То утро, признаться, дышало обыденностью — густой запах кофе переплелся с шелестом старой газеты на натертой скатерти, а со спинки стула, как всегда, свисали шерстяные носки мужа. Ленивое мартовское солнце сонно пробивалось сквозь занавески, а радио, будто недовольный сосед, ворчало о погоде и ценах на капусту.
Неожиданный звонок в дверь — и вот я, босая, в стареньком халате, с растрепанными волосами, открываю Наташе. Ну никак не ожидала увидеть ее в такую рань. Влетела вихрем, свежая, с маникюром, куртка небрежно запахнута, а на губах — вызывающе яркая улыбка.
— Привет-привет! — бросается на шею, словно расстались вчера, а ведь… почти восемь лет, если быть честной.
Пьем чай в тягостной тишине, глядя в остывающее вишневое варенье. За окном — тоскливые капли дождя скользят по стеклу.
— Ну, как ты? Все по-старому? — спрашивает тихо. Я улыбаюсь в ответ: а что еще скажешь? Все — как у людей.
Кухонный стол — будто свидетель наших юных откровений. Здесь когда-то, школьницами, мы шептались о мальчишках, строили воздушные замки.
А теперь — две женщины за сорок, каждая с печатью усталости, но еще не растерявшая былой иронии.
— Муж где? — внезапно спрашивает Наташа и хитро прищуривается.
— На работе, как обычно… — отвечаю и улавливаю насмешливый огонек в ее взгляде.
— Ну-ну, — бросает она со смешком, делая глоток чая. — Ты главное, не волнуйся…
Я недоуменно смотрю на нее. Сердце предательски екает: что она задумала на этот раз?
— Ирочка, твой муж давно мне предлагает встречаться, — произносит Наташа с циничной ухмылкой.
Тишина повисает в воздухе, давит своей неловкостью. В голове — звенящая пустота. Вот так — просто, буднично, почти шутя. Как будто невзначай…
Кажется, время вокруг замерло.
Я все еще смотрю в ее глаза. И вдруг мне чудится там что-то новое. Не подруга, нет. А человек, бросающий мне вызов… или протягивающий спасательный круг… или предлагающий отравленный плод.
Когда-то мама учила меня не верить сплетням. Казалось, с возрастом такие истории перестают ранить, но вот оно — взрослое предательство, уместившееся в двух словах, произнесенных с циничной ухмылкой. От подруги, в моей же кухне.
Медленно ставлю чашку на стол. Не дрожит ли рука? Нужно собраться. Главное — не выдать ни страха, ни гнева.
— Ты сейчас… шутишь? — выдавливаю из себя. — Или это всерьез?
Ее улыбка становится шире, обнажая ровный ряд белых зубов и тонкую полоску алой помады.
— А ты проверь, — бросает весело, словно речь идет о погоде, а не о крушении моей семейной жизни.
— Наташа… — голос предательски срывается. — Зачем ты мне это говоришь? Ты в самом деле думаешь, что я поверю? Или… тебе нравится?
— Ир, — она вдруг становится серьезной, и я вижу в ее глазах что-то похожее на жалость, даже усталость. — А если это правда? Что тогда? Ты ведь всегда думала, что у тебя все под контролем. Муж, дети, работа, борщ по расписанию… А бывает, что он — не только твой.
Тяжелое облако опускается на комнату — будто свет померк.
Я начинаю вспоминать: муж и правда в последнее время задерживается на работе. Да и телефон всегда кладет экраном вниз. Но… что же дальше? Я не хочу верить подруге — еще вчера мы болтали о соседях.
— И что же — ты… согласилась? — вырывается у меня. Даже не знаю, что страшнее — поверить в ее ложь или в ее предательство.
Она пожимает плечами.
— Может быть. — Пауза. — А может и нет… Зависит от твоей реакции. Видишь, как интересно: узнаешь правду — и все. Или не узнаешь — и живи дальше спокойно.
Я встаю, пытаясь собраться с мыслями. Верчу в руках чайную ложку, рассматриваю отпечатки пальцев на чашке мужа.
— Ты ведь моя подруга… — произношу почти шепотом.
Она вздыхает.
— Ирка, да взрослая же ты женщина! Не хочешь — не верь. Просто… будь осторожнее. С мужчинами, с подругами, с самой собой.
В кухне теперь пахнет не только чаем, но и чем-то новым — горьким недоверием, тяжелой усталостью, мучительным осадком.
За окном дождь не утихает.
Я не знаю, что делать: плакать, смеяться, поверить… или просто отмахнуться от этих слов и сделать вид, что ничего не произошло.
— Ну и зачем? — спрашиваю снова, но уже почти спокойно.
Наташа смотрит в окно, словно ищет там ответ.
— Потому что давно хотела сказать. И потому что у всех, даже у самых правильных, иногда все рушится. По такому же нелепому поводу.
…Все рушится — или строится заново.
Сижу, слушаю, дышу — тяжело, надтреснуто.
— Ир, не обижайся только, ладно? — голос Наташи становится тише, будто она и сама уже пожалела о сказанном. — Ну, прости… Зачем я это вывалила — не знаю. Может, сама завидую. Вы с Сергеем так давно вместе, двадцать лет — это редкость в наше время.
Я поднимаю глаза. Мне хочется закричать, выставить ее за дверь… Но гнев прячется в горле, застывшим комком.
— Наташа, — тихо отвечаю я. — Если все это правда… Если правда — зачем ты пришла и все это рассказала? А если выдумала — зачем? Ты хочешь мне сделать больно?
— Нет, — она качает головой, и вся ее бравада моментально исчезает. — Я не хотела… Просто… мне самой как-то… плохо. Честно, Ир. Ты не представляешь… каково это — приходить домой и видеть пустоту. Муж ушел, сын вырос, да и вообще никто не звонит… — Наташа сжимает пальцы, ее голос дрожит. — А тут твой Сергей — написал поздравить с днем рождения, спросил, как мои дела, ну я и пошутила. Он вроде как смутился… Потом еще раз написал. Мы и правда пару раз встречались в кафе — но ты не думай ничего такого. Просто болтали. Мне так хотелось, чтобы обо мне вспомнили… чтобы кто-нибудь…
— Но… ты же сказала «встречаться»… — перебиваю я.
— Ир, мне просто нужна была подруга. Но мы давно уже не такие, правда? — устало усмехается она.
Моя злость сменяется внезапной нежностью. Я вижу перед собой не врага, а уставшую и одинокую женщину, такую же, как и все мы иногда бываем.
— Наташа, если бы ты меня позвала раньше — я бы пришла. Правда… Почему ты мне не писала?
— А ты бы ответила? — Ее глаза наполняются слезами. — У тебя, наверно, сто дел, внуки, семья…
Молчание. Я вспоминаю, как откладывала ответы на ее редкие сообщения, как забывала перезвонить. Мне становится стыдно.
Бытовые мелочи разбавляют диалог:
— Ты его любишь? — неожиданно спрашивает Наташа.
Я задумываюсь. Вспоминаю Сергея — уставшего, немного угрюмого, но привычного до боли родного.
— Наверное, да, — отвечаю, без особой уверенности.
Она слабо улыбается и откашливается.
— Не держи зла, ладно? Просто мне самой тяжело.
Я пододвигаю ей тарелку с вареньем.
— Кушай. Тебе сахар в чай добавить?
Наташа виновато улыбается, как школьница. Переводит дыхание, расслабляя плечи.
Беседа затихает, но что-то меняется. Я слышу собственное сердце. И оно вдруг становится мягче, теплее.
— Ирочка, — робко говорит она. — Давай встретимся просто так, на следующей неделе. Без этих глупостей… Просто по душам.
Я улыбаюсь впервые за утро.
— Давай. Но никаких сюрпризов.
За окном все еще моросит дождь, но на душе становится немного светлее.
В кухне вновь уютно тикают часы, а серый мартовский дождь за окном словно уступил место робким солнечным просветам. В доме царит особая тишина. Наташа молчит — то водит пальцем по краю чашки, то будто ненадолго улетает мыслями прочь, и я уже не чувствую к ней прежней злости. Лишь усталость и легкая грусть — мне хочется обнять ее, как тогда, в пятом классе, когда у нее умерла морская свинка, и Наташа рыдала у меня на коленях, а я не знала, как ей помочь.
Так же и сейчас: слов не находится, но и молчать невыносимо.
— Прости меня… Ну, вот честно. Сглупила, — опять повторяет Наташа, совсем тихо.
Я отмахиваюсь, будто отгоняю назойливую муху.
— Живем дальше. Всякое бывает… У всех бывают срывы. И свои тени. Наши мужья, наши страхи, наши глупости… — я внезапно усмехаюсь. — Главное, чтобы за всем этим — оставалось что-то настоящее. Для себя. Для подруг.
Она тихо всхлипывает — смеется или плачет, я и сама не понимаю.
— Вот бы время назад отмотать… — произносит Наташа с робкой надеждой.
— Не получится, — отвечаю ей ласково. — Зато на чай — всегда пожалуйста.
Мы сидим вдвоем, словно укрывшись теплым одеялом: две женщины, две судьбы, два привычных одиночества. И все же сегодня в этой кухне победила не сплетня, не зависть, не предательство — а простое человеческое тепло. То, что, в сущности, и заставляет нас жить дальше. Верить, разговаривать, прощать глупости, приглашать в гости, пить сладкий чай и надеяться — что еще все можно исправить, если захотеть.
Через час я стою одна у окна — Наташе давно пора, и она уходит легко, почти по-девичьи. Смотрю во двор — двоечка бездомных кошек крадется по раскисшим лужам. У Сергея сегодня, наверно, будет длинный рабочий день. Когда он вернется — я сама задам ему свой вопрос. Без обвинений, без поиска скрытых мотивов — просто поговорю, не боясь услышать правду.
И если между мной и мужем есть недосказанность — пусть она рассыплется в прах, не принося той беды, о которой зловеще молчала Наташа своим "привет, Ирочка…".
Там, где заканчиваются страшные фразы, начинаются простые поступки. Добрые, пусть и неидеальные.
Так вот оно что — счастье. Или хотя бы покой. Как у мартовского солнца: несмотря ни на что, оно все равно пробивается сквозь дождь.