Я знал, что что-то не так, ещё до того, как он перестал отвечать.
Точнее, я чувствовал. Мы с Пашкой вместе учились, потом вместе работали. Он всегда был громкий, хаотичный, с идиотскими шутками и внезапными философскими вбросами про «а ты когда-нибудь задумывался, сколько лет кролику в пересчёте на наше?» — и это, между прочим, не метафора, а прямая цитата.
Он был из тех, кто берёт ночное дежурство, потому что «в это время звёзды располагаются для операций». Он мог зашивать кота с прокушенным боком и одновременно спорить с ассистенткой, почему люди больше любят хаски, чем пуделей. У него всё было странно, шумно и как-то всегда живо.
А потом всё стало… тише.
Сначала он перестал шутить в чате. Потом начал «забывать» перезвонить. Потом отдал мне Герду — свою старую овчарку — «на пару недель, пока ремонт». Ремонт, ага. Я бы ещё поверил, если бы Пашка когда-нибудь в жизни за что-то ремонтное сам взялся.
Но я ничего не сказал. Принял Герду. Она, к слову, была молчаливая, как и её хозяин в последние месяцы. Только смотрела в глаза так, будто знала что-то, чего мне не положено.
— Привет, старая, — сказал я ей, когда он её привёл.
— Она немножко грустит, — пробурчал он, отворачиваясь. — Новый дом, всё такое.
— Паш, ты точно ок?
— Да ты чё, брат, всё ништяк. Просто устал. Поживу у сестры, у неё пока место есть.
Он обнял собаку. Долго. И потом вышел. Не попрощавшись со мной.
Сначала я не паниковал. Мы все устаём. Мы все уходим. Я сам раза три собирался бросить эту работу, когда третий день подряд к тебе тащат шиншилл с «взглядом не таким, как был вчера».
Но неделя шла за неделей, а Пашка не звонил. Ни «прикол дня», ни фото того, как он в противочумном комбинезоне борется с жирным котом, ни даже «у тебя есть карбоплатин на один укол?».
Ничего.
Зато Герда начала вести себя странно.
Она сидела у двери.
Она не ела.
Она выла.
— Ты чё, старая? — спросил я, когда в третий раз нашёл её в коридоре, уткнувшуюся в ботинки.
Она подняла на меня глаза. Молча. И мне стало холодно.
Собаки — не просто чувствуют. Они знают.
Я начал звонить Пашке.
Молчит.
Пишу сестре. Она говорит, что он съехал. Месяц назад. Говорил, что «устал от людей».
Я пробил его по всем каналам, какие знал. Нашёл его адрес — старый, тот, где он жил до развода.
Поехал туда. Не нашёл.
Точнее — не сразу.
Он сидел на лестничной площадке, в майке, в тапках, с сигаретой, которая уже догорела до фильтра. Бледный, худой.
Посмотрел на меня так, будто не узнал. А потом, медленно, с тихой улыбкой сказал:
— Ты Герду привёз?
Я не знал, что ответить.
Он впустил меня. Квартира была как после взрыва, но тихого — когда разлетается не мебель, а человек.
Пустые банки из-под консервов.
Один матрас.
Никакой мебели, кроме стула и тумбочки.
И фото Герды в рамке. Маленькое. В уголке трещина.
— Я думал, если уйду, она не заметит, — сказал он.
— Она воет каждый вечер, Паш.
Он закрыл глаза.
— Я не знал, что ещё кому-то важен.
Вот в этот момент я впервые за всю жизнь сел рядом с человеком и не сказал ничего. Просто сидел.
Иногда собаки делают это лучше нас.
Когда я вышел, Герда стояла у машины.
Я взял её на поводок.
— Пошли, старая. Он всё ещё там.
Она тихо тявкнула и положила голову мне на колени.
Всё, как делают собаки.
Когда их человек падает — они приходят.
И ждут.
Она не побежала к нему.
Это было странно. Обычно, когда собака не видела хозяина пару недель — а тут месяц! — всё заканчивается фейерверком: хвост пропеллером, уши вразлёт, лапы по асфальту. А тут — нет.
Герда подошла к двери квартиры. Села. Посмотрела на меня.
— Что, старая, думаешь, сама не справится?
Я постучал. Тихо. Потом ещё раз.
Дверь открыл Пашка. Выглядел он... хуже. Не хуже, чем тогда, когда я его забрал, а хуже, чем вообще можно. Бледный, в старой кофте, с синяками под глазами.
И Герда, увидев его, не бросилась. Она просто шагнула вперёд и ткнулась ему в бедро.
Тихо. Без истерики. Без обид.
Он сел прямо на пороге. Обнял её.
И заплакал.
Я ничего не говорил. Просто отдал ему поводок и сел рядом.
Через минут десять Паша сказал:
— Я думал, если не отвечать, всё само утихнет.
Я кивнул.
— Я даже радовался, что ты её взял. Думал: хоть кто-то будет счастлив.
Он уткнулся лбом в её лоб.
— А она, оказывается, меня простила.
— Она просто ждала.
Мы уговорили Герду войти в квартиру. Ну как "уговорили" — она всё сделала сама. Вошла, обнюхала углы, свернулась калачиком у дивана (Паша всё-таки притащил с помойки что-то, похожее на мебель) и уснула.
— Она меня будет лечить? — спросил он.
— Уже лечит.
С тех пор я приходил к ним каждый день. Не для контроля — просто чай попить. Он не сопротивлялся. Даже наоборот — ждал.
Герда подстроилась под его ритм. Не навязчиво. Просто стала частью пейзажа. Когда он ложился — она ложилась рядом. Когда он уходил в себя — она клала лапу на его колено. Без лая, без давления, просто я рядом, человек, не бойся.
Через неделю он начал есть.
Через две — стирать вещи.
А на третьей неделе спросил:
— А ты всё ещё берёшь ночные?
— Конечно. Что, соскучился по нашему дурдому?
Он усмехнулся.
— Я бы, может, пару дней подежурил. Пока без операций. Просто побыть там. Можно?
И вот в ту самую ночь, когда он вернулся, случилось нечто вроде праздника. Маленького, на двоих.
Клиника. Ночь. У нас собака на капельнице, кот с инородкой и кролик, который отказался есть и решил умереть. Ничего экстраординарного.
Я знал, что Пашка не готов брать ответственность, поэтому просто дал ему обычные дела: сменить пелёнку, принести физраствор, посмотреть, не согнулся ли катетер у лабрадора.
И он делал это. Молча. Сосредоточенно.
Как будто никогда не уходил.
Утром мы вышли на крыльцо. Он зевнул, потянулся и вдруг сказал:
— Я снова чувствую, что есть зачем просыпаться.
— Герда?
— Да. И ты. И даже этот идиотский кролик.
Он улыбнулся.
И я увидел, что он снова жив.
— А знаешь, — сказал он, — я ведь тогда, когда тебе её отдал, думал: пусть она запомнит меня хорошим.
— А она тебя не забывала вообще.
— Собаки странные, да?
— Нет. Просто честные.
Герда теперь жила у него. Но я всё равно каждый день приходил.
И всё было бы хорошо, если бы не звонок.
Тот самый.
Из прошлого.
Из того места, куда даже Герда не могла дотянуться.
Звонок был поздний. Номер — неизвестный.
И голос. Тот самый.
— Паш, привет. Это Лена.
Я услышал, как у него задёргались мышцы на щеке.
— Что тебе нужно?
Она говорила мягко, почти шептала. Какая-то новая манера — как будто на свидание приглашала, а не вызывала из ада.
— Я просто хотела узнать, как ты...
— Уже поздно.
— Ну не начинай...
Он нажал «сбросить».
Положил телефон на стол, встал и пошёл мыть миску Герде.
— Ты ведь знал, что она позвонит?
— Догадывался, — сказал он. — Они всегда возвращаются, когда чуют, что ты начал жить.
Я не вмешивался. Но видел, как его трясёт.
Пару дней всё было нормально. Герда — рядом, работа — в ритме. Он даже начал шутить на приёмах. Не так, как раньше, но уже без этих «у меня не получится» в глазах.
А потом Лена приехала.
Без звонка. Без предупреждения. Просто стояла у входа в клинику — в пальто цвета кофе и с глазами, как будто только что выжала слезу в салфетку.
— Паш, ну поговори со мной.
Он стоял, глядя в асфальт.
— Ты же ушла.
— Я испугалась. Тогда.
Я хотел влезть. Сказать что-то резкое, колкое, в духе «испытывай дальше — теперь только на себе», но Герда меня опередила.
Она вышла из клиники. Медленно. Встала между ними.
И зарычала.
Тихо. Без угроз. Но так, что мороз пробежал по коже.
Лена сделала шаг назад.
— Ты что, натравил на меня собаку?!
Паша ничего не сказал.
Просто положил руку Герде на холку.
— Нет, Лена. Она сама решила.
— Ты с ума сошёл. Это же просто собака!
— Возможно. Но это собака, которая знает, кто я такой. И кто ты.
Она ушла.
Оскорблённая. Обиженная. В своей манере: «Ну и оставайтесь со своей псиной».
И не вернулась.
А Паша... Он выдохнул.
— Я думал, что, может, я перегнул. Что всё можно было починить. А теперь понял — там даже чинить нечего.
— Не все, кого теряешь, — потери, — сказал я.
Он кивнул.
— Герда всё поняла раньше меня.
С тех пор прошло полгода.
Паша снова мой напарник. Иногда ноет на ночные, но приходит вовремя и с термосом. Герда — звезда приёмного отделения. Дети обожают, старики улыбаются, кошки её уважают. Даже один ёж как будто в неё влюбился.
А Паша... Паша снова живёт. Не просто «не умирает». А по-настоящему живёт. Смеётся, строит планы, варит борщ, таскает на работу домашнюю еду и стал снова писать тексты для блога клиники — те самые, с язвительным юмором, которые пациенты читают перед сном.
Иногда он смотрит на Герду и говорит:
— Я думал, это я её спас.
И каждый раз я отвечаю:
— Она просто тебя дождалась.