обиделась, но проглотила. В конце концов, он же предупреждал.
Следующий эпизод случился, когда Аня подхватила грипп. Температура под сорок, ломота во всем теле. Она позвонила Егору, надеясь на поддержку.
«Ой, грипп – это заразно, – бодро ответил он. – Ты лечись, пей чай с малиной. Я к тебе не приеду, не хочу рисковать. Мне завтра важный созвон, нужно быть в форме. Да и вообще, больные люди меня напрягают. Выздоровеешь – позвони».
Аня лежала с градусником, и слезы бессильно катились по щекам. Его «не хочу напрягаться» звучало уже не как здоровая самодостаточность, а как откровенный эгоизм.
Скандалы, если их можно было так назвать, в их отношениях были короткими и односторонними. Точнее, это были Анины попытки достучаться, которые разбивались о железобетонную стену его «комфорта».
«Егор, мне кажется, мы отдалились, – пыталась она начать разговор. – Мы почти не разговариваем о чем-то важном».
«О чем важном? – удивлялся Егор, не отрываясь от игры на приставке. – О смысле жизни? Ань, не грузи. Мне комфортно молчать, если нечего сказать. Тебе некомфортно? Дверь – там».
Он даже не поворачивал головы, просто указывал большим пальцем в сторону коридора. Эта его фраза, брошенная с легкостью, с какой смахивают пыль, ранила Аню каждый раз все сильнее.
Его наглость заключалась в том, что он искренне считал свою позицию единственно верной и даже прогрессивной. Он не видел в ней ни капли эгоизма или душевной лени. Он был уверен, что строит «здоровые» отношения, свободные от «токсичных» обязательств и «ненужных» жертв. Его квартира была его храмом, а он – верховным жрецом культа личного комфорта. Любое посягательство на этот комфорт, будь то просьба вынести мусор не в его «очередь» или желание Ани пойти на свадьбу к подруге, куда ему идти «не хотелось», воспринималось как святотатство.
Однажды Аня, вернувшись с работы уставшая и расстроенная из-за проблем с начальством, хотела поделиться, выговориться. Егор сидел в наушниках, погруженный в свой виртуальный мир.
«Егор, можно тебя на минутку?» – тихо спросила она.
Он снял одно «ухо»: «Чего?»
«У меня проблемы на работе, хотела…»
«Ань, слушай, у меня сейчас рейд, – перебил он, нетерпеливо дернув плечом. – Не до твоих проблем. Давай потом, а? Или вообще не давай. Я тут расслабляюсь, а ты со своим негативом. Мне это некомфортно».
И вот тут Аню прорвало. Не криком, не истерикой. Она просто посмотрела на него долгим, внимательным взглядом, словно видела впервые. И увидела. Не «современного мужчину, ценящего границы», а обыкновенного, инфантильного эгоиста, труса, боящегося любых мало-мальских душевных усилий. Человека, который свою душевную пустоту и неспособность к эмпатии прикрывал модной ширмой «комфорта».
«Знаешь, Егор, – сказала она спокойно, – ты прав. Мне действительно некомфортно. Мне некомфортно с человеком, для которого его диван и приставка важнее живых чувств. Мне некомфортно быть функцией, которая должна только угадывать твое настроение и не доставлять хлопот. И да, я знаю, где дверь».
Она собрала свои немногочисленные вещи, оставленные в его «храме». Егор даже не вышел из-за компьютера. Лишь когда она уже стояла в прихожей, он крикнул:
«Ну и вали! Найдешь себе «комфортного» оленя, который будет твои сопли утирать!»
Аня усмехнулась. Его «наглость» уже не ранила, а вызывала лишь брезгливую жалость. Его глупость заключалась в том, что он искренне верил, будто такой «комфортный» подход – это путь к счастью. На самом деле, это был путь в никуда, в стерильную пустоту одиночества, где нет места ни боли, ни радости настоящих человеческих связей. Он так боялся «напрячься», что разучился жить.
Выйдя на улицу, Аня вдохнула полной грудью. Да, возможно, впереди ее ждали не всегда «комфортные» отношения. Возможно, будут и споры, и притирки, и необходимость идти на уступки. Но это будет жизнь.
А какова ваша зона комфорта?