Аромат жареной картошки с луком витал на кухне, смешиваясь с паром от кастрюли, где варился гороховый суп. Марина, вытирая руки о фартук, бросила взгляд на часы. Полшестого. Совсем скоро придут дети из школы, а муж Сергей – с работы. Нужно успеть накрыть на стол. Она открыла холодильник, доставая банку соленых огурцов, когда звонок в дверь прозвучал как выстрел. Нежданный, резкий. Марина нахмурилась. Кто это мог быть? Сергей обычно звонил, если задерживался или вел кого-то.
Подойдя к двери, она глянула в глазок. Сердце неприятно ёкнуло. На пороге, подперев рукой косяк, стояла ее свекровь, Галина Петровна. Лицо было привычно-строгим, без тени улыбки или приветствия. Марина глубоко вздохнула, открывая дверь.
– Здравствуйте, Галина Петровна. Что случилось? – спросила она, стараясь звучать ровно, хотя предчувствие чего-то неприятного уже сжимало горло.
Свекровь, не отвечая, прошествовала мимо нее в прихожую, как хозяйка. Сбросила на вешалку свое добротное, но уже поношенное пальто, тяжело вздохнула.
– Завари-ка чаю, Марин. Устала. Ехала через весь город. – Галина Петровна направилась прямиком на кухню, к столу, и опустилась на стул. Ее походка была чуть тяжеловата, но в движениях чувствовалась привычная властность.
Марина, подавив раздражение, поставила чайник. Молча достала чашки, сахарницу. На кухне повисло напряженное молчание, нарушаемое только шипением картошки на сковороде. Марина помешала ее, выключила огонь под супом.
– Так в чем дело? – повторила она вопрос, ставя перед свекровью чашку с горячим чаем. – Дети скоро придут, Сергей с работы…
– К Сергею я потом, – отрезала Галина Петровна, отпивая глоток чая и морщась. – Слабовато заварено. Я к тебе. Дело серьезное.
Марина села напротив, сложив руки на столе. Она знала эту интонацию. Ничего хорошего это не сулило.
– Слушаю.
Галина Петровна выпрямилась, ее взгляд стал жестким, колючим.
– Сережке моему, Андрюшке, учиться надо. В институте. На третьем курсе. – Она сделала паузу, будто давая осознать значимость сказанного. – Учеба дорогая, сам знаешь. А у него стипендия мизерная, только на проезд хватает.
Марина молча кивнула. Она знала, что Андрей, младший брат Сергея, учился на платном отделении какого-то не самого престижного вуза. Знала и то, что Галина Петровна души не чаяла в своем младшеньком, прощала ему все, в отличие от требовательности к старшему сыну.
– Ну вот, – продолжила свекровь, ее голос набирал силу и категоричность. – Денег у меня нет. Пенсия – копейки. А платить надо. Сейчас. За семестр. Иначе отчислят. Позор!
Марина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она осторожно спросила:
– И что вы предлагаете, Галина Петровна? Может, Андрей подработает? Или в деканате попросит рассрочку? Бывают же такие варианты…
– Какая рассрочка?! – фыркнула свекровь, махнув рукой. – Не дурак же он, вкалывать где попало! Учиться надо! Голова у него светлая, не то что у некоторых… – Она многозначительно посмотрела на Марину. – А денег платить некому. Только ты.
Марина замерла.
– Я? Но… у нас свои расходы. Дети, ипотека, кружки…
– Вот именно! – Галина Петровна ударила ладонью по столу, зазвенели чашки. – Твои дети подождут! Подумаешь, кружки какие-то! Музыка, рисование… Блажь! А мой сын – институт кончает! Будущее делает! Вот и плати за его учебу. Сейчас же. Пока не поздно.
Требование прозвучало так, будто речь шла не о десятках, а то и сотнях тысяч рублей, а о какой-то мелочи. Будто Марина была обязана это сделать по умолчанию. Воздух на кухне стал густым, тяжелым. Марина ощутила, как кровь приливает к лицу, а пальцы холодеют.
– Вы серьезно? – ее голос дрогнул, но она заставила себя говорить четко. – Вы требуете, чтобы я сняла деньги, предназначенные на образование и развитие моих детей, и отдала их на оплату учебы вашего взрослого, здорового сына? Который даже не пытается сам заработать?
– Требую! – Галина Петровна встала, ее фигура казалась вдруг больше, заполняя пространство кухни. – И не смей мне перечить! Твои дети – второстепенны! Они подождут год-другой. А мой Андрюша – будущее семьи! Он выбьется в люди, а твои… – Она презрительно скривила губы. – Ну, кто из них выйдет, еще посмотреть надо. Особенно старшая, с ее характером…
Мысль о Лиде, ее старшей дочери, мечтающей стать художницей, о ее горящих глазах на занятиях в художественной школе, о копилке, куда они с Сергеем откладывали на хорошие краски и мольберт, – все это встало перед Мариной яркой, болезненной картинкой. И рядом – образ Андрея, вечно недовольного, ленивого, считавшего, что мир ему все должен.
Марина тоже медленно поднялась. Она чувствовала не гнев, а ледяную, пронизывающую до костей ярость. Ярость за своих детей, за их попранные мечты, за наглость этой женщины, считавшей себя вправе распоряжаться их жизнями.
– Галина Петровна, – ее голос прозвучал непривычно тихо, но с такой металлической твердостью, что свекровь невольно отступила на шаг. – Вы только что произнесли нечто совершенно чудовищное.
Свекровь попыталась перебить, но Марина резко подняла руку, требуя молчания.
– Нет, вы выслушаете меня до конца. Вы заявили, что мои дети – «второстепенны». Что их образование, их таланты, их будущее – это «блажь», которую можно отложить в угоду вашему взрослому, здоровому, но совершенно не желающему брать ответственность за свою жизнь сыну.
Марина сделала шаг вперед. Ее глаза, обычно теплые и спокойные, были холодны, как горное озеро.
– Вы потребовали, чтобы я, мать моих детей, сознательно лишила их возможностей, украла их шансы, для того чтобы оплатить безответственность вашего сына. Потому что вы, его мать, не смогли или не захотели научить его самостоятельности и уважению к чужому труду.
Галина Петровна побледнела. Ее рот открылся, чтобы что-то выкрикнуть, но Марина не дала ей и слова вставить.
– И вот мой ответ вам, Галина Петровна. Слушайте внимательно.
Она сделала глубокий вдох, и ее слова упали в гробовую тишину кухни, звонкие и четкие, как капли ледяной воды:
– Платить за вашего сына я не буду. Ни копейки. Ни сейчас, ни потом. Ваш сын – взрослый человек. Пусть сам зарабатывает на свою учебу, берет кредит, ищет работу или просит отсрочку. Мои дети не будут ждать ни минуты из-за его безответственности или ваших необоснованных амбиций. Их будущее для меня – единственный приоритет. А ваши требования – это верх цинизма и эгоизма, который я не потерплю в своем доме. Вы поняли меня?
Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а как приговор. Галина Петровна стояла, словно парализованная. Ее лицо из бледного стало багровым, глаза выкатились от бешенства и неверия. Она, кажется, не ожидала такого тона, такой беспощадной ясности.
– Ты… ты как смеешь?! – наконец вырвалось у нее хриплым шепотом. – Я тебе… я Сергею… Я всем расскажу, какая ты жадина, какая бессердечная! Ты моему сыну жизнь губишь!
– Рассказывайте, – холодно парировала Марина. – Расскажите Сергею. Расскажите всем. Расскажите, как вы пришли и потребовали отобрать у своих внуков их шансы ради вашего сына, который даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь себе самому. Мне нечего стыдиться. Стыдно должно быть вам.
Она подошла к прихожей и открыла дверь настежь. Холодный воздух с лестничной площадки ворвался в квартиру.
– А теперь, Галина Петровна, прошу вас покинуть мой дом. И не приходите сюда больше с такими «просьбами». Мой дом – это место, где растут и учатся мои дети. Их благополучие – мой закон.
Свекровь, трясясь от ярости, схватила свое пальто. Она не смогла найти слов, только издавала какие-то хриплые звуки. Натянув пальто наспех, она выскочила за дверь, не глядя на Марину.
– Ты пожалеешь! – прошипела она уже с площадки. – Жадина! Детей своих в обиду даешь! Андрюшке институт загубила!
Марина не ответила. Она просто закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал необыкновенно громко в тишине квартиры. Она прислонилась спиной к двери, вдруг ощутив, как дрожат колени. Адреналин отступал, оставляя после себя пустоту и легкую тошноту. Она слышала, как за дверью свекровь что-то кричала, потом тяжелые шаги затихли, спускаясь по лестнице.
Тишина. Только тиканье часов на кухне и все еще витающий в воздухе запах жареной картошки. Марина медленно пошла обратно на кухню. Она машинально подошла к сковороде, помешала остывающую картошку. Руки все еще дрожали.
«Твои дети подождут». Эти слова отдавались в ее ушах жгучим эхом. Как можно было такое сказать? Как можно было даже подумать, что чужие дети менее важны? Что их мечты и потребности можно отбросить, как ненужный хлам?
Она представила лицо Лиды, когда та узнает, что занятия в художественной школе придется бросить. Представила младшего, Антона, который так ждал поездки в летний лагерь с углубленным изучением английского. Все это они планировали, откладывали, считали копейки. И все это должно было рухнуть в одночасье из-за прихоти свекрови и лени Андрея.
Нет. Никогда. Она защитила их. Она сказала «нет». Но цена… цена могла быть высокой.
Ключ щелкнул в замке. Вошел Сергей. Он сбросил куртку, устало потянулся.
– Привет, все дома? – крикнул он. – О, картошечка! Люблю! А что, мама была? Видел внизу, она как ураган пронеслась, даже не поздоровалась. Что-то случилось?
Он вошел на кухню и сразу заметил выражение лица жены.
– Марин? Что такое? Ты как будто… вся белая. Мама что-то натворила?
Марина повернулась к нему. Она чувствовала себя выжатой, но внутри горел тот же ледяной огонь, что и во время разговора со свекровью. Она должна была рассказать. Сейчас.
– Да, Сергей. Твоя мама была. – Ее голос звучал спокойно, но безжизненно. – Она пришла с требованием.
Сергей нахмурился, сел за стол.
– Каким еще требованием? Чего ей надо?
Марина села напротив. Она посмотрела мужу прямо в глаза.
– Она потребовала, чтобы мы немедленно оплатили учебу Андрея за этот семестр. Сказала, что у нее денег нет, а платить надо, иначе его отчислят.
Сергей закатил глаза.
– Ну вот, опять этот балбес… Ну и что ты сказала? Что денег нет? Я так и знал, что она с этим придет…
– Я сказала, что платить не будем, – тихо, но четко произнесла Марина.
Сергей кивнул.
– Ну правильно. Где мы возьмем? У нас своих долгов хватает. Пусть сам шевелится, давно пора.
– Это не все, Сергей, – продолжила Марина. Ей нужно было выговориться до конца. – Она заявила… – Марина сделала паузу, собираясь с силами. – Она заявила, что мои дети должны «подождать». Что их кружки, их образование – это «блажь», которую нужно отложить. Что мы должны снять все наши накопления на них и отдать на учебу Андрею. Потому что его будущее, по ее мнению, важнее будущего наших детей.
Сергей замер. Его лицо из усталого стало каменным. Он медленно поднял взгляд на жену.
– Она… она это сказала? Что Лида и Антон… «второстепенны»? Что их нужно заставить ждать?
– Да, Сергей. Дословно: «Твои дети подождут! Подумаешь, кружки какие-то! Блажь! А мой сын – институт кончает! Будущее делает! Вот и плати за его учебу. Сейчас же».
Марина видела, как сжимаются кулаки мужа, как наливаются кровью его скулы. Он не был ангелом, он мог быть ленив, мог спорить из-за денег, но его дети… Его дети были для него святыней.
– И что ты ответила? – его голос был низким, опасным.
– Я сказала ей, что платить за ее сына не будем. Никогда. Что он взрослый и сам должен отвечать за свою учебу. Что мои дети не будут ждать ни минуты из-за его безответственности. И что ее требование – цинизм и эгоизм, который я не потерплю в своем доме. И попросила ее уйти. И больше не приходить с такими вещами.
Сергей долго молчал. Он смотрел в стол, его пальцы барабанили по столешнице. Потом он резко встал.
– Где она сейчас? Ушла?
– Да. Кричала что-то на площадке, что я жадина и Андрею институт загубила.
Сергей схватил со стула куртку.
– Куда ты? – спросила Марина, вставая.
– К маме. И к Андрею. Сейчас же, – его лицо было непроницаемым, но в глазах бушевала буря. – Это нужно обсудить. Очень серьезно обсудить. Чтобы ни у кого больше не возникало мысли, что мои дети для кого-то «второстепенны». Чтобы они поняли это раз и навсегда.
Он вышел, хлопнув дверью. Марина снова осталась одна. Но теперь она не чувствовала дрожи. Она чувствовала… облегчение. И странную уверенность. Она защитила то, что было для нее дороже всего. Она сказала правду. А Сергей… Сергей пошел разбираться. Он был на ее стороне. На стороне их детей.
Она подошла к окну. На улице уже зажигались фонари. Скоро придут Лида и Антон, шумные, голодные, полные новостей о своем дне, о своих маленьких победах и планах. Их мир, их будущее были в безопасности. Она не позволила его сломать. Цена могла быть в испорченных отношениях со свекровью, в скандале. Но эта цена казалась ничтожной по сравнению с ценой предательства собственных детей. «Плати за моего сына, твои пусть подождут»… Эти слова теперь звучали для нее не просто наглостью, а приговором самой идее материнства, которую исповедовала Галина Петровна. И Марина была рада, что ответила так, как ответила. Этот ледяной душ, обрушенный ею на свекровь, был необходим.